Страница 18 из 25
Надпись: В ту же ночь…
Он спит, и ему опять снятся охваченные пламенем деревья, бегущие солдаты, вокзалы в пору эвакуации, убитые с затоптанными лицами, и еще дети, дети… заплаканные малютки везде. Проснувшись, он сидит впотьмах, вслушиваясь в жалкий и тянущий за душу неизвестного происхождения детский плач.
Диктор. В общем, выпала хлопотливая неделя: до заключительной развязки времени оставалось в обрез — подкопить мужества и обзавестись кое-каким необходимым для задуманного предприятия инвентарем…
Тот же облюбованный железо-скобяной магазин, и в нем стенд со всевозможными мясницкими приборами. М-р Мак-Кинли пропускает все это через свои руки, выбирая топор поухватистей, даже, пользуясь отсутствием свидетелей, прикинул один под мышку. Нерешительность: может быть, взять вон тот, удобный, исторически испытанный стилет из арсенала староанглийских подкалывателей? Нет, топор верней! Когда поднял глаза, на него посматривает сбоку чрезвычайно проницательный приказчик.
Продавец. Боитесь, что несколько тяжеловат? А попробуйте еще вот этот, вскиньте на руку!
Мак-Кинли. Мне хотелось бы что-нибудь полегче, но вместе с тем…
Продавец. Зато наша сталь высшей марки, без износу: никакая кость не устоит. (Иронически.) Если угодно, в подвале у нас найдется пробный чурбак для подобных вам скептических покупателей…
Диктор. В непогожие вечера наш герой занимался холостяцким шитьем на досуге, приспособляя сезонную одежду к потребностям текущего дня.
Вечер и дождик в окне. Сидя на кровати по-портняжьи, с поджатой ногой, машинально посасывая то и дело прокалываемый палец, м-р Мак-Кинли производит какую-то перешивку в своем пальто. Для надежности в ход пущена особо толстая нитка, почти дратва. Нет, портной из вас, м-р Мак-Кинли, никогда не получится! С непривычки грубая, почти кулевая игла трудно входит в толстый драп, приходится протаскивать ее плоскогубцами. Крупным планом видно все рабочее поле: м-р Мак-Кинли прикрепляет к подкладке у плечевого шва широкую тряпичную петлю. Затем, с помощью надетой на лампу картонной коробки убавив свет, предусмотрительно став спиной к объективу, м-р Мак-Кинли примеряет что-то в углу, затем снова терпеливо шьет, машинально высвистывая мелодию мечты.
Девчоночий голосок окликает его из-за двери.
Девочка. Мама спрашивает у вас, мистер Мак-Кинли, не надо ли помочь вам? У нее нашлась игла потоньше.
Мак-Кинли. Спасибо, маленькая, я уже пришил свою пуговицу!
Девочка. У вас такая толстая пуговица?
Мак-Кинли. Нет, но очень ценная, и я боюсь ее потерять!
Наконец непривычное дельце совсем улажено. М-р Мак-Кинли примеряет пальто и все так же, украдкой от объектива и замочной скважины, вправляет в петлю под мышкой какой-то неудобный продолговатый предмет. Затем — пример странностей человеческого поведения наедине с собой: м-р Мак-Кинли застегивается, извлекает зачем-то из короба в углу, верно, от отца сохранившийся черный котелок и в этой необъяснимой маскировке не подходит, а скорее как-то сбоку вдвигается в доступное нам поле большого поясного зеркала. При этом задетая ногой за шнур лампа со стеклянным дребезгом, десятикратно усиленным в воображении, разбивается о пол. О, теперь уж не до нее! Освещенный подрагивающим рекламным светом из окна: мрак—свет—мрак, м-р Мак-Кинли с головою на бочок глядит на нас из черноты зеркальной рамы, и, возможно, это наиболее страшный момент в предполагаемом фильме.
По припухлому бугорку возле подмышки слева угадывается обушок спрятанного орудия, которым в конце недели будет распахнута наконец желанная дверь в будущее.
Когда, вот также под вечерок однажды, м-р Мак-Кинли двинулся наконец привести в исполнение свой план, все это, столь чудовищное вначале, имело теперь вполне обжитой вид, даже вызывало несколько легкомысленный отклик у подсматривавших за ним соседей.
Чувствуя на себе чужие глаза, м-р Мак-Кинли, как всегда, несколько торопится, спускаясь по лестнице.
Диктор. Теперь уж не спешите, мистер Мак-Кинли, не навлекайте на себя лишних подозрений. Шагайте спокойно и торжественно… ну как если бы на банкет к шефу по случаю юбилея или… мало ли там куда ходят солидные мужчины ваших лет!
И вот м-р Мак-Кинли приметно замедляет походку.
— И не старайтесь прятать этот предательский выступ у подмышки. В вашем возрасте самая статная мужская фигура имеет свойство несколько портиться — в уплату за уважение, достаток и покой!
Двери в этажах приоткрываются тотчас по проходе злосчастного холостяка, и вот уже между этажами в пролете лестницы происходит оживленное, громким шепотом обсуждение невероятного происшествия.
Перекличка жильцов:
— Видали, как вырядился? Чистый индюк! Свататься пошел.
— Пришла очередь и за нашим праведником!
— Да, бедняжка, не иначе как прямиком направился в свой капканчик.
— Вот бы на приманку-то посмотреть… Святые обожают худеньких: худенькие — не так грешно!
— А пойдем полюбуемся, если время есть…
Мак-Кинли отправляется по теперь уже ему и нам известному адресу, но сперва, кажется, он нарочно кружит, делает петли по всем правилам конспирации, пока на глухой, безлюдной улице не удостоверяется наконец, что он предоставлен самому себе.
Тем временем наступил вечер, а в пустынном районе у м-с Шамуэй гораздо ранее, чем в других местах, наступает затишье. Пора было бы, пожалуй, и к делу приступать, но м-р Мак-Кинли медлит, потому что идет туда странным кружным путем сомнений и колебаний не приспособленного к такому акту человека.
Отрывочные, противоречивые и вперебой мелодии сопровождают его скитания, как и мысли. Боже, какой это громадный город, если брести наугад! В самом деле, судя по медлительным стрелкам всех встречных циферблатов — церковной колокольни, вокзала и вот здесь, прямо под рукавом, — время в нем практически до безумия бесконечно, если не тратить его особо крупными купюрами.
Иногда Мак-Кинли останавливается в самых неожиданных местах, даже среди шумного движения улицы, и тогда происходит беглый диалог с совестью, со здравым смыслом или с кем-то повыше, пока прикосновение полицейского либо осатанелый автомобильный гудок не возвратят его к действительности.
Диктор. А может быть, и впрямь не стоит, Мак-Кинли?.. Не поискать ли более подходящее взамен?
Мак-Кинли. А что… боишься — бог? Я и сам все время думаю о том же… Надо полагать, он разберется в моих обстоятельствах!
Диктор. Не в этом дело: на худой конец отвернется, будто не заметил, как он обычно поступает при всех очевидных непорядках на земле. Тут другое.
Мак-Кинли. Значит, тебе жаль старуху… или что?
Диктор. Да нет, как раз и старуха для твоей цели первый сорт, но… пока строговато на этот счет, а, как правило, такие грешки непременно раскрываются в конце концов, и можно вместо сальватория, черт его побери, попасть в тюремный крематорий.
Мак-Кинли. Ты, кажется, намекаешь, что следует отложить?.. Надолго?
Диктор. О, навсегда, дорогой Мак-Кинли! Лучше выпей себе большую рюмочку на сон грядущий, и пусть над тобою исполнится судьба большинства. Да и на кой черт они тебе в конце концов — вольному гражданину свободной страны малютки, хлопоты, тревоги… (совсем вкрадчиво) да и самая эта хлопотливая жизнь зачем?
Надоумясь, м-р Мак-Кинли заходит в шумный бар и, сквозь толпу протолкавшись к стойке, продолжая ту же мысленную беседу, жестом заказывает себе нечто среднего размера в подкрепление духа.
Диктор. И вообще насчет крови… Ее и с рук-то до конца не смоешь, а уж если счастье ею пропитается…
Мак-Кинли (вслух). Я и сам про нее все думаю… кровь. Но покажи мне туда другую дверь!.. И почему медленно можно, а сразу — нет?
Он бросает бармену монету и уходит, забывая про оплаченное питье. Двое рабочего вида, соседи по стойке, молча переглядываются после последней реплики незнакомца.
— Слыхал?.. Видно, не в себе. Чего-нибудь натворит в эту ночь.
— Придется приглядеть за ним. Как у тебя со временем?