Страница 16 из 90
На звук колокола встревоженные горожане начали собираться на дворе у княжеского терема, прискакал брат царицы Михаил Нагой. Когда жители узнали о случившемся, то в гневе подняли восстание, обвинив в преступлении доверенных людей и посланцев Годунова — Битяговского и его сына. Недолго думая, толпа возмущенных горожан схватила дьяка с сыном и растерзала их, после чего разгромила Приказную избу и убила еще нескольких человек, заподозренных в убийстве Дмитрия. Когда через четыре дня из Москвы приехала следственная комиссия, то она разбирала уже не только причины смерти царевича, но и обстоятельства гибели государевых людей. Виновных в гибели Дмитрия так и не смогли установить, зато глава следственной комиссии, ловкий и склонный к интригам князь Василий Иванович Шуйский, сумел и дело завершить, и царю Борису Годунову угодить: было объявлено, что-де «царевич сам ножичком покололся, летячи на землю», а случилось то «нерадением Нагих». Впоследствии Василий будет трижды свидетельствовать о происшедших событиях, всякий раз меняя свои показания. После его третьей клятвы современник напишет: «Людие же о сем никако никому же веры не яша, ни святейшему патриарху, ни князю Василию Ивановичу Шуйскому»[88].
А вот жителей Углича, обвиненных в убийстве сына и отца Битяговских, наказали жестоко: иных казнили, иных секли кнутом, некоторым рвали языки и ссылали в Сибирь. Царицу Марию, в наказание за недосмотр своего сына, постригли в монахини под именем Марфа и отправили в дальний монастырь. Подвергли наказанию даже набатный колокол, возвестивший о гибели царевича, — его били кнутом, вырвали язык и отвезли в город Тобольск.
Несмотря на то, что расследование не обнаружило причастности Годунова к смерти царевича, народная молва упорно приписывала ему это убийство и называла грядущие события «возмездием» царю Борису. Как написал современник событий дьяк Иван Тимофеев, «вси тогда онемеша и равно ему попустиша и безгласни бо быша, яко рыбы». Видно, в колокол тот набатный ударили в Угличе, а звон от него пошел по всей России, породив смятение в людских умах и сердцах…
В то время когда Михаил Скопин в чине стольника провозглашал в Москве «здравицы» царю и гостям, у границ России объявился «воскресший» царевич Дмитрий Иванович, предъявивший права на престол. Свое движение по избранным ими дорогам Скопин и самозванец начнут почти одновременно. Их пути пересекутся в высшей точке: один займет вожделенный престол, другой примет присягу и будет ему честно служить; оба уйдут из жизни молодыми. Но финал их краткой жизни будет противоположным: самозванца ожидает позорный конец, Скопин же примет смерть как герой и скончается в зените своей славы.
Кем был на самом деле «царевич Димитрий», историки выясняют до сих пор: одни считают его бывшим монахом — «ростригой» Григорием Отрепьевым; другие высказывают сомнения в том, что самозванец и Отрепьев — одно лицо. Не будем углубляться в проблему выяснения личности самозванца, повторим лишь вслед за исследователем Смуты С. Ф. Платоновым его осторожное высказывание по этому поводу: «Мы не имеем надежды ни распутать, ни даже разрубить этот таинственный гордиев узел, и считаем себя не столь счастливыми, как те писатели, для которых все ясно в истории ложного Дмитрия»[89]. Очевидно другое: появление претендента на престол явно легло на благодатную почву, Смута рождалась во внутренних проблемах государства. «Димитрий я иль нет, — что им за дело? / Но я предлог раздоров и войны», — прозорливо заметил А. С. Пушкин устами своего героя.
Самозванство как явление взросло не на отечественной почве, и не в XVII веке. В России три его мощные волны рождались в первую очередь неясностью престолонаследия: в начале XVII века, когда прервалась династия Рюриковичей, во второй половине XVIII — после убийства Петра III и в первой четверти XIX — в период междуцарствия. Особенно примечательно в этом отношении начало XVII века, когда впервые в истории России появляется выбранный государь, — именно в этом событии коренятся истоки Смуты.
Когда царю Борису донесли о появлении «царевича», его и прежде неуемная подозрительность усилилась до болезненности. «Борис с тех пор целые дни только и делал, что пытал и мучил по этому поводу», — записал современник. Он и раньше стремился свои неудачи объяснять «происками бояр», и явление самозванца сразу объявил делом их рук. Однако кем бы ни был «спасшийся» царевич, с опасностью необходимо было бороться, и царь издал указ о сборе войска.
Войско того времени состояло из пехоты, конницы, артиллерии (или, как тогда говорили, «наряда») и вспомогательных отрядов. Пехоту составляли стрельцы, даточные люди — их собирали в основном с монастырских и церковных земель, — служащие в городах казаки и, в случае необходимости, боевые холопы дворян.
В коннице главную роль играло дворянское ополчение, нанятые на службу иноземцы, конные даточные люди, стрельцы и казаки. Дворянское ополчение, составлявшее основу армии, собиралось, как и всякое другое ополчение, при возникновении военной опасности, поскольку в то время государству было еще не под силу содержать постоянную регулярную армию. Однако некоторые ее элементы — в виде стрелецкого войска — появились в России после реформы середины XVI века. Что же касается ополчения, то каждый дворянин, являвшийся на службу по приказу царя, должен быть при коне, вооружен и в сопровождении боевых холопов, на запасных лошадях были навьючены тюки с продовольствием.
Еще в середине XVI века Иван IV провел военную реформу, по которой владельцы поместий и вотчин должны были поставлять в армию с каждых ста четвертей принадлежащей им «доброй», то есть хорошей по качеству, земли, по одному конному и вооруженному воину. С первых двухсот четвертей владелец земли выезжал на службу сам и выставлял одного человека, затем с каждой сотни — по одному человеку. Тем, кто не являлся на службу — их называли «нетчиками», — грозили конфискация поместий и даже смертная казнь. После длительной Ливонской войны и голода первых лет XVII столетия разорившееся служилое сословие не могло поставить такого количества боевых холопов, как раньше. Поэтому Соборный приговор 1604 года пересмотрел старые нормы службы: теперь в поход выставляли одного человека не со ста, а с двухсот четвертей земли[90].
Выросло за эти годы и число не явившихся на службу. «Роспись» войска, собранного в 1604 году, пестрит такими объяснениями отсутствия воинов: «взят в полон», «убит», «ранен», «постригся». Но то все причины уважительные, если же дворяне не являлись на службу без объяснений, их ожидал царский гнев. «…Князей и бояр и всех, кто обязан был идти на войну, но оставался еще дома, он приказал за приставами гнать из их имений в стан; у некоторых непокорных он велел отнять поместья, некоторых бросить в тюрьмы, а некоторых, по его приказу, так выпороли плетьми, что кожа у них на спине до того полопалась, что на ней не видно было живого места, — писал очевидец событий. — …Почувствовав такую суровость, никто из тех, кому надлежало быть в стане, не захотел, чтобы его схватили дома…»[91] Применение столь суровых мер объясняется тем, что ехать в войско никто не торопился, поэтому собрать его удалось лишь к середине ноября.
В сентябре 1604 года самозванец с небольшими силами приблизился к московским рубежам. На правом берегу Десны находились пограничные города Чернигов, Новгород-Северский, Моравск. В случае их захвата перед самозванцем открывалось несколько дорог, по которым можно было идти в центр страны: одна проходила от Новгорода-Северского на Брянск и Калугу; другая, именуемая «посольской», шла от Путивля на Рыльск, Кромы, Орел, Мценск и дальше также на Калугу или Тулу. Была еще и так называемая Крымская дорога, по которой ходили на русские земли крымские татары: от пограничного Царева-Борисова, основанного Годуновым на берегу Северского Донца, далее к Белгороду, Ельцу и Веневу.
88
Иное сказание // Русская историческая библиотека (далее — РИБ). Т. 13. СПб., 1909. Стб. 37.
89
Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты… С. 160.
90
Волков В. А. Поместное войско (конец XV — перв. пол. XVII в.) // www.portal-slovo.ru
91
Буссов. С. 271.