Страница 66 из 79
Проживши две недели у Мончака, Горохов стал торопить тайшу, чтобы покончил дело о походе на Крым; тайша отвечал, что надобно прежде покончить дело о башкирских набегах: недавно еще башкирцы отогнали у калмыков 2000 лошадей. Как тут идти на государеву службу? «А зачем было принимать беглых башкирцев? – спросил дьяк. – Выдайте их великому государю». Мончак отвечал с сердцем: «Кто себе лиходей, что станет отпускать от себя людей? Будешь просить башкирцев, и мы ратных людей не пошлем на Крым». Кончилось тем, что Мончак сказал Горохову: «Вели принести от себя из стану вина и питья, хочу я с ближними своими людьми напиться, чтобы сердитые слова запить и впредь их не помнить». Дьяк поспешил исполнить это доброе желание. Сердитых слов действительно после того не было, и калмыки обязались под клятвою идти на Крым; подписывая шертную запись, Мончак говорил: «Как бумага склеена, так бы калмыцким людям с русскими людьми вместе быть вечно».
Шерть была исполнена, война между турецко-татарским и монгольским племенем началась в степях черноморских. Мончак следил за своими врагами, татарами и башкирцами, и доносил в Москву о сношениях их с Крымом. В 1664 году он известил великому государю, что уже шестой или седьмой год, как уфимские башкирцы и казанские татары отправили послов к крымскому хану объявить ему, что они с ним одной веры и прежде были людьми крымских ханов, а теперь, живя с русскими людьми, отстали от своей бусурманской веры: так бы хан принял их к себе и ходил с ними вместе под государевы города. Тайша доносил, что и астраханские татары, и все вообще мусульмане пересылаются с крымским ханом и азовским пашою, промышляют этим союзом тарковский Суркай-шевкал да кабардинские владельцы, мыслят построить город на крымской стороне, на урочище Мажаре, что бывало венгерское городище между Астраханью и Тереком, чтобы не было дороги между этими городами. Для приема татар хан хочет прислать царевичей своих со многими ратными людьми, и стоять им между Черным Яром и Царицыным, чтобы в Астрахань и в другие понизовые города судов с запасами и товарами не пропускать; а суда, в чем им разъезжать по Волге, взялись им промыслить астраханские юртовские татары и ногайцы.
До сих пор мы касались только тех калмыков, которые беспокоили юго-восточную украйну, Уфимскую и Астраханскую сторону, но гораздо больше беспокойства от них было для Сибири. Мы видели, какое обширное пространство земель в Северной Азии занято было русскими людьми в царствование Михаила Феодоровича; малочисленные отряды с огненным боем легко одолевали рассеянные роды туземцев и заставляли их платить ясак. Но в двадцатых годах столетия в южных, степных краях Западной Сибири явились незваные гости, с которыми нельзя было так легко разделываться, то были именно калмыки. Теснимые с двух сторон монголами и киргиз-кайсаками, они заняли земли у верховьев Иртыша, Ишима и Тобола и спокойно располагались в странах, которые русские считали уже своими. Появление калмыков было тем опаснее, что владычество русских в Сибири далеко еще не было упрочено: туземцы, принужденные только огненным боем платить ясак, искали первого случая, как бы избавиться от этой обязанности, и в степях бродили еще потомки Кучума с притязаниями на отчину и дедину. Калмыков приняли как освободителей и начали громко выражать надежду, что в короткое время о русских не будет слышно в Сибири. Правда, у калмыков не было огненного бою, но они как-нибудь ухитрятся, мечтали туземцы, нападут на русских в сильную бурю, метель, когда нельзя будет стрелять из ружей.
Надежды туземцев не исполнились, люди с лучным боем не могли выжить из Сибири людей с огненным боем, но попытки были делаемы не раз. В 1634 году запылали деревни Тарского и Тюменского уездов, сам город Тара два раза был осажден. Калмыки не могли устоять перед огненным боем, не взяли города, но зато и поиски русских в степи за грабителями не были удачны. Несколько лет сряду не проходило почти ни одной осени, чтобы русские поселенцы не были встревожены вестями о калмыцких замыслах, и крестьяне по Иртышу покидали свои деревни, скрываясь в города и остроги. В сентябре 1651 года запылал новый монастырь, который строил на реке Исети старец Далмат; русские люди, жившие в монастыре, были перебиты или захвачены в плен: это было дело татар, пришедших под предводительством князьков крови Кучумовой. Другие Кучумовичи в 1659 году повели калмыков на Барабинскую степь, пять волостей было разорено, 700 человек уведено в плен. В следующем году новое опустошение Барабы.
Что же делали люди с огненным боем, русские козаки? Они, где могли, истребляли по частям хищников, но надобно заметить, что для защиты всей Барабинской степи город Тара не мог выставить более 60 козаков! В 1662 году возмущение вспыхнуло на реке Исети, изменили башкирцы, черемисы и татары и стали разорять русские слободы: встали и верхотурские вогуличи, крича: «Поднялся на Русь наш царь!» Калмыки, разумеется, были тут. Татары, башкирцы, мордва, черемисы, чуваши взяли Кунгур, выжгли все русские крестьянские дворы на реке Сылве. Рассказывали, что татары, повоевав Кунгур, поставили себе острог и стреляют по-немецки, чинеными ядрами; рассказывали, что все татары – уфимские, пышминские, япанчинские – и верхотурские вогуличи руки подавали царевичам Кучумова рода и хотят идти по рекам Исети и Пышме в уезды Тобольский, Тюменский и Верхотурский, что восстание произошло по уговору с крымским ханом.
В том же году узнали, что между остяками нехорошо: князьки и простые люди часто съезжаются на думу к князьку Ермаку, покупают молодых людей для принесения в жертву сосвинскому шайтану, а это бывало у них прежде только тогда, когда замышляли изменить. В начале 1663 года схвачен был сосвинский остяк Умба и повинился: приходил к нему из Перми шурин и призывал их всех, березовских остяков, в измену. Березовские остяки ему сказали, что готовы идти с ними вместе на Березов и побить служилых людей, уговорились подняться еще весною 1662 года, по полой воде, но затем не пришли под Березов, что не могли призвать с собою в измену самоедов; но теперь они сговорились с самоедами и со всеми остяками, чердынскими и пелымскими, и порешено идти на Березов весною 1663 года. По указанию Умбы допросили других остяков и открыли обширный заговор: еще в 1661 году остяки снеслись с царевичем Кучумова рода Девлет-Гиреем, положено было летом 1663 года идти под все сибирские города, царевичу прийти под Тобольск с калмыками, татарами и башкирцами; когда возьмут города и перебьют русских людей, царевичу сесть в Тобольске и владеть всею Сибирью, со всех городов брать ясак, а в Березове владеть обдорскому князьку Ермаку Мамрукову да Ивашке Лечманову. Эти претенденты на Березовское княжество были схвачены, привезены в Березов, пытаны, повинились и повешены с 14 другими заводчиками по распоряжению березовского воеводы Давыдова. Тобольский воевода князь Хилков рассердился и написал Давыдову: «Ты учинил не по государеву указу, что березовских лучших остяков перевешал без вины, для своей бездельной корысти, норовя ворам, березовским ясачным сборщикам. По государеву указу велено было тебе разведывать в остяках измены и, которые из них объявятся в изменном деле, прислать ко мне в Тобольск, а самому не казнить». Мы не можем решить, во сколько был прав Хилков в своем обвинении на Давыдова; знаем только, что зимою же 1663 года самоеды сожгли Пустозерский острог, воеводу и всех служилых людей побили, а в Мангазее побили ясачных сборщиков и промышленных людей.
Остяки не поднимались, и на юге русские ратные люди, солдаты и рейтары, били башкирцев и товарищей их везде, где только могли встретить; но преследовать разбитых и не давать им снова собираться было невозможно по малочисленности русских отрядов и по обширности пространств. В конце 1663 года башкирцы Уфимского уезда, ногайской и казанской дорог и ицких (по реке Ику) волостей прислали сказать уфимскому воеводе князю Волконскому, что они хотят быть по-прежнему под рукою великого государя в вечном холопстве, только чтобы аманатов их перевели из Казани на Уфу и чтобы воевода прислал к ним какого-нибудь уфимца обнадежить их милостию великого государя. Волконский обнадежил их, что великий государь, милостивый нежелатель кровей их, вины виноватых милостию награждает, если они бьют челом чистыми душами, без всякого лукавства. По этому обнадеживанию башкирцы прислали в Москву выборных, которые в приказе Казанского дворца перед боярином князем Юрием Алексеевичем Долгоруким и перед дьяками дали шерть на коране – от калмыков и ногайцев отстать, возвратиться тою же зимою в Уфимский уезд на прежние свои жилища, служить великому государю верою и правдою и отдать всех пленников и все пограбленное. По принесении шерти башкирские выборные видели великого государя очи, «аки пресветлое солнце», и получили жалованную грамоту на двух листах, русским и татарским письмом. Уфимский воевода от себя писал башкирцам, что вперед им от уфимцев, служилых и торговых людей, никаких обид не будет и подвод лишних, кроме государевых дел, никто с них не возьмет и в вотчинах их никто ничем владеть не станет.