Страница 3 из 74
Из донесений императрице генерал-полицеймейстера Чичерина узнаем, что в Петербурге по 1 января 1766 года было жителей мужского пола 39456, женского – 24613, итого – 64069 человек; к первому января 1767 оставалось: мужчин – 42338, женщин – 24980, всего – 67318. Относительно Москвы мы не имеем таких известий. Московский губернатор Юшков доносил, что по вступлении его в управление губерниею от бывшего губернатора Жеребцова в росписном списке показано: нерешенных дел только с 756 года 1215, счетов – 23, а Ревизион-коллегия требует их до 800; доимки разных сборов явилось 1543724 рубля, да в архиве дел множество, которые все не описаны, а хотя несколько и описывано, но опись делана была только вчерне, без описи же, сколько и еще есть нерешенных дел, узнать и требуемых счетов сочинить нельзя: текущих дел бывает немало, так как Московская губерния имеет в ведомстве своем 50 городов и более двух миллионов душ. Для исправления всех этих дел положено при губернаторе два товарища, три секретаря, 31 служитель, на канцелярские расходы отпускается 400 рублей; да в розыскной экспедиции 2 члена, 18 служителей, на расходы отпускается 100 рублей. В 1766 году при свидетельстве денег подушного сбора у трех счетчиков на этот только один год не явилось с небольшим 3000 рублей; счетчики признались в воровстве этой суммы и других денег в прежние годы и показали на асессора и секретаря.
Главнокомандующий в Москве граф Солтыков донес о небывалом со времен царя Алексея происшествии в древней столице. «Мною прежде донесено, – писал фельдмаршал, – коим образом здесь, в Москве, не токмо воровства, грабежей, но и разбоев весьма умножилось и пойманные воры и разбойники, из которых некоторые, быв и прежде в приводе, но по произведенным над ними пыткам паки освобождены, объявляют пристани свои в Покровской, Преображенской и тому подобных слободах. В подтверждение явный на сих днях пример последовал. 18 сего месяца (марта) по требованию Мануфактур-коллегии с присланною от оной военною и полицейскою командою посланы были регистратор и приказные служители в село Покровское, в дом крестьянина и купца Дмитриева, для выемки и описи неуказной фабрики и при описи той фабрики нашли как станы, так и сделанные на оных тафты, ленты и прочие товары, что, все опечатав, вышли из того дома вон; но в то ж самое время множество незнаемых людей вооруженною рукою, с дубьем и кольями напали на команду с такой запальчивостью, что многие из десятских и солдат почти до полусмерти прибиты, из коих некоторые едва ль ожить могут, причем и сам управитель (дворцовый села) бит же». Императрица, получив это донесение, очень рассердилась, послала генерал-полицеймейстера Чичерина исследовать дело и в конце собственноручного проекта письма к Солтыкову написала: «Что прежде сего когда на Москве Чернь не бунтовала, то искони бе сборище было в селе Рубцове, которое царь Михаил Федорович переименовал Покровское». Чичерин донес, что вся беда стала от сенатского курьера, без которого чернь не поднялась бы.
Из Астрахани Сенат получил челобитную от старшины первостатейного купечества Ивана Большова Телепнева: по приказу губернатора Бекетова велено было купцам первой и второй гильдии явиться в магистрат, из которого он, Телепнев, соперниками своими бургомистрами Скворцовым и Волковойновым и прочими отведен был в дом к губернатору. Бекетов, выслав его вон, отдал к подписке заготовленное на него, Телепнева, письмо, будто бы Телепнев бесчестил губернатора в предложении своем, поданном магистрату. Соперники его были в соглашении с губернатором, а так как последний произносил против Телепнева страшные угрозы, то и прочие купцы, испугавшись, принуждены были подписываться под письмом, причем некоторые, вероятно, и не знают, что в нем написано; после этого губернатор держит его больше месяца безвинно под караулом, чем нанес большой вред его торговле. Он, Телепнев, опасается, что на него пересланы будут в высшее правительство напрасные обвинения, тогда как дело было так: губернатор предписал брать новые, противузаконные сборы с рыбных промышленников; он, Телепнев, по должности своей подал против этого голос в магистрате, причем советовал просить письменно губернатора об отмене новой тягости, а если отмены не будет, то представить Сенату; но члены магистрата вместо этого отослали губернатору подлинное предложение Телепнева; тогда Бекетов и сочинил на него бумагу и дал к подписи всему купечеству. В заключение Телепнев просил освободить его от губернаторской команды, дабы Бекетов не мог его заслать безвинно в безвестные места. Сенат решил в Астраханскую губернскую канцелярию послать указ освободить Телепнева из-под караула, если он не обвиняется ни в чем другом, кроме означенного в его челобитной.
Брянские купцы жаловались в Главный магистрат на обиды от генерал-майора Медема. Главный магистрат дал знать об этом командующему Севскою дивизиею генерал-поручику фон Штофельну, который поручил следствие генерал-майору Маслову с штаб– и обер-офицерами. Следователи донесли: 1) Медем у брянских купцов Семыкина и Некрасова взял безденежно 200 бревен, а у старосты Преженцова – корову; 2) купцы – Климов по щекам и плетьми, Чамов палкою, Преженцов по щекам – биты. Медему велено за взятое заплатить деньги, а битых за увечье и бесчестие удовольствовать по Уложенью. Мы упоминали об орловских смутах, о борьбе купеческих партий, партии Дубровиных с партиею Кузнецовых теперь это дело кончилось: Дмитрий Дубровин и сын его Михайла приговорены были к наказанию плетьми и ссылке в Оренбург; но по указу императрицы вместо этого велено было только взять с них штрафа по 1000 рублей с каждого на Московский воспитательный дом, впредь их в судьи магистратские не определять и выслать обоих из Орла на десять лет; Андрея Дубровина вместо наказания плетьми выслать из Орла с подпискою на пять лет, взыскать с него штраф на Московский воспитательный дом 100 рублей. Оказалось, что все раздоры между орловским купечеством произошли единственно от непорядочного содержания бывшего за Дубровиным винного откупа.
В Белеве постигла воеводу небывалая беда, но не вследствие столкновения с купцами. В день коронации асессор Бунин с товарищами напал на воеводу Кашталинского; полковник квартирующего в Белеве Воронежского полка Олсуфьев зазвал Кашталинского к себе с обнадеживанием, что в его квартире он будет безопасен, а между тем отдал его в руки врагов, и крик несчастного воеводы был заглушен барабанным боем. Относительно нравов в отдаленных областях любопытное дело производилось в воронежской консистории: елецкий помещик поручик Опухтин женился на своей дворовой девице, а потом выдал ее замуж за кузнеца. На следствии Опухтин показывал: венчан ли на той своей крепостной, за пьянством и ипохондрическою болезнию не упомнит. Синод велел увещевать Опухтина, чтоб взял жену свою от кузнеца и жил с нею, как с законною своею женою; если увещания не помогут, то пусть Воронежская губернская канцелярия учинит ему понуждение; если же он и тут останется непреклонен, то послать его в монастырь на покаяние, а жене дать приличную часть из имения его на пропитание. Сенат приказал подтвердить об исполнении этого синодского решения. Другой случай: тамбовский прокурор Жилин подал в Сенат челобитную с жалобою на обиду от попов Никольской церкви в Тамбове. Во время обедни с великим невежеством принуждали они его или оставить бывшую у него в руках трость, или выйти вон. Он подал на попов челобитную в тамбовскую духовную консисторию, но челобитная возвращена ему с надписью, что уже по данному от помянутых попов в канцелярию доношению от преосвященного велено произвести обо всем следствие немедленно. Прокурор объяснял Сенату, что все это произошло единственно по злобе на него тамбовского епископа, который и в келью свою ему входить запретил. Сенат приказал сообщить в Синод, что такое происшествие во время Божественной службы очень неприлично и соблазнительно и потому Сенат рассуждает, что надобно изыскать в этом деле самую истину и с виновными поступить по законам; Св. Синод благоволит назначить от себя к этому следствию депутата, а от Сената определен будет тамбовский воеводский товарищ; Сенат приказал равномерно же объяснить Св. Синоду, что и поступок тамбовского епископа в запрещении прокурору Жилину входить в архиерейские кельи сколько неприличен духовному чину, столько же и чести прокурора предосудителен.