Ла Брава

Сидя в темной комнате, Ла Брава гадал, какой же фильм она показала Ноблесу. И как-то она странно сказала: «расхаживал, рассматривал вещи». Такое впечатление, что Ноблес побывал у нее не только в тот раз, когда они смотрели кино.

А этот ее взгляд: похоже, она прибегает к заученным артистическим приемам. Дважды, когда Морис что-то говорил Джин, Ла Брава чувствовал на себе ее взгляд и, обернувшись, подмечал, что она за ним наблюдает. И взгляд, когда она отпила глоток из стакана… и потом, когда закрывала дверь.

«Хорошо, что я сюда приехала».

Девичий голос окликнул с порога:

— Что так поздно засиделись?

В коридоре стояла Фрэнни Кауфман. Ла Брава улыбнулся, обрадовавшись ее визиту. Девушка ему нравилась, она словно сразу же превратилась в старого друга.

— А, девушка из «Спринг Сонг»! Уже перебрались к нам?

— Почти. Мой приятель, у него большая машина, помог мне перевезти тяжелые вещи, коробки. Остались кое-какие мелочи, схожу за ними завтра.

— В каком вы номере?

— В двести четвертом. Неплохой номер. С самого утра солнце, и ни одного таракана пока не видела. — Она была в джинсах и в рубашке, какую носят работники заправочной станции, с вышитым над кармашком именем «Рой». На руках изысканные серебряные кольца. Повернулась и сказала, охватив быстрым взглядом помещение: — Я и не знала, что у вас такое оборудование.

— Это все его, старика.

— Любопытно, что тут да как. — Она подошла вплотную к его рабочему столу. — Можно мне посмотреть?

— Возьмите лупу, — посоветовал он, отступая и освобождая ей место.

Фрэнни сняла свои круглые очки и наклонилась, разглядывая отпечатки через увеличитель «Agfa».

Она подводила его к каждому кадру, останавливалась, затем двигалась дальше. Ла Брава рассматривал ее странную, почему-то нравившуюся ему прическу, эти крутые завитки по бокам головы — словно воплощение бурлящей в девушке энергии, — затем перевел взгляд на нежный изгиб шеи, на одинокие волоски, прилипшие к белой коже.

— Его я тут видела, но девушку что-то не замечала, — сказала Фрэнни. — Какой кадр вы выбрали? Подождите, не говорите мне. Спорим, я знаю, какой вам больше всех нравится, — вот этот, где девица показывает свои титьки. Я угадала?

— Пожалуй, да, — кивнул Ла Брава. — Я еще повожусь с ним, попробую проявить так и эдак. Посмотрим, что получится.

— Грустно, не правда ли? — вздохнула Фрэнни. — Она, конечно, динамистка, но мне ее жаль. Не то чтобы очень, но жалко. Это вы предложили такую позу?

— Нет, она сама.

— Как ее зовут?

— Лана.

— Замечательно!

— Да, Лана, можно сказать, соавтор.

— Но получилось совсем не так, как она себе представляла. Это ваша заслуга, Джо, а не ее. Вы здорово работаете.

— Большое спасибо.

— Вы снимаете обнаженную натуру?

— Иногда. Одна дама уговорила меня сфотографировать ее голой верхом на телевизоре.

— Заигрывала с вами?

— Нет, просто хотела сняться в таком виде.

— Ничего себе.

— Все было не так уж плохо. Сначала она позировала в меховой шубе. Потом сказала: «У меня есть идея», — сбросила шубу, а под ней ничего не было. Они всегда говорят «у меня есть идея» таким тоном, будто им это только что пришло в голову.

— У меня есть идея, — подхватила Фрэнни. — Щелкните меня нагишом, ладно? Я собираюсь рисовать автопортрет пастелью, пошлю его одному парню в Нью-Йорк. В натуральную величину, лежа, очень чувственный. Сколько вы берете за сеанс? За сеанс лежа?

— Можете при случае заплатить за мой ланч.

— В самом деле? Только обещайте не посылать фотографию в «Плейбой». Это должно быть произведение искусства, как у Штиглица, когда он фотографировал Джорджию О'Киф обнаженной. Вы видели эти снимки?

— Они в ту пору были женаты.

— Правда? — удивилась она. — Вы ведь всегда знаете, к чему стремитесь, да?

— Иногда.

— Вы устали? Я имею в виду— в данный момент?

— Не очень.

— Пойдемте прогуляемся. Посмотрим на океан. Это же единственное, ради чего стоит жить здесь, верно? Океан и эти старые, странные гостиницы, две гостиницы вплотную друг к другу. Это здорово.

Они прошли через опустевший вестибюль.

— Да, автопортрет лежа. Если только у вас нет другой «идеи».

— Рисовать-то вам.

— Я убавлю несколько фунтов и волосы нарисую прямыми. Посмотрим, удастся ли мне завести его.

Они пересекли улицу, по обе стороны которой стояли припаркованные, запертые на ночь машины.

— Мне и такая прическа нравится.

— Правда? Или вы говорите из любезности?

— Нет, в самом деле.

Они прошли по траве к невысокой стене из коралла и бетона. Девушка подняла лицо навстречу легкому ветерку, веявшему с невидимого в темноте океана.

— Хорошо, — сказала она, — я рада, что переехала сюда.

— Я только что слышал эти слова от другого человека. — Ла Брава уселся на стену лицом к «Делла Роббиа», поглядывая на верхний ряд окон. В 304-м еще горел свет. — Знаете, от кого? От Джин Шоу.

Фрэнни повернулась к нему, все так же приподняв лицо:

— Джин Шоу — это кто?

— Вы что, и вправду никогда не слышали этого имени?

— С чего бы я стала притворяться?

— Она была кинозвездой. Играла в фильмах вместе с Робертом Мичемом.

— Да, конечно, Роберта Мичема я знаю. Он мне нравится.

— И с другими она тоже играла. Моя любимая актриса.

— Bay! К тому же она ваш друг, да?

— Мы познакомились только сегодня.

— Это такая темноволосая, средних лет? Я видела, как вы выходили из гостиницы вместе с ней и мистером Золя. Мой приятель как раз подвез меня на своем микроавтобусе.

— Мы ходили ужинать. — Он запнулся, сомневаясь, стоит ли задавать вертевшийся у него на языке вопрос, и выпалил, не дав себе времени передумать: — Сколько, по-вашему, ей лет?

— Ну-ка, ну-ка, — прикинула Фрэнни. — Она выглядит удивительно хорошо для своих лет. Я бы сказала, года пятьдесят два.

— Она выглядит такой старой?

— Вы спросили меня, сколько, по-моему, ей лет, а не на сколько она выглядит. Скорее всего, она делала подтяжку и убирала мешки под глазами. Выглядит она на сорок пять или даже моложе. Удачная лепка лица, высокие скулы, прекрасная кожа — сразу видно, не бывает на солнце и, держу пари, оптом закупает протеиновые восстановители. Но на самом деле ей года пятьдесят два.

— Вы уверены?

— Как-никак, Джо, я— девушка из «Спринг Сонг».

— Хорошо, а мне сколько лет?

— Тридцать восемь.

— Точно, — признал он.

— Но выглядите вы на тридцать семь, и ни днем старше!

Кундо Рей возвращался на черном «понтиаке», который он купил за свои кровные— этакое черное чудище с темными стеклами, Ноблес утверждал, что ночью из него ни фига не разглядишь, даже свет фар кажется каким-то призрачно-желтым, дорожных знаков и то не видать. Кундо Рей не отвечал на его подначки— он любил свой «понтиак», ему даже больше нравилось ехать в нем плавно, медленно, как сейчас, нежели гнать, потому что так он слышал гудение и рокот мотора, чувствовал всю эту мощь, спрятанную у него под капотом. Кундо вырядился в один из костюмов, предназначенных для поездок на этой машине, голубую шелковую рубашку с белым шелковым галстуком. Ноблес остался в своей сине-голубой униформе с полуоторванными погонами и недостающими пуговицами. Кто-то пытался осложнить ему жизнь — так он выразился.

Кундо ответил:

— Похоже, ему это удалось.

Они ехали на юг вдоль Оушн-драйв, слева тянулся парк Луммус и пляж, справа как раз показались старые гостиницы и парковка, тесно уставленная автомобилями.

— «Нидерланды», — читал Кундо Рей, согнувшись над рулем и вглядываясь в вывески. — «Кабальеро»… Вон «Кардозо», видишь? Там еще эта сволочь выступает.

— Навес, — откликнулся Ноблес— Поезжай медленнее.

— Да куда уж медленнее. — Рей выжал сцепление и чуть добавил газку, вслушиваясь в фырканье мотора и выхлопы, вылетающие из задницы его крошки.