Вот люди

— Где там?

— В замке, не туда смотришь, правее. Место, где была её постель, теперь ограждено.

Мимо нас проплыла яхта «Дездемона», а за нею — тяжелый буксир «Отелло». Вода была красивая. Казалось, неестественным, что такой красивой воды так много, будто малахитовое поле. Набрать бы её в стеклянный сосуд и поставить где-нибудь во дворце бракосочетаний.

Фомин сказал:

— Советую тебе эту главу начинать так: «Мы стояли на ходовом мостике и любовались открывшейся панорамой древней Фамагусты, где некогда разыгралась великая трагедия любви, воспетая Шекспиром. Над нами летела белая стая голубей».

Фомин насмешливо подмигнул мне:

— Не нравится? Ну, тогда так: «Плещутся о камни самые красивые в мире воды, И становится понятным, почему именно здесь, на берегу Фамагусты, вышла из пены морской богиня любви и красоты Афродита. И эти воды, и замок Отелло, огражденный крепостной стеной, и бескрайние апельсиновые рощи на берегах уносят куда-то в далекое прошлое, и оживают в памяти бессмертные образы, и вглядываешься, будто ждешь чего-то, и кажется, вот-вот появится на мраморных ступенях страшный в своем гневе мавр».

— Это же кощунство, — не выдержал я. — Ведь именно такие чувства охватывают, когда впервые видишь Фамагусту. А ты бывал здесь десятки раз и уже ничего не воспринимаешь.

— Да нет, воспринимаю, — грустно сказал Фомин. — Мне только хочется, чтобы, кроме древностей, ты увидел бы сегодняшнюю трагедию киприотов. Она пострашнее шекспировской. Ты ведь не заметил даже флага на башне замка.

И, в самом деле, только теперь я обратил внимание на этот флаг, развеваемый ветром. В бинокль отчетливо видны на нем звезда и полумесяц. Это турецкий государственный флаг. Неуместным и чужеродным кажется он здесь, на земле киприотов.

Фамагуста — главные морские ворота Кипра. Но порт небольшой, весь он забит судами. Швартоваться нам негде, и мы бросаем якорь на внутреннем рейде. К трапу подходит катер. На борт поднимаются Ламброс Иоану и Теорис Замбас. Это старые друзья Фомина. Замбас вполне прилично говорит по-русски. С радостью мы принимаем их предложение осмотреть город. Но с первых же слов первое разочарование. Да, замок Отелло — любимое место отдыха киприотов, но посмотреть его не удастся. Поощряемые английской военщиной, туда забрались турецкие экстремисты и стреляют в каждого, кто приблизится.

На моторном боте подходим к причалу и втискиваемся между форштевнями теплохода «Шпрее» из Ростока и английского «Кантара». Две бригады докеров разгружают со «Шпрее» строительные материалы для нового порта, сооружаемого под руководством польских специалистов. В обеих бригадах турки и греки, и они одинаково хорошо понимают команды, которые раздаются то на греческом, то на турецком языках. Работают быстро, слаженно, и не верится, что после трудового дня они могут оказаться по разные стороны баррикад.

Точно такая картина на «Кантаре». Но грузы здесь военные, и предназначены они для английской воинской части, расположенной близ Фамагусты. Вокруг судна — английские офицеры и солдаты. Кран поднимает из трюма огромный крытый грузовик и бережно опускает его на причал. Офицер и солдаты обступают машину. Маленький тягач оттаскивает её в сторону, здесь же грузовик заправляют бензином.

В машину Ламброса садятся наш старший механик Христофор Леонтьевич Мирзоянц и переводчик Толя Бакурский, и они уезжают. Замбас просит нас с Фоминым подождать немного, он пойдет узнать, в какую смену работают его знакомые докеры, с которыми, он думает, нам будет интересно встретиться. Выяснилось, что они во второй смене и явятся в порт как раз к нашему возвращению.

Мы идем к выходу. Под навесом обедает большая группа докеров. Здесь тоже вместе греки и турки, они оживленно беседуют.

— Никогда раньше, — говорит Замбас, — не было разговоров о том, кто из нас грек, а кто турок. Только в справочниках можно было найти, что в Фамагусте тридцать пять тысяч греков и восемь тысяч турок. Но вот, — кивает он в сторону англичан, — постарались. Вы сами всё увидите.

Замбас садится за руль, и мы едем в город. Чистенький, уютный, какой-то домашний. Горы апельсинов у уличных торговцев, апельсины на машинах, на деревьях, в витринах. Сады начинаются в городе, и, как мы потом увидели, на окраине они уже скрывают дома, а дальше — сплошные апельсиновые заросли без конца и края.

Это знаменитые кипрские апельсины. Шестьдесят процентов добычи их дает епархия (область) Фамагуста. Здесь же в городе большая упаковочная фабрика, работающая в основном на экспорт. Движутся восемь конвейерных лент, вдоль которых стоят девушки и с удивительной ловкостью обертывают в тонкую бумагу каждый плод. Немыслимые штабеля аккуратных ящиков занимают цехи, двор, всю территорию фабрики. И на каждом из них реклама: расплылся в улыбке и подмигивает человечек, изображенный в виде апельсина с ножками и ручками. А надпись под ним гласит: «Возьмите в дом этого доктора, и он выгонит всех остальных».

Мы медленно ехали по чистеньким улицам, и Замбас говорил:

— Вот это красивое здание Дом профсоюзов. Трудящиеся построили его сами и на свои средства. А вот резиденция мэра города. Но теперь у нас мэра нет. Империалисты придумали хитрый план расчленения нашей страны. Они предложили, чтобы город управлялся двумя мэрами — турецким и греческим. А это означало бы двоевластие, деление города на две самостоятельные части и начало юридического раздела страны. Экстремисты уцепились за это предложение.

— И как же решили?

— Чтобы не вызывать новых конфликтов, решили вообще отказаться от мэра. Осталось только городское управление, куда входят и греки и турки… А теперь смотрите по сторонам, — быстро проговорил Замбас, — мы подъезжаем к улице Саламина.

Сначала нам показалось, будто она ничем не отличается от других улиц, может быть, лишь немного шире тех, по которым мы ехали. Но нет, не такая она. Будто из шумного города попали на проселочную дорогу: нет людей. Редко промчится на большой скорости машина, и снова все пусто. По осевой линии пронесся открытый грузовик с солдатами. Судя по флажку на кабине, это войска ООН. На всей улице мы встретили всего трех прохожих: по правой стороне торопливо шла гречанка, а чуть дальше, по левой — две турчанки. И по обе стороны на многих домах балконы, террасы, окна заложены мешками с песком, превращены в огневые точки. Торчат из бойниц стволы карабинов и пулеметов.

С левой стороны окопались турецкие экстремисты. Никто не пересечет улицы: они будут стрелять. Замбас показал нам два дома, расположенных друг против друга на разных сторонах улицы, и сказал:

— Я попытаюсь познакомить вас с хозяевами этих домов. О них я и справлялся в порту.

На вопрос, почему же мы не останавливаемся, он улыбнулся.

— Что вы! Останавливаться здесь нельзя, немедленно откроют стрельбу по машине. А едва стемнеет, вообще сюда не показывайся. Ни на машине, ни пешком.

И самое обидное, — с горечью говорит Замбас, — что, пользуясь иностранной поддержкой, жалкая кучка экстремистов держит в повиновении всю турецкую общину и заставляет людей браться за оружие. Вы сами в этом убедитесь. Какое это счастье, — оживляется он вдруг, — что киприотов решительно поддержал Советский Союз. Сейчас каждый житель острова хорошо понимает, что не будь этой поддержки, уже давно произошло бы деление единой республики на две части. И вы знаете, — улыбается он, — смешно сказать, после заявления Н.С. Хрущева о поддержке киприотов даже антикоммунисты в знак благодарности вывесили на своих домах его портреты.

Мы проехали две трети улицы, когда слева показалась крепостная стена замка Отелло. И здесь из бойниц торчали тонкие стволы. Замбас свернул в сторону и прибавил газу. Вскоре мы оказались за пределами города. Будто по лесной просеке едем мимо домиков, утопающих в апельсиновых садах.

У одного из них Замбас тормозит машину.

— Зайдем на несколько минут, — говорит он, — здесь живет мой хороший друг Сава Михалаги.

Входим в калитку. Деревья сомкнулись, образовав сплошной апельсиново-зеленый массив. Только у самой земли видны их стволы.