Страница 4 из 48
Тем большую ценность имеет описание, сделанное Буленвилье, так как оно дает какое-то представление о внешнем облике героини. Его дополняют свидетельства других современников: Жанна была высокой черноволосой девушкой, у нее, по словам герцога Алансонского, были красивая грудь и ласковый голос (О, I, 388). Все эти подробности были важны для современников, потому что Жанну обычно видели либо в мужском костюме, либо в доспехах, а ее противники распространяли слухи, что Дева — вообще не женщина, но некое странное существо, выдающее себя за женщину. Отсюда, кстати, и непонятная поначалу фраза Буленвилье: «… у нее приятный женский голос». Точно и просто сказал о ней ее оруженосец {15} Жан д'Олон: «.. юная девушка, красивая и хорошо сложенная» (В, I, 486).
Буленвилье изобразил Жанну выразительно и достоверно. Все, что сказано в его письме о ее поведении и привычках, может быть подтверждено другими свидетельствами — вплоть до такого штриха, как склонность к обильным слезам, о чем упоминали на процессе реабилитации герцог Алансонский, проведший с Жанной почти всю кампанию 1429 г., и ее духовник, монах-августинец Жан Паскерель (D, I, 387, 391). Здесь, впрочем, следует иметь в виду, что в средние века слез не стыдились и не скрывали их. «Дар слез» считался добродетелью, плакали часто и бурно — и не только женщины.
Жанна поражала современников своей выносливостью. Ее паж Луи де Кут вспоминал спустя много лет, что она проделала свой первый поход, не снимая лат, к которым у нее не было никакой привычки, и даже провела в них ночь (D, I, 363). Ее товарищи по оружию, любившие выпить и поесть, отмечали крайнюю воздержанность Девы в еде. А о том, что лошади и впрямь были ее слабостью, мы узнаем из ее собственных показаний на руанском процессе. Категорически отвергая обвинения в роскоши, она с наивной гордостью признавалась, что король купил ей пять боевых коней и «более семи» обозных лошадей. «Спрошенная, каких богатств, кроме лошадей, требовала она от своего короля, отвечала, что не просила у него ничего, кроме хорошего оружия, добрых коней и жалования для своих людей» (Т, I, 105).
Портрет Жанны, вышедший из-под пера Персеваля де Буленвилье, верен оригиналу не только в деталях. Он удался в целом. Буленвилье сумел увидеть и запечатлеть то удивительное сочетание женственности и мужества, изящества и силы, которое составляло своеобразие личности Жанны и придавало всему ее облику неповторимое обаяние.
Если мы, однако, всмотримся в этот портрет более пристально, то обнаружим, что в нем акцентированы те черты, которые противоречили традиционному средневековому представлению о женщине — «сосуде греха и соблазна», существо низшего порядка, слабом и суетном. Сам Буленвилье эту точку зрения полностью разделяет. Он изображает Жанну так, словно говорит читателю: да, Дева — женщина, но женщина особенная, не знающая {16} обычных женских пороков и слабостей. Она «держится по-мужски», т. е. не болтлива, рассудительна, не прихотлива, избегает суетных развлечений, предпочитая им боевых копей и красивое оружие. Это — своеобразная апология Жанны с традиционных «антифеминистских» позиций.
Однако в это же самое время во Франции начинает мало-помалу утверждаться иной взгляд на женщину, связанный со становлением элементов нового гуманистического мировоззрения. Французская литература первой половины XV в. становится ареной многочисленных поединков между «хулителями» и «защитниками» женщин. Особенно энергично защищала женские достоинства и добродетели знаменитая Кристина Пизанская — первая французская поэтесса, сделавшая профессиональный литературный труд источником независимого существования. Она посвятила подвигу Жанны д'Арк восторженную патриотическую поэму, о чем более подробно будет сказано ниже. Здесь же нужно лишь отметить, что в этом сочинении, датированном 31 июля 1429 г., т. е. написанном почти одновременно с эпистолой Персеваля де Буленвилье, Жанна изображена с совершенно иной авторской позиции. Если Буленвилье как бы извиняет Деве ее женскую природу, то Кристина Пизанская, напротив, славит женщину в Жанне. Она гордится тем, что именно женщине обязана Франция своим спасением. Больше того, женщина сделала то, что не смог сделать мужчина: «О, честь какова для женского пола, что бог возлюбил его так, что, когда весь сей великий народ был жалким, как пес, а все королевство являло собою пустыню, он женщину выбрал, чтоб вновь возродить сей народ и вернуть ему силу» (Q, V, 13).
К образу Жанны-Девы апеллировал в полемике с «женоненавистниками» и бургундский поэт Мартен Лефран, написавший в 1440 г. поэму-диалог с программно вызывающим заглавием «Защитник женщин» («Сиатрюп йез аашез»). Спустя двадцать лет Франсуа Вийон упомянул «славную Жанну из Лотарингии, которую англичане сожгли в Руане», среди других «женщин былых времен».
Позже, в конце XV — первой половине XVI в., Жанна станет почти непременным персонажем многочисленных и очень популярных жизнеописаний знаменитых женщин. {17} Мы встречаемся с ней на страницах «Корабля добродетельных женщин» Симфорьена Шампье (1502 г.), «Похвалы браку или собраний историй о славных, добродетельных и знаменитых женщинах» Пьера де Ленодери (1523 г.), «Зерцала добродетельных женщин» Алена Бушара (1546 г.), «Неодолимой твердыни женской чести» Франсуа де Биллона (1555 г.) и других сочинений подобного рода. И хотя в них нередко содержались фантастические сведения, образ Жанны д'Арк сыграл определенную роль в преодолении средневековых «антифеминистских» традиций французской литературы и становлении новой ренессансной концепции женщины.
Жанна д'Арк… Это имя так прочно вошло в паше сознание, стало таким естественным элементом всей нашей исторической культуры, что мы с трудом можем представить себе: эпоха Жанны д'Арк не знала Жанны д'Арк.
Это не парадокс и не преувеличение. Современники Жанны д'Арк действительно не знали Жанны д'Арк. Ни один хронист никогда не упомянул ее полного имени; ни один свидетель на процессе реабилитации ни разу не назвал ее Жанной д'Арк. Они знали Жанну, Деву, Жанну-Деву, но не Жанну д'Арк.
В Руане судили не Жанну д'Арк. Судили «некую женщину по имени Жанна, обычно называемую Девой» (Т, I, 1). Лишь в одном-единственном из дошедших до нас прижизненных документов она была названа но имени и фамилии. Это грамота апеллирования (возведения в дворянство) самой Жанны и ее родных (декабрь 1429 г.); в подобном случае, естественно, нужно было указывать фамилию получателя дворянства.
Самое, пожалуй, здесь любопытное — это то, что и она не воспринимала себя как «д'Арк» да и вообще, кажется, не была уверена в своей фамилии. На первом допросе 21 февраля 1431 г. «спрошенная о своем имени и прозвании, отвечала, что на родине ее называли Жаннетой, а во Франции Жанной. О прозвании же ей ничего не известно» (Т, I, 40). Французский черновик протокола допроса (так называемая «минута») употребляет здесь слово surnom, а официальный латинский текст — cognomen. Оба этих термина могли в равной мере означать как {18} фамилию в современном значении слова, так и «прозвание». Задавая подсудимой первый «анкетный» вопрос, судьи, очевидно, имели в виду ее фамилию, но она поняла их иначе. «Прозвание» у нее было, ее повсеместно называли Девой, но назвать себя так на суде она не могла, не навлекая на себя обвинение в смертном грехе гордыни. Позже она поняла, чего от нее хотят, и через месяц, 24 марта, когда следствие подошло к концу и подсудимую ознакомили с записью предыдущих допросов, она уточнила свои первоначальные показания. Жанна заявила, «что была прозвана д'Арк или Роме и что в ее краях дочери носят прозвание матери» (Т, I, 181).
В том, что Жанна и сама толком не знала, кто она такая — д'Арк или Роме, — нет ничего удивительного. В крестьянской среде даже мужчины — и те далеко не всегда имели устойчивые родовые «фамилии»; жизнь не часто ставила их в ситуации, когда требовалось установление личности. Подчас родные братья могли носить разные «фамилии». В упомянутой выше грамоте аноблирования семьи Жанны названы «Жакмеп и Жан Дай и Пьер Пререль, братья Девы» (Q, V, 220). Что же касается женщин, то их обычно называли только по именам. Жанна перечисляла своих крестных родителей следующим образом: Агнесса, Жанна, Сибилла, Жан Линге и Жан Баррей (Т, I, 40). Если женщина выступала в качестве юридического лица (например, свидетельницей на процессе), к ее имени добавляли: «жена (вдова) такого-то». Нередко, впрочем, женщина имела индивидуальное «прозвание», которое указывало на какую-то сторону ее личности или па какое-то событие в ее жизни. Так, мать Жанны, Изабеллу, в Домреми называли Роме («Римлянка»); предполагается, что она совершила паломничество в Рим. Так что пока Жанна жила в Домреми в полной безвестности, она не задумывалась над своей фамилией: ей это просто-напросто но было нужно. Ее называли Жаннетой — и этого было достаточно для ее тогдашнего круга форм общения.