Черепашья луна

Из темноты появляется машина, она несется мимо, ярко освещая дорогу, и Шеннон с мальчишкой невольно делают шаг друг к другу. Он в первую секунду пугается, во вторую — колеблется. Когда машина исчезает в темноте, мальчишка смотрит на Шеннон с испуганным видом, как будто боится всего — темноты, яркого света фар, сладкого запаха цветущих лимонов, — а потом срывается с места и бежит назад сломя голову.

— Подожди! — кричит ему Шеннон, она так и не успела понять, был ли он тем самым знаком, которого она ждала.

Мальчишка несется по обочине, и вскоре его фигурка тонет в ночи. Он исчезает так неожиданно, не сказав ни единого слова, что, если бы Шеннон не постояла с ним рядом, чувствуя живое тепло, она решила бы, будто его и не было. Ей жарко, и она обмахивается ладонью, отбрасывает с плеча прядь длинных волос. Она привыкла к комарам и жаре; и белые мотыльки, которые появляются в мае и исчезают в июне, знакомы ей всю жизнь. Она слышит, как Фред и Мори идут к машине. Слышит, как мать вышла на заднее крыльцо и зовет ее, точь-в-точь как в те времена, когда Шеннон была маленькой и вставала ни свет ни заря, чтобы ждать во дворе оленя. Тогда она еще не знала, что можно выйти со двора и поискать оленя в лесу, куда отец носил каменную соль, как не знает она сейчас, что уже приняла решение. Что, стоя возле дороги и слушая голос матери, она прощается с домом.

Уже третью ночь Джулиан Кэш проводит в машине, скрючившись на переднем сиденье, чтобы на заднем могла устроиться Лоретта. От двух предыдущих ночей эта отличается только тем, что всего в двухстах ярдах от него, в гостевой комнате в доме ее бывшего мужа спит Люси, а еще тем, что лишь несколько часов назад, когда небо еще было чернильного цвета и весь квартал спал, произошло то, о чем он мечтал, и это сводило его с ума.

С того момента, как Люси исчезла в дверях, он почти не спал. Каждый раз, просыпаясь, он пугался, увидев висевшую перед ним луну, потому что она была похожа на платье, которое порвалось, когда он к нему прикоснулся, и казалось, что в руках остался свет. Он думал, что Люси злится, когда она только села в машину, но он ошибся. Она привалилась к дверце, поджав под себя ноги. И смотрела на него так, словно в любую минуту могла вскочить и убежать.

— Ты думаешь, что я сама не справлюсь, поэтому и приехал? — спросила она.

— Нет, — сказал Джулиан, и это была чистая правда.

Он припарковался рядом с этим гольф-клубом и простоял там несколько часов, слушая, как веселятся гости и не разрешая Лоретте выйти из машины только потому, что не мог заставить себя уехать. Когда тот парень, с «порше», наклонился, чтобы поцеловать Люси, Джулиан невольно протянул руку к бардачку за револьвером. Это был просто рефлекс, он не собирался его убивать. Но хотел убить и знал, что это значит. Он потерял способность рассуждать; если в самое ближайшее время его никто не остановит, придется остановить себя самому.

— Я смогу сама узнать ее имя, — сказала ему Люси. Белое короткое платье поползло от колен вверх, и Люси пришлось его одернуть. — Даже если ты так не думаешь.

— Я думаю, ты правильно сделала, что не поехала к нему, — сказал Джулиан, ведя ее «мустанг» к подъездной дороге.

Он все-таки сказал это; слова сами сорвались с его губ.

— Кто знает? — сказала Люси. — Вот если бы я поехала…

— Ну нет, — сказал Джулиан. — Мы точно знаем.

Лично он знал, что его преследует безумие. Оно сидело в нем, независимо от того, был он в Верити или за тысячу миль. Он хотел ее всю дорогу до дома бывшего мужа, но в жизни бы ничего не сделал, если бы она вдруг не потянулась к нему и не обняла. Это случилось так быстро, почти без предупреждения, едва он выключил мотор, припарковавшись перед домом, что у обоих мысли разлетелись. И не успела Люси передумать или хоть перевести дыхание, как он скользнул рукой ей под платье, а почувствовав ее жар, понял, что ничего не закончилось. Он целовал ее и не мог остановиться. Он притянул ее к себе так, что рулевое колесо давило ей в спину, и, самое удивительное, Люси его не останавливала. Она сама хотела, чтобы он сорвал с нее платье. Конечно хотела, потому что, когда он это сделал, потянулась к нему. Она не оттолкнула его, не бросилась прочь, когда он расстегнул джинсы и перебрался со своего сиденья к ней. Она ни разу не закрыла глаза.

Он мог бы поклясться, что она просила его не останавливаться. Кто-то же это говорил. Он слышал ее жаркий шепот в машине, стоящей под уличным фонарем. И ему было наплевать, что это никогда больше не повторится, он не отпускал ее до тех пор, пока небо не стало молочно-серым, пока не выехал из-за угла почтовый фургон «Нью-Йорк таймс». А теперь во рту сухо, на виске пульсирует жилка, и он чувствует на себе руки Люси, как будто она никуда не уходила. Он хочет больше, чем себе обещал, и оттого, что не смеет ни на что надеяться, вдруг чувствует, как он ненавидит Нью-Йорк и все, что связано с этим городом. От ненависти он задыхается.

И дело вовсе не в том, какой большой дом у ее бывшего мужа, и в том, что на парковке гольф-клуба он вчера насчитал тридцать один «ягуар». Совершенно не важно, что ему одному пришлось показывать охраннику у ворот удостоверение личности и никого больше не останавливали. Когда, оправляя на себе платье, Люси вышла из машины, она попросила его не ездить за ней. Ты нервируешь людей, сказала она. Поразмыслив, он решил, что она права. Он нервирует людей всю свою жизнь. Он и ее нервирует, иначе почему она так пятилась от машины. Скоро улица начнет просыпаться, кто-нибудь прошлепает по зеленой лужайке к почтовому ящику за своей «Нью-Йорк таймс», заметит его, вызовет полицию, и придется ему подавать рапорт в полицию штата Нью-Йорк за разрешением на ношение оружия.

Ему всегда было наплевать на дома и машины, и он не собирается меняться, только не подхватил ли он какой вирус, или, может, воздух здесь отравлен? Лоретта похрапывает на заднем сиденье «мустанга», не замечая никакой разницы между воздухом Нью-Йорка и Флориды, а должна бы, потому что тут сразу чувствуешь его кожей, как ветрянку.

Когда наконец в самом начале девятого Люси выходит из дома, Джулиан ныряет вниз, прячась за приборным щитком. Вместе с ней выходит бывший муж, и они о чем-то спорят, возможно, о мальчике. Раньше Джулиан думал, что поступил правильно, предоставив парню свободу, теперь он в этом не уверен. Мальчишка, выросший здесь, на Истербруклейн, вряд ли отличит долгоножку от скорпиона; вряд ли знает, что нужно остерегаться филинов и хорьков; он не сможет найти в темноте дорогу. Мальчишка, выросший здесь, не знает, что после дождя нельзя соваться в дренажную канаву, что даже в самые жаркие дни нельзя ходить босиком из-за красных муравьев. Если бы Люси знала, что ее сын ходит один по ночным дорогам и сует руки за сетку к Эрроу, она, наверное, сейчас ссорилась бы не с бывшим мужем, а с Джулианом. Могла бы, наверное, даже дать по физиономии, пусть и знала бы, как сильно он ее хочет. Он бы ее понял и не обиделся. Люси и ее бывший муж стоят и ссорятся до тех пор, пока к дому не подъезжает белая «вольво» и дважды сигналит. Бывший муж улыбается водителю «вольво» и машет рукой, подходит и берется за дверцу, но останавливается на минуту и провожает глазами Люси, которая идет к «селике», припаркованной перед домом.

Джулиан дает ей отъехать на приличное расстояние, а потом и сам трогается с места. Он едет за ней через весь Грейт-Нек и въезжает в Кингз-Пойнт, где стоят дома, по размерам больше тех мотелей, где ночевал Джулиан. Там, наверное, и чище, и постельное белье наглажено так, что нет ни единой морщинки. Он никогда не скажет, что между ними произошло, если она сама не захочет. Он так решил. Будет держать язык за зубами и выбросит все это из головы, а когда вернется домой, то станет жить, как жил. Скоро он уедет из Нью-Йорка и никогда сюда не вернется.

И все же, когда Люси через железные ворота въезжает на дорожку, ведущую к дому за буковыми деревьями, Джулиан досадует, что сейчас не зима. По крайней мере, посмотрел бы на снег. Он ставит «мустанг» на обочине, откуда ему виден голубоватый изгиб моста Трогс-Нек[22]. Джулиан выходит размять ноги, выпускает Лоретту на чужой газон, время от времени подзывая ее свистом, чтобы не убегала далеко. Он представляет, как снег падал бы крупными хлопьями на следы от колес его машины и на придорожные кусты, похожий на лепестки апельсинового дерева. Холодные, чистые, белые лепестки; наверное, наступать на них все равно что ходить по облаку. Возможно, зима понравилась бы ему больше, зимой хотя бы не слышно назойливого жужжания пчел, которые сейчас вьются в цветущем саду за железными воротами. Когда ему было лет пять, он наступил на пчелиное гнездо, запрятанное в корнях старой ивы. Пчелы так облепили его, что он был весь желтый, в таком виде его и нашла мисс Джайлз. Она отмывала его в ванне овсяным мылом и не нашла на его теле ни одного следа от пчелиного жала, уже тогда Джулиан не удивился этому. Мисс Джайлз считала это чудом, но он-то знал, что чудо здесь совсем ни при чем. Если бы он протянул руку и поймал любую пчелу в кулак, ее крылышки перестали бы трепетать только от одного его взгляда.

22

Висячий мост через пролив Лонг-Айленд-Саунд в Нью-Йорке.