Страница 77 из 78
На другой год по приезде своем в Петербург, в апреле 1758 года, Локателли получил право завести и в Москве оперный дом «на своем коште». В 1759 году встречаем в «Московских Ведомостях» объявление, что 16 июля на оперном Московском театре представлена будет новая опера «Граф Карамелла», начало в половине седьмого. В октябре объявлялось, что в оперном театре Локателли будет первый публичный маскарад. И в Москве в оперном доме у Локателли давались русские представления, которыми заведовал директор университета; к этому директору сохранился любопытный ордер куратора Ив. Ив. Шувалова: «Я слышал, что наши комедианты, когда хотят, играют, а когда не хотят, то из половина начатой комедии или трагедии перестают и так, не докончив, оставляют, причиною представляя холод, из которых непорядков нельзя ожидать ни плода, ни прибыли, и тем самым отгоняют охотников к спектаклям, почему народ съезжается гораздо прежнего менее». Связь университета с театром высказывалась в университетских праздниках, которые так описываются в «Ведомостях»: после акта с речами вечером знатные персоны и дворянство приглашены были от университета в оперный дом на италианскую интермедию, после которой в университетском доме для оных же персон у г. директора был ужин. Театр был основан для умножения драматических сочинений, но русские драматические сочинения умножались медленно, и для поддержки театра нужно было переделывать и переводить иностранные. Из переводчиков иностранных драматических произведений особенно потрудились Иван Кропотов, переведший лучшие комедии Мольера; Андрей Нартов, сын известного токаря Петра Великого, и Ельчанинов.
Кроме актеров, оперных певцов и балетчиков Западная Европа высылала в Петербург и Москву также людей, могших занять внимание русских людей и другими средствами. В Петербурге на Миллионной улице показывались восковые персоны в натуральной величине и в изрядном платье, всякие же восковые фрукты и кушанья. Притом мальчик 11 лет скакал, кувыркался, баланцировал и волтижировал, а небольшая обезьяна, наряженная в платье, делала многие штуки и возила собаку на тележке по канату; знатные персоны платили по их изволению, а прочие за восковые фигуры платили по 25 коп., а вместе с мальчиком и обезьяною – по 50. Голландский ташеншпилер Рейман объявлял, что достал новые штуки, также и разных зверей показывает; кто желает смотреть его штуки или им учиться, те могли призывать его в свои дома; он также раздает книжки, по которым можно выучиться ташеншпилерскому искусству; наконец, он же продает спирт, которым можно выводить пятнана платье. В Москве французский механик Дюмолин показывал курьезные самодействующие машины, канарейку, которая так натурально пела, как живая. Показывалась птица страус, которая больше всех птиц в свете, ест сталь, железо, разного рода деньги и горящие угольи. За смотрение каждый из благородных мог заплатить по своему изволению, с купечества бралось по 25 копеек, а простому народу цена объявлялась при самом входе. Но среди этих заморских диковин, деланных канареек русские люди сохраняли свою старую охоту к певчим птицам, и в Петербурге объявлялось о продаже московских соловьев, которые были свистами и пением коленасты с раскатами; также серых дроздов с изрядными коленами, а черных с курантами и ямским свистом.
Учрежденный в 1755 году Московский университет в 1757 году подал доношение в Сенат об учреждении Академии художеств. «Щедротою ее императорского величества, – говорилось в доношении, – под ее покровительством науки в Москве приняли свое начало, и тем ожидается желанная польза от их успехов; но чтоб оные в совершенство приведены были, то необходимо должно установить Академию художеств, которой плоды, когда приведутся в состояние, не только будут славою здешней империи, но и великою пользою казенным и партикулярным работам, за которые иностранные посредственного знания, получая великие деньги, обогатясь, возвращаются, не оставя по сие время ни одного русского ни в каком художестве, который бы умел что делать. Причина тому, что многие молодые люди, имея великую склонность, а более природное дарование, но не имея знания в иностранных языках, почему бы толкования своего мастера разумели, а еще меньше оснований наук, необходимых к художеству. Если Правительствующий Сенат так же, как и о учреждении университета, оное представление принять изволит и сие апробовать, то некоторое число взявши способных из университета учеников, которые уже и определены учиться языкам и наукам, принадлежащим к художеству, то можно ими скоро доброе начало и успех видеть. Сия академия будет учреждена в С.-Петербурге по причине, что лучшие мастера не хотят в Москву ехать как в надежде иметь от двора работы, так и для лучшего довольствия иностранных здешней жизни».
Представление было принято и немедленно приведено в исполнение, потому что представление университета значило представление Ив. Ив. Шувалова. Университет остался за Шуваловым и по удалении его за границу, но Академия художеств передана была Бецкому. «В отсутствие генерал-поручика Шувалова, – говорил указ, – принять в правление Академию художеств генерал-поручику Бецкому, а как оная Академия сообщена была к университету по причине, что помянутый Шувалов в обоих сих местах дирекцию имел, ныне ее императорское величество за полезно рассудила оную Академию совсем от университета отдалить и правление особливое в ней учредить». Порошин оставил нам описание торжественного заседания в Академии художеств: «Поехали в Академию художеств. Встретил там государя цесаревича Ив. Ив. Бецкий со всем своим собранием. Все весьма было чинно и церемониально. Известно, что Ив. Ив. располагать церемонии и глазам делать увеселение весьма искусен. Пришед в покой, сел там за богато убранный стол. Конференц-секретарь Солтыков читал вслух письма от вице-канцлера князя Голицына, от графа Ив. Григ. Чернышева и от Адама Вас. Олсуфьева, которые объявляли желание свое быть принятыми в число почетных любителей. Еще читано письмо от Гр. Ник. Теплова, который желал быть принят в почетные члены. По прочтении каждого письма Ив. Ив. качал головою по два раза, сперва на правую, потом на левую сторону. После сего все члены Академии привстанием своим, как видно, знак согласия своего показывали. Тогда приказал Ив. Ив. конференц-секретарю объявить о том, кто принят. Все приняты, которых письма читали. Началось баллотирование. Под Ив. Ив. Бецким в Академии ныне директор Какоринов. По штату положено, чтоб всякие четыре месяца из профессоров выбирались в директоры по баллотированию. Баллотировали Какоринова, профессоров Жилета (скульптуры), Ламота (архитектуры) и Торелли (живописи). Досталось по баллам остаться по-прежнему Какоринову. Сим заседание кончилось. Пошли смотреть картин, писанных с натуры, которые все весьма порядочно были расположены. На шесть из них, которые, как сказывают, прежде еще признались за лучшие, конференц-секретарь приложил печать для раздачи после премий. Потом смотрели чертежи нововыезжего из чужих краев нашего архитектора г. Баженова, которые подлинно хорошо расположены и вымышлены и от всех присутствовавших во многом числе дам и кавалеров общую похвалу получили». Цесаревич сам был членом Академии, которая объявила в «Ведомостях», что великий князь прислал с Порошиным письмо и вместе рисунок трудов своих, «который Академия сохранит вечным себе монументом ради показания потомству, в каком почтении свободные художества ныне в России, во дни царствования Вторыя Екатерины». В письме цесаревича говорилось: «Почтенная Академия художеств! Привилегия, всемилостивейше данная вам от матери моей государыни присвоять вашему корпусу любителей художеств, возбудила во мне желание распространить мою любовь, охоту и почитание к художествам, представя себя быть сочленом вашим. Примите здесь в знак особливого моего уважения к полезным трудам вашим опыт начальных моих в том упражнений и уверьтесь сим залогом, что я при продолжении оных всегда буду вам доброжелательным. Павел».
Это было учреждение будущего. Теперь взглянем, что было сделано уже относительно искусства в России в описываемое десятилетие. Зимний дворец был окончен к самому концу царствования Елисаветы. Но дочь Петра Великого заботилась о восстановлении священного здания, построенного в память рождения отца ее. В 1757 году она приказала: «Исакиевскую соборную церковь на другое место не переносить, только всеми архитекторами, механиками и каменными мастерами осмотреть, возможно ль ее без разбирания укрепить; если ж невозможно, то разобрать и новую построить, а прежде всего берег укрепить». Сенат велел созвать обер-архитектора (Растрелли) и всех архитекторов, преимущественно архитектора при Коммерц-коллегии Фростенберга, который обладал особенным искусством в механике. Нашли, что церковь укрепить нельзя, надобно ее разобрать и построить новую. В 1761 году Сенат определил к построению Исакиевской церкви архитектора Чевакинского под смотрением обер-архитектора Растрелли, «понеже Правительствующий Сенат о искусстве и знании архитектора Чевакинского довольно известен». В то же время исправлялась колокольня Петропавловского собора: Сенат поручил Растрелли определить к этому делу архитектора из русских. Подрядчик взялся разобрать Исакиевскую церковь за 2445 рублей. Чевакинский представил, что необходимо укрепить берег каменною стеною, употребляя как в воде, так и сверх воды дикий тесаный камень с свинцом, а бут из тосненской плиты с известью от самого дна Невы, что будет стоить 9934 рубля. Сенат согласился. Знаменитый Растрелли сошел с поприща в начале царствования Екатерины: в 1763 году он уволен от всех занятий за старостию и слабостию и за 48-летнюю добропорядочную службу получил 1000 рублей ежегодной пенсии. Но подле его имени мы встречаем целый ряд имен русских архитекторов: кроме приведенного выше Чевакинского, князя Дмитрия Ухтомского (строителя колокольни в Троицкой лавре), брата его князя Сергея, Мичюрина, Бланка, троих Яковлевых – Василья, Ивана и Семена, Никитина, Рославлева, Суровцова. В рассказе Порошина мы встретили имя только что приехавшего из-за границы русского архитектора Баженова, которого работы так всем понравились; в 1756 году архитектурии ученик Семен Баженов пожалован был помощником архитектурным в ранге подпоручика и с жалованьем по 150 рублей.