Страница 62 из 94
24 октября Панин прочитал в Совете мнение свое, что при настоящем положении политических и военных дел нужно стараться о примирении с турками и для облегчения этого утвердить скорее независимость татар, чтобы это дело прежде мира всеми и самими турками сочтено было оконченным и непоправимым, а потом внушить Порте о склонности нашей возвратить ей Молдавию и Валахию: удерживая во время переговоров Бендеры как место, приобретенное великими трудами, стараться выменять его на Очаков и Кинбурн или же по крайней мере на один Кинбурн. Совет, признавши это мнение основательным и полезным, согласился поднести его императрице. Сольмс еще прежде имел возможность дать знать своему государю об этой готовности русского двора отказаться от дунайских княжеств, потому что 4 ноября (н. с.) Фридрих II говорил фан-Свитену: «Я могу вам объявить, что относительно Молдавии и Валахии дело решенное: Россия согласится возвратить их туркам; я готов за это поручиться; что же касается Крыма, то еще посмотрим. Но русские будут искать себе вознаграждения на счет Польши и потом станут требовать денег». Донося об этих словах, фан-Свитен писал Кауницу: «Из того, что король сказал мне о Крыме, я имею право выводить, что и по этому пункту может быть уступлено, как уже сделана уступка относительно Молдавии и Валахии. Итак, по турецкому делу все будет улажено; но боюсь, что потом дело пойдет о Польше; думаю, что король и русская императрица согласились взять из нее себе по хорошей доле; они не замедлят предложить и нам долю; но мне кажется, что эта доля, какова бы она ни была, по своей полезности никогда не может быть сравнена с их долями; думаю, что настоящее время может быть благоприятно для осуществления идеи возвратить графство Глац и часть Силезии».
Между тем Лобкович передал Панину записку такого же содержания, как и приведенный разговор Кауница с Голицыным, и названную, в соответствии прежнему объяснению Екатерины, мнением императора Иосифа и императрицы Марии-Терезии; предложено было также заключить перемирие для удобнейшего ведения переговоров. На мнение их величеств отвечала императрица, что из уважения к ним она готова отступить от требования независимости Молдавии и Валахии, но не может этого сделать в рассуждении татар, которым уже даны торжественные обещания. Относительно перемирия Лобковичу передана была записка, что Россия согласна на перемирие, если турки уполномочат кого-нибудь из своей армии для соглашения о том с фельдмаршалом Румянцевым. Это требовалось для того, чтобы, договариваясь о перемирии, иметь средство вступить с турками в непосредственные переговоры и о самом мире и по возможности заключить его поскорее. К кн. Голицыну в Вену Панин отправил письмо с приказанием объявить Кауницу, что если его двор представляет права на занятые им польские земли и намерен удержать их, то равномерно и Россия, и союзник ее, король прусский, могут сыскать такие же права на земли республики.
В это самое время пришло в Петербург известие о тугутовском договоре между Австриею и Турциею. Какое впечатление произвело оно здесь, видно из письма Панина к кн. Голицыну в Вену: «Независимо от вкоренившегося в князе Каунице высокомерного желания дать России восчувствовать потерю австрийского союза из ненависти к принятой ее и. в-ством политической системе имеем мы здесь вероятные и едва ли не самые подлинные сведения, что он в коварном своем кове попустился уже заключить с. Портою субсидный трактат в течение минувшего июля. Как здравая политика велит заранее готовиться на все возможные случаи, то начали уже мы здесь принимать все к первой встрече нужные меры как внутри, так и вне государства. К первым принадлежат заготовление магазинов в Литве и знатное умножение польского корпуса. Во второй класс следует распространение союза нашего с королем прусским. Сей новый в делах вынужденный оборот сделался причиною и отмены прежних ее и. в-ства намерений в рассуждении Польши и усмирения ее. Всемилостивейшая государыня изволила решиться согласно с королем прусским обратить на поляков собственную их неблагодарность и сделать на счет их пристойные приобретения как границам империи своей, так и границам союзника своего короля прусского, следуя в том примеру венского двора, который забрал в свои руки староство Ципское с окружностями его по некоторым старым притязаниям. Российский и берлинский дворы имеют довольно сим подобных притязаний, кои и они намерены употребить себе в пользу; а сверх того, мы получили еще неоспоримое право требовать себе удовлетворения и за то, что поляки подняли против нас оружие и воспричинствовали войну нашу с Портою Оттоманскою». Вместе с этим русским письмом посылалось к Голицыну письмо французское, которое он должен был показать Кауницу и в котором заключалось решение России относительно Польши; по поводу этого письма Панин писал Голицыну: «Открываюсь я во французском моем письме по пункту новых ее и. в-ства положений о Польше, дабы из того кн. Кауниц как бы неумышленно понять мог, что мы на все уже решились и что потому не лучше ли будет и для венского двора сделать из нужды добродетель и, вместо того чтоб заводить оный в неизвестную и опасную войну, увеличить без всяких дальностей часть свою на счет Польши, в чем ни мы, ни король прусский ему верно препятствовать не будем, если только он благовременно с нами и с ним снесется».
Таким образом, Австрия торопила раздел Польши обнаружением своей враждебности к России по турецким отношениям Россия пожертвовала Молдавиею и Валахиею, чтоб не встретит препятствий к миру со стороны Австрии и не отказываться от независимости Крыма, сочла себя вынужденною приглашать венский кабинет к осуществлению плана прусского короля; но последний, видя, что польское дело задерживается турецким, что Россия хочет сопоставить участие Австрии в разделе Польши с согласием на русские мирные условия с Портою, внушал в Петербурге, что дел этих не должно смешивать, что Австрия не может помешать разделу Польши, да и сама будет согласна принять в нем участие, что польское дело надобно кончить прежде турецкого, что в Константинополе по стараниям Пруссии готовы вступить в переговоры; в то же время озабоченный мыслию, что Россия не поддастся на эти внушения, что для нее на первом плане почетное окончание турецкой войны, для чего раздел Польши служит только средством, Фридрих, с другой стороны, страстно требовал от Австрии, чтоб она не делала препятствия начатию мирных переговоров между Россиею и Турциею. Это страстное отношение Фридриха к вопросу свидетельствуется словами фан-Свитена: «Живость короля и его страстное желание мира были чрезвычайны; мои плечи и руки часто чувствовали последствия его жестов».
В Петербурге он затрагивал все струны; затрагивал гордость тамошнего правительства. «Думаю, – писал он, – что надобно бросить всякую мысль о соглашении с венским двором насчет приобретений в Польше, потому что этот двор дурно расположен к русскому; кн. Кауницу, горделивейшему из людей, считающему себя не без некоторого основания распорядителем дел Севера и Востока, нравится унижать тех, которые делают ему предложения, и решать их участь. Моя гордость не позволяет мне подчиняться суду этого министра, и не думаю, чтоб кто-нибудь в России посоветовал императрице сообразовать свое поведение с фантазиями кн. Кауница, как будто мы не можем завладеть тем, что нам удобно, без его инвеституры и одобрения. Чтоб не запутывать дел, гораздо проще овладеть нашими условленными долями, как скоро русские войска будут на Висле: 1) мы последуем только примеру австрийцев; 2) эта самая армия на Висле, произведя сильное впечатление на австрийцев, сдержит их; 3) если наши министры в Вене объявят тогда этому двору о причинах, побудивших нас к этому разделу, он принужден будет согласиться, и если он не будет доволен своею долею, то может вознаградить себя или Белградом, или какими-нибудь польскими староствами по своему благоусмотрению; 4) что касается турок, то лучше, чтоб это завладение произошло перед началом переговоров с ними, потому что в таком случае они проглотят пилюли потихоньку: им объяснят, что это вознаграждение за возвращение им Молдавии и Валахии, им укажут, что австрийцы подали пример. Что же касается поляков, то надобно ждать с их стороны громких криков во всякое время, когда бы ни случилось занятие их областей, ибо эта нация, пустая, преданная интригам, кричит всегда, но армия на Висле скоро прекратит крики». Но здесь интересы расходились: для Фридриха важно было прежде всего овладеть частию Польши, для России же прежде всего нужно было заключить мир с Портою, после чего она готова была войти в соглашение с Пруссиею и Австриею насчет Польши, и потому в заседании Совета 22 ноября по прочтении приведенной депеши прусского короля члены Совета находили удобным приступить к польскому делу после мира с турками; турки, говорилось в Совете, наскучив нынешнею неудачною войною, не захотят начать новой из-за Польши; да и австрийцы в то время, когда все наши войска будут иметь свободные руки, скорее согласятся участвовать в разделе, чем препятствовать ему. Фридрих, однако, не переставал стыдить петербургский Кабинет унижением его пред австрийским канцлером. «Князь Кауниц, – писал король, – хочет сделаться хозяином переговоров, уверенный, что превосходством гения, который он в себе предполагает, заставит русских сделать все, что ему угодно. Итак, отделим пока турецкий мир от польского дела и посмотрим, прилично ли такому государству, как Россия, защищать свои права на Польшу пред враждебным трибуналом венского двора. По-моему, надобно вступить во владение польскими областями и потом ограничиться простым объявлением, что сделано это по таким-то и таким причинам. Будет гораздо больше достоинства в таком поведении, и эта твердость тона произведет хорошее впечатление на венский двор; я прозакладываю свою голову, что из-за Польши войны не будет. Что касается перемирия с турками на эту зиму, то я не вижу в этом ничего дурного; не надобно только убаюкиваться надеждами, ибо единственная цель кн. Кауница – повелительно продиктовать условия мира; наши труды для достижения непосредственных переговоров будут потеряны, и по истечении перемирного срока надобно будет начинать новую кампанию».