Страница 61 из 85
Долго после этого не было цифирных писем от Дольской, но вот опять пришло письмо: баба ловко закинула сеть на искусную, ношеную птицу! Княгиня писала изо Львова, рассказывала, как она крестила у кого-то ребенка с царским фельдмаршалом Борисом Петр. Шереметевым, вместе потом обедали; она сидела за столом между Шереметевым и генералом Ренне; в разговоре упомянула она случайно имя Мазепы, отозвавшись о нем с похвалою; Ренне сказал ей на это: «Умилосердись, господи, над этим добрым и разумным господином; он, бедный, не знает, что князь Александр Данилович яму под ним роет и хочет, отставя его, сам в Украйне быть гетманом». Шереметев подтвердил слова Ренне. Дольская спросила: «Для чего ж никто из добрых приятелей не предостережет гетмана!» «Нельзя, – отвечал Шереметев, – мы и сами много терпим, но молчать принуждены».
Птица попалась. Выслушав письмо, Мазепа сказал Орлику: «Знаю я и сам очень хорошо, что они и об вас, и обо мне думают, хотят меня уконтентовать княжением Римского государства, а гетманство взять, старшину всю выбрать, города под свою область захватить и воевод или губернаторов в них поставить, а если бы воспротивились, за Волгу перегнать и своими людьми Украйну населить. Сами вы слышали, чего вам надеяться, когда князь Александр Данилович в квартире моей в Киеве во время бытности царского величества на ухо мне говорил: пора теперь за этих врагов приниматься! В другой раз слышали вы, как тот же Александр Данилович публично княжения себе Черниговского просил, чрез которое стелет путь к гетманству». Расходился старый гетман, припомнил все свои обиды; вспомнил великое себе уничижение и поругание, когда царь в 1706 году послал Меншикова с кавалериею на Волынь, а ему, Мазепе, приказал идти за ним и исполнять его приказания. «Не так бы мне печально было, – говорил Мазепа, – когда бы меня дали под команду Шереметеву или иному какому великоименитому и от предков своих заслуженному человеку». Вспомнил гетман и второе поругание и обман все от того же Меншикова: положил с ним Меншиков на слове – выдать замуж сестру свою за племянника гетманского Войнаровского, но когда потом Мазепа напомнил Меншикову об этом, то он отвечал: «Нельзя, царское величество сам хочет на сестре моей жениться». «Свободи меня, господи, от их господства!» – закончил свои жалобы Мазепа и велел Орлику написать Дольской с благодарностию за приязнь и предостережение.
Упомянутый Мазепою случай, когда Меншиков шептал ему на ухо об искоренении старшины, происходил таким образом: в 1706 году в Киеве просил гетман царя к себе на обед, после обеда Меншиков, будучи немножко шумен, взял Мазепу за руку, сел с ним на лавку и, наклонясь к нему, сказал на ухо, но так громко, что близ стоявшие старшины могли слышать: «Гетман Иван Степанович, пора теперь приниматься за этих врагов!» Мазепа отвечал ему на ухо, но так громко, что все опять могли слышать: «Не пора!» Меншиков продолжал: «Не может быть лучшего времени, как теперь, когда здесь сам царское величество с главною армиею». Мазепа отвечал: «Опасно будет, не конча одной войны с неприятелем, другую начинать, внутреннюю». Меншиков сказал на это: «Их ли, врагов, опасаться и щадить? Какая от них польза царскому величеству! Прямо ты верен государю, но надобно тебе знамение этой верности явить и память по себе в вечные роды оставить, чтоб и будущие государи ведали и имя твое ублажали, что один такой был верный гетман Иван Степанович Мазепа, который такую пользу государству Российскому учинил». В это время царь встал с своего места, и разговор Меншикова с Мазепою прекратился. Гетман, проводивши царя и возвратившись с старшиною и полковниками во внутреннюю свою комнату, говорил им: «Слышали все? Всегда мне эту песенку поют, и на Москве, и всюду; не допусти им только, боже, исполнить, что думают».
С этих-то пор начался ропот между полковниками, который все более и более усиливался вследствие военных тягостей. Началась постройка Киево-Печерской крепости; чрез малороссийские города то рекрут ведут в главную армию, то начальные люди едут, то многочисленные обозы движутся; полковники беспрестанно являются к гетману с жалобами, что приставы у крепостного строения козаков палками по головам бьют, уши шпагами обсекают; что козаки, оставивши домы свои, сенокосы и жнитво, терпят на царской службе зной солнечный, а там великороссийские люди домы их грабят, разбирают и палят, жен и дочерей насилуют, коней и скотину и всякие пожитки забирают, старшину бьют смертными побоями. Миргородский полковник Даниил Апостол говорил Мазепе: «Очи всех на тебя обращены, и не дай боже над тобой смерти: тогда мы останемся в такой неволе, что и куры нас загребут». Прилуцкий полковник Горленко говорил: «Как мы за душу Хмельницкого всегда бога молим и имя его блажим, что Украйну от ига ляцкого свободил; так, наоборот, и мы, дети наши и вечные роды душу и кости твои будем проклинать, если нас по смерти своей в такой неволе оставишь». В 1707 году Мазепа поехал к государю в Жолкву, был на военном совете. Неизвестно, чем его там обидели, только после совета не пошел он обедать к царю, и у себя целый день ничего не ел, и говорил: «Если бы я богу так верно и радетельно служил, то получил бы наибольшее мздовоздаяние, а здесь, хотя бы в ангела превратился, не мог бы за службу и верность свою никакой получить благодарности». На другой или третий день приносят письмо Меншикова к компанейскому полковнику Танскому. Мазепа, прочтя письмо, вскочил в бешенстве с своего места, потому что в письме было приказание Танскому идти к Меншикову. «Может ли быть большее поругание, посмеяние и уничижение моей особе? – кричал гетман. – Всякий день князь Александр Данилович со мною видится, всякий час со мною конверсует и, не сказавши мне ни единого слова, без моего ведома и согласия, ордонансы людям регименту моего посылает! И кто же там Танскому без моего указа месячные деньги и провиант выдаст? И как он может без воли моей идти куда-нибудь с полком своим, которому я плачу? А если б пошел, то я б его велел, как пса, расстрелять. Боже мой! ты видишь мою обиду и уничижение». Тут, как нарочно, приезжает иезуит Заленский с предложениями перейти на сторону Карла и Станислава Лещинского, и Мазепа не подвергает его пытке, не отсылает к царю. А между тем неудовольствия между старшиною и полковниками становятся все сильнее и сильнее. Приходит царский указ об устроении козаков наподобие слободских полков; старшина и полковники в отчаянии, только и разговоров, что это переход к устроению в драгуны и солдаты, страшный ропот, собрания у обозного Ломиковского, особенно у миргородского полковника Апостола, советуются о способах, как защитить вольность малороссийскую от насилий московских, читают Гадяцкий договор, заключенный при переходе Выговского на польскую сторону. Мазепа ни в чем не принимает участия, молчит и ждет: искусная, ношеная птица!
16 сентября 1707 года в Киеве Мазепа получил вместе с письмами от княгини Дольской и письмо от Станислава Лещинского. Взявши это письмо из рук Орлика, распечатавшего конверт, гетман, видимо, испугался, письмо выпало из рук его. «О проклятая баба, погубит меня!» – промолвил он; долго после того сидел молча, задумавшись, наконец сказал, обращаясь к Орлику: «С умом борюсь: посылать ли это письмо к царскому величеству или нет? Завтра посоветуемся об этом, а теперь ступай домой и молись богу, да яко же хощет устроить вещь, может, твоя молитва приятнее моей, потому что ты по-христианству живешь. Бог сам весть, что я не для себя делаю, но для вас всех и жен и детей ваших». Была ночь. Орлик, возвратясь домой, взял два рубля денег и пошел раздавать их монахам и монахиням, нищим, калекам, которые лежали в шалашах и богадельнях печерских, чтоб бог избавил его от беды. Бранили его нищие, когда он ночью стучался к ним в шалаши, думали сначала, что вор. На другой день, 17 сентября, Орлик рано уже был у Мазепы и застал гетмана сидящим в конце стола, и перед ним крест с животворящим древом; увидавши Орлика, Мазепа начал говорить: «Так как теперь перед тобою не могло то утаиться, то пред всеведущим богом протестуюсь и присягаю, что я не для приватной моей пользы, не для высших гоноров, не для большого обогащения и не для иных каких-нибудь прихотей, но для вас всех, для жен и детей ваших, для общего добра матки моей отчизны бедной Украйны, всего Войска Запорожского и народа малороссийского и для повышения и расширения прав и вольностей войсковых хочу то при помощи божией чинить, чтоб вы так от московской, как и от шведской стороны не погибли. А если бы я для каких-нибудь приватных моих прихотей то дерзал чинить, побей меня, боже, и невинная страсть Христова на душе и на теле». Проговоривши это, поцеловал крест и, обратившись к Орлику, сказал: «Надеюсь я на тебя крепко, что ни совесть твоя, ни цнота (добродетель), ни почтивость, ни природная кровь шляхецкая не допустит тебя, чтоб мне, пану и благодетелю своему, изменил; однако, для лучшей конфиденции, присягни». Орлик присягнул, но заметил: «Ежели виктория будет при шведах, то вельможность ваша и мы все счастливы, а ежели при царе, то и мы пропадем, и народ погубим». Мазепа отвечал: «Яйца курицу учат! Или я дурак прежде времени отступить, пока не увижу крайней нужды, когда царь не будет в состоянии не только Украйны, но и государства своего от потенции шведской оборонить. Уже я в Жолкве предлагал царю, что ежели король шведский и Станислав с войсками своими разделятся и первый пойдет в государство Московское, а другой в Украйну, то мы войском нашим бессильным, частыми походами и войною зруинованным, не можем оборониться, и просил царя, чтоб нам хотя 10000 от войск своих регулярных в сукурс дал, но царь мне отвечал: не только десять тысяч, и десяти человек не могу дать, обороняйтесь сами как можете. Это меня заставило послать ксендза Тринитара, капелляна княгини Дольской, в Саксонию, чтоб там, видя мою к себе инклинацию, по-неприятельски с нами не поступали; однако верность мою к царскому величеству до тех пор буду непременно продолжать, пока не увижу, с какою потенциею Станислав к границам украинским придет и какие будут войск шведских в государстве Московском прогрессы, и если не сила наша будет боронить Украйны и себя, то для чего же имеем сами в погибель лезть и отчизну погубляти?» Станиславу Мазепа отвечал 18 сентября, что указа его не может исполнить и что-либо начать по следующим причинам: 1) Киев и другие фортеции в Украйне великими гарнизонами осажены, под которыми козаки, как перепелица от ястребов, не могут головы поднести. 2) Потенция вся царская в Польше, недалеко от Украйны. 3) В Украйне начальные и подначальные, духовные и мирские, как разные колеса, не в единомысленном согласии: одни благоволят к протекции московской, другие склонны к протекции турецкой, третьи любят побратимство татарское, чиня то с природной к полякам антипатии. 4) Самусь с прочими полковниками, по недавних бунтах, опасаясь от войск польских отмщения, едва ли могут склониться к Речи Посполитой: для того надобно прежде стараться войско и целый народ по обеим сторонам Днепра привести к единомыслию. 5) Гетман имеет всегда при себе несколько тысяч войска великороссийского, которое бодрым оком смотрит на все его поступки. 6) Речь Посполитая еще раздвоена. Одно обещал Мазепа: не вредить ни в чем интересам Станислава и войскам шведским.