Странники между мирами

— Можно, я здесь поплачу? Мне очень хочется, а во дворце — никак.

— Ладно, реви, — милостиво позволил Ренье. — Позовешь меня, когда закончишь. Я научу тебя замазывать следы дурного настроения. У меня и пудра есть — с карнавала осталась.

Ребенок, мальчик, родился в доме за четвертой стеной, который специально был нанят для Эйле. Там имелось все желаемое: и тяжелая дверь, и крепкий замок, и немногословные слуги, муж и жена: он охранял дом, она ухаживала за матерью и младенцем.

Талиессин пришел на второй день после знаменательного события: прежде его не было в столице. Эйле встретила его очень важная. Глядя на нее, Талиессин расхохотался:

— Что с тобой?

— Я теперь важная особа, — пояснила она. — Мать бастарда.

Он сморщился.

— Ну что ты говоришь, какого бастарда...

— Такого. — Она улыбнулась. — Ужасно хорошенького. Он такой толстый!

— Толстый? — Талиессин озадаченно поднял брови. В его представлении «толстый» и «хорошенький» совершенно не вязались между собой. — Я могу на это посмотреть?

— Конечно! Горэм сейчас его принесет.

— Ты наняла кормилицу?

— Нет, я хочу кормить его сама. Это очень смешно!

— Что — смешно? — не понял Талиессин.

— Как он разевает рот и начинает чавкать, — пояснила молодая женщина.

— Есть вещи, которых я никогда не пойму, — сказал Талиессин.

— Лично мне жаль мужчин, — заявила Эйле, — они лишены слишком многого.

Явилась Горэм с огромным свертком на руках. В море кружев и лент угадывалась толстощекая физиономия с широко распахнутыми мутными глазами.

Талиессин смотрел на это маленькое существо, застыв и плотно сжав губы. Его лицо делалось все более испуганным, так что в конце концов на нем появилось выражение настоящего ужаса.

Эйле тихонько взяла его под руку.

— Что с вами, мой господин?

— Это — мой ребенок? — прошептал он.

— Да.

— Ты родила от меня такого ребенка?

— Ну конечно! Вы же не предполагаете, будто у меня могло быть дитя от кого-то другого?

Но он не слушал, и попытка Эйле обидеться пропала втуне.

— Я хочу, чтобы его раздели!

Горэм глянула на Эйле: служанка принадлежала возлюбленной принца, но не самому принцу, и ей требовалось подтверждение со стороны хозяйки.

— Выполняй пожелание его высочества! — велела Эйле. Будь Талиессин менее взволнован, он мог бы отметить в тоне девушки новые нотки, повелительные. Но он ничего сейчас не замечал, кроме младенца.

Мальчика уложили на стол, отодвинув в сторону закуски, всегда готовые к услугам хозяев и гостей дома, и принялись снимать с него покрывала, одеяла, ленточки и пеленки. Ребенок совершенно не капризничал при этом. Напротив, он выглядел ужасно довольным и, едва освободилась пухленькая ручка, принялся рассматривать ее и совать себе в рот.

Талиессин провел по розовенькому тельцу ладонью, вызвав у своего сына новый приступ восторгов: младенец издал несколько кудахчущих звуков и сильно дрыгнул ногами.

— Совершенно здоровый ребенок, ваше высочество, — подала голос Горэм. — Уж поверьте. Я вырастила десяток детей, и своих, и чужих, я много их повидала.

Талиессин живо повернулся к ней.

— Он не похож на мою мать.

— На свою мать — очень похож. На отца — меньше, но это и хорошо, — сказала Горэм. — Сынок и должен походить на мать.

— Мне нужна капля его крови, — сказал Талиессин. — Принесите иглу.

Горэм застыла. Эйле, побледнев, повторила приказание:

— Делай, как говорит его высочество.

Служанка вышла.

Эйле быстро схватила Талиессина за руку.

— Что вы хотите делать, мой господин?

— Ты знаешь, — сказал он глухо.

— Нет, не знаю!

— Я хочу жениться на тебе. Если кровь у мальчишки... такая же, как у моей матери... то я смогу взять тебя в жены. Ты понимаешь, что это значит?

— Мне довольно быть вашей возлюбленной, — сказала Эйле. — Я боюсь...

Он схватил ее за талию, стиснул.

— Не бойся! Ты не обязана будешь сидеть на троне и отдавать распоряжения. Ты просто будешь моей женой. II мне не придется брать себе в жены кого-то еще... — Он дернул углом рта. — Мне противно представить себе, что придется прикасаться к какой-то другой женщине...

Горэм явилась с иголкой, и Талиессин велел Эйле:

— Держи его.

Он уколол крохотную гладкую пяточку. Младенец дернулся и заревел от неожиданности и обиды. Горэм, подхватив ребенка вместе с развернутыми покрывалами, поскорее унесла его. Талиессин остался с капелькой крови на кончике пальца.

Вместе с Эйле он вышел в крохотный внутренний садик, разбитый в доме на уровне второго этажа. Там имелась небольшая клумба и одно деревце в кадке. Талиессин подбежал к клумбе, выдернул пучок травы и вытер испачканный кровью палец о голую землю. Сидя на корточках, он повернулся к Эйле.

— Если завтра эта земля будет покрыта травой, значит, моя мечта сбылась.

— А если нет? — спросила Эйле тихо.

— Если нет — подумаем, как нам быть, — сказал он. — Я что-нибудь решу. Мальчишка — замечательный. Мне не хотелось бы, чтобы он считался бастардом.

Но ни наутро, ни через два дня на голой земле ничего не выросло. Она оставалась черной и пустой.

Уже не в первый раз Талиессин замечал этого человека. Темный плащ, спокойная, уверенная повадка. Он появлялся вечерами, когда принц бесцельно бродил по городу — по привычке, которая завелась у него с недавних пор. Если Талиессин нырял в какой-нибудь кабачок и просиживал там по нескольку часов кряду, то по выходе он непременно видел того же самого человека. Терпеливый, точно уличная тумба, он стоял у входа и с безразличным видом следил за всеми, кто выходил наружу.

Человек этот не вел себя как соглядатай. Он не прятался, не пытался скрыть свое присутствие. Он даже не особенно беспокоился о том, что Талиессин его заметил.

Скоро принц начал с ним здороваться. Человек, впрочем, никогда не отвечал на приветствие. Продолжал смотреть неподвижно и даже бровью не вел.

Талиессин переживал время смятения. Он проводил у Эйле долгие часы, а после выходил в ночной город и без устали кружил по темным улицам, переходя из одного квартала в другой. Он не брал с собой никого из приближенных, хотя королева не раз умоляла сына быть осторожнее. Слугу, которого отправили было тайно сопровождать Талиессина, принц попросту отколотил.

Ему нравился его таинственный, молчаливый спутник. Он никому об этом не рассказывал, даже Эйле.

По возвращении в столицу Эмери пришлось улаживать очень много дел, и в первую очередь — заплатить хозяину Кустера громадные неустойки: за самого Кустера, «погибшего» по дороге, за лошадь и экипаж. Деньги на диво скоро утешили содержателя постоялого двора: он оборвал свои причитания на полуслове и начал сладко улыбаться.

— Прибыльное дельце, — сказал Эмери своей спутнице, когда постоялый двор остался позади. — За одного Кустера он получил как за двух. На эти деньги он может купить двух Кустеров, пристроить их к каким-нибудь болванам-авантюристам, вроде меня, а затем взять как за четырех Кустеров. Купить четырех Кустеров...

— Интересно устроены у людей мысли, — заметила Уида. — Из одного бедного Кустера вы можете сделать восемь и даже шестнадцать...

— Поэтому нам и принадлежит мир, — парировал Эмери.

Эльфийка насмешливо сморщила нос. Эмери счел, что эта гримаска удивительным образом придает ей обаяния, однако делиться с Уидой подобным соображением, естественно, не стал.

Дядя Адобекк встретил племянника сдержанно, Ренье — с восторгом.

Уида стояла в тени, почти совершенно сливаясь со стеной, так что ее не было видно. Когда Ренье выпустил руку брата, Эмери оглянулся туда, где — как он точно знал — находилась Уида, и окликнул ее.

Уида отделилась от стены и стала видна.

Адобекк вздрогнул от неожиданности.

— Настоящая эльфийка, — сказал Эмери скромно. — Чистокровная. Умеет быть невидимой — по крайней мере, в мире людей, чуть что — покрывается розами. Глаза зеленые, кожа черная.