Вор

— Фанерное небось? — подмигнул Митька, задоря бывшего приятеля. — Ладно, не серчай, свои люди… Нет, я не про этого, а вот что перед ним-то вышли, в черных куртках.

— Ах, ты вон про что! — Директор поднял на гостя внимательные глаза, удивленный тоном этой откровенной любознательности. — Как же, братец, двадцать тысяч ухнули у нас в эту ночку, не слыхал?

— Ай-ай!.. только откуда же двадцать-то, — не на шутку испугался Митька, — когда их всего шесть было… говорят.

— Ах, разве шесть… я все путаю, — без всякого удивления поправился Арташез. — Я и забыл, что в тот день у нас большие платежи были… Словом, вот они и приходили, двое, из розыска… Тебе надо лечиться, Митрий, а то вовсе голос потеряешь. Ты Бахтина из нашей санчасти знавал? Тоже не спохватился вовремя, так и хрипит до сей поры. — Для такого дня он уделял несколько чрезмерное внимание здоровью бывшего приятеля.

— Ведь сам, поди, на бегах проиграл… а? — шутил Митька, упорствуя в своем намерении разозлить Арташеза. — Я не донесу, признавайся!

— Ты про что это? — нахмурился тот и снова подавил вспышку.

— Да вот про денежки-то. Одни лошадками увлекаются, у других любовь либо картишки на уме. Ну-ну, я пошутил, я уже прочел в газетке про твою беду! — Для того чтобы сообщение о ночном происшествии успело попасть в утренний номер, требовалось, чтобы оно обнаружилось тотчас по совершении налета, вследствие чего Митьке и хотелось выяснить, не донос ли, чудом запоздавший, был причиной столь скорого раскрытия.

— Большие деньжищи… — тоном сочувствия продолжал он, — и что всего обидней — ведь на кутеж либо на тряпки блудильным девочкам уйдут. У нас на Ветлуге тоже из кассы двенадцать тыщонок хапнули… так эти же двое, помнится, наезжали. Деловые ребята, особенно постарше который: отыщут! Ты расспроси у них про наш случай, в кооперативе, мол, Красный Сеятель. — Митька сделал неожиданную попытку подняться, но волшебное, под ним, кресло легко, без насилия, не пустило его. — Пухом, что ли, набито?.. ишь как засасывает, мягкое! А мы, братец, у себя в провинции все на табуреточках пока…

— Да, ловкая и, видно, быстрая работа… главное, никакой улики! — вяло тянул директор, занятый своими, но по тому же поводу, мыслями. — Только вот смотри, какое примечательное обстоятельство! Близ самого своего стола я вот эту вещицу поднял… — И, развернув бумажку, валявшуюся на столе, показал грошовое серебряное, с голубым глазком колечко. — Представь себе, на самом виду лежало… Всего забавней, что где-то я уже видел его. Постой, да не на фронте ли под Казанью?

— Стареешь, Арташез, память плохая, у меня же и видел!.. дай сюда! — в каком-то бредовом вдохновении и бесконечно дерзко сказал Митька, взял вещь из его пальцев и, ревниво потерев о рукав, так же неспешно спрятал в карман. — Вот так оно лучше будет, а бумажку себе оставь… Главное — не только у меня видел, а и сам в руках держал, когда я тебе про Машу Доломанову рассказывал. Ай все забыл?.. нет, стареешь, брат Арташез.

— А ты уверен, что оно твое, Митрий? — делал вид, будто сопротивляется, директор, но тут некстати позвонил телефон. — Какой, к черту, родильный дом? Вы в морг попали! — и по тому, как он с сердцем кинул трубку на рычаг, можно было судить о его скрытом волнении. — Ведь колечко-то на полу, рядом со взломанным шкафом нашли. Видимо, кто работал, тот и выронил…

Митька недоверчиво выпятил губу.

— А в прошлый раз ты сказал, будто возле стола лежало.

— Разве? Значит, оговорился я, — так же, без выражения, отвечал Арташез.

— В таком случае, почему же не передал агентам как улику?.. или ты знал, что оно мое?

Директор пристально и строго посмотрел на своего гостя.

— Разумеется, Митрий, я тебя подороже украденной суммы ценю… вернее, будущность твою! Но… неужели ты способен предположить, что даже ради тебя я пошел бы на служебное преступленье? — уклонился от объясненъя Арташез, переставляя с места на место предметы на столе, и вдруг внимательно покосился на Митькины руки. — Я так полагал, что с находкой произошло странное совпадение, которое ты мне объяснишь, конечно?

— Охотно… — подхватил Митька. — Месяца два назад это самое колечко у меня в поезде с бумажником украли… видно, те же самые побывали у тебя прошлую ночь, не иначе!

— Вот видишь как, аккуратнее надо прятать, когда в поезде едешь… — сурово сказал Арташез. — Но что занятнее всего, знаешь ли, половина украденной суммы оказалась подкинутой… ровно в копеечку половина!

— Потерял, значит… то-то поди плачется теперь!

— Нет, я думаю, тут иначе дело было, Митрий. Скорей всего на вора снизошло внезапное… не скажу раскаянье, потому что тогда у него хватило бы смелости и с повинной прийти! А, видимо, небольшое озарение… Те двое говорят, что такого не бывает в уголовной практике, а я полагаю, с настоящим человеком буквально все может случиться… как по-твоему?

— Случается, это точно… — как зачарованный подтвердил Митька. — Но какие же твои выводы из этого?

— О, я много делаю выводов, — со значением протянул Арташез. — И прежде всего… так как одновременно с целой ротой озаренья не случается, то, судя по размеру подкинутой суммы, сделать это мог только сам, получающий львиную долю добычи, главарь шайки… не иначе! Он, может, и не стал бы, потому что труд рискованный, во, значит, просто физически не смог унести эти деньги. Побоялся, что сам себя перестанет уважать! Именно это и внушает мне надежду, что хоть на самом донышке, хоть дохлый, а еще шевелится в нем этот самый… ну, прежнего, солдатского достоинства червячок.

— Да ты просто мудрец, Арташез, — смущенно расхохотался Митька, — тебе бы прямиком в следователи! Ну, дальше вали: и что же толкнуло этого гада на столь благородный поступок?

— Тут уйму можно нагадать… к примеру, может быть, и сам он армянин, как я, и когда принимался заодно в столе моем пошарить, то и увидал мельком вот эту самую карточку мою с женой. Ну и постыдился своего-то грабить. Значит, не безразлично ему пока, куда руку запускать… верно? Значит, не ведал, куда шел. Правильно народ говорит, что нет худа без добра… не так ли, Митрий?

Оба замолкли, копя аргументы к продолжению поединка. Точно испытывая терпение бывшего товарища, Митька стал закуривать. Опять подступала жаркая бредовая неразбериха. Вдруг он весь подался вперед в сторону Арташеза.

— В таком случае как же такая подробность в газету не попала?.. про все рассказано, а что часть денег оказалась возвращена — ни слова!

— А видишь ли, уловку эту я придумал… — невесело посмеялся Арташез, — на пробу! В расчете, что вор прочтет, забеспокоится: кто-то другой их не присвоил ли, деньги-то, например, я сам… ну и непременно заявится для личной проверки, а мы его тут и сграбастаем!

— Хитро-о! Выходит, не вовремя навестил я тебя… Ладно, хоть еще веришь мне! — с кривым лицом пошутил Митька. — А то заедешь этак-то к дружку чайком побаловаться, а тебя и сцапают: ты, скажут, казенный шкаф попортил!

— Ну кто же такое на нашего Митрия посмеет возвести! — совсем сухо возразил Арташез и, прерванный телефонным звонком, взялся за трубку. — Да, Катюша, минут через двадцать буду, мы уже кончаем… ну, авось не пережарится! Нет, из розыска раньше были, теперь так, товарищ один сидит. Как тебе сказать… помнишь, я тебе про ночь перед лукояновской операцией рассказывал? Вот он самый… ладно, передам. Тебе жена кланяется, Митрий, я на досуге раз посвятил ее в твои приключения: она знает все. К сожаленью, день неудачный сегодня, но она не теряет надежды познакомиться с тобой в более благоприятных обстоятельствах…

Митьке выгодней было не вникать в скользкую и емкую по содержанию речь бывшего приятеля; он ухватился за спасительное слово.

— А ночка та в Лукояновке… — вдруг через силу заговорил он, — по гроб жизни врезалась мне в память та ночь. Ты с обхода вернулся, в чем был свалился на койку, устал… Но едва Петро затрынкал «Яблочко» на мандолине, ты вскочил как встрепанный… в бурке, бурный. Буркалы выпятил и пошел! Потом сидел на койке, и я тебя, праведника, все колечком этим дразнил: у тебя еще не было этой, нынешней… богини. А знаешь ли ты, что у меня в колечке этом? Кудема, сердце мое… И вот все рассеялось прахом, Арташез. Ничего не осталось, кроме как на стенке от прежнего огня играющие тени…