Страница 73 из 90
Но в то время как Никон объявлением великого государева дела про Хитрово хотел показать свое усердие и проложить себе дорогу к возвращению из ссылки, про него самого объявилось великое государственное дело, давшее новое блистательное торжество Хитрово с товарищами и отяготившее участь заточника. Из Ферапонтова приехал архимандрит Иосиф и донес: «Весною 1668 года были у Никона воры, донские козаки; я сам видел у него двоих человек, и Никон мне говорил, что это донские козаки, и про других сказывал, что были у него в монашеском платье, говорили ему: „Нет ли тебе какого утеснения: мы тебя отсюда опростаем“. Никон говорил мне также: „И в Воскресенском монастыре бывали у меня донские козаки и говорили: если захочешь, то мы тебя по-прежнему на патриаршество посадим, сберем вольницу, боярских людей“. Никон сказывал мне также, что будет о нем в Москве новый собор по требованию цареградского патриарха: писал ему об этом Афанасий иконийский». Монах Пров донес, что Никон хотел бежать из Ферапонтова и обратиться к народу с жалобою на напрасное заточение.
Афанасия иконийского сослали в Макарьев монастырь на Унжу; Никона затворили в келье.
Кончина царицы Марии Ильиничны опять напомнила царю о старом собинном приятеле. Он отправил в Ферапонтов близкого человека, Родиона Матвеевича Стрешнева, с деньгами Никону на помин души царицыной. Никон не взял денег. Но это было последнее проявление твердости с его стороны. Летом 1671 года он попытался напомнить о себе, выставить свое достоинство, прозорливость и заслугу для государства; он призвал пристава, князя Шайсупова, который заменил Наумова, и начал ему говорить: «Когда приезжал ко мне от государя с милостынею по царице Родион Матвеевич Стрешнев, то я ему о преставлении царевича Алексея Алексеевича и о разорении козацком, чему быть, назначил, а мне это было объявлено от господа бога; да и впредь, если вселенских и московского патриархов на весь православный российский народ безрассудная запретительная клятва не снимется, добра ждать нечего; обо всем этом писал я к великому государю. При Степане Наумове в Ферапонтов монастырь приходили три человека козаков, Федька да Евтюшка, а третьего позабыл, как звали, которые прежде были на службе с князем Юрием Алексеевичем Долгоруким, сказались, будто они идут богу молиться в Соловецкий монастырь, а они не богомольцы, не в Соловецкий шли, приходили они для меня, собравшись нарочно, звали меня с собою, пришло их двести человек; Степана Наумова хотели убить до смерти, Кириллов монастырь разорить и с казною его, запасами и пушками хотели идти на Волгу; но я на ту их воровскую прелесть не подался, во всем отказал, от воровства их унял и с клятвою им приказывал, чтоб великому государю вины свои принесли, и они пропали неведомо куда».
Шайсупов, разумеется, немедленно дал знать об этом разговоре в Москву. Ответа не было. Тогда Никон решился сделать третий, последний шаг для получения свободы: сначала он угрозою хотел вынудить у царя возвращение из ссылки, обещал дать благословение и прощение царю только под условием освобождения из Ферапонтова; потом сам послал прощение и благословение в надежде, что за этим немедленно последует освобождение; наконец теперь решился сам просить прощения у царя в прежнем своем поведении. 25 декабря 1671 года он отправил к государю такое письмо: «В прошлом 160 году божиею волею и твоим, великого государя, изволением и всего освященного собора избранием был я поставлен на патриаршество не своим изволом; я, ведая свою худость и недостаток ума, много раз тебе бил челом, что меня с такое великое дело не станет, но твой глагол превозмог. По прошествии трех лет бил я тебе челом отпустить меня в монастырь, но ты оставил меня еще на три года; по прошествии других трех лет опять я тебе бил челом об отпуске в монастырь, и ты милостивого указа не учинил. Я, видя, что мне челобитьем от тебя не отбыть, начал тебе досаждать, раздражать тебя и с патриаршего стола сошел в Воскресенский монастырь. Ты, подражая небесному отцу в щедротах, и в Воскресенском монастыре милостию своею меня не забыл, пироги именинные и милостыню присылал, а я твою милость с презорством принимал и все это делал нарочно, чтоб ты меня забыл. Случилось мне однажды в Воскресенском монастыре заболеть: ты, узнавши об этом, прислал ко мне Афанасия Матюшкина с обещаниями и утешительными словами, что не оставишь меня до смерти; я этой милости не очень порадовался, а потом, наветами врагов моих. Романа Бабарыкина, Ивана Сытина и других, возросла между нами великая смута; они же меня обидели, они же тебе на меня и наклеветали. Да у меня же в Воскресенском монастыре были два жида крещеных, и, оставя православную веру, начали они старую жидовскую держать и молодых чернецов развращать; я, сыскав об этом подлинно, велел жида Демьяна посмирить и сослать в Иверский монастырь, а Демьян другому жиду, Мишке, сказал: не пробыть и тебе без беды, беги в Москву и скажи за собою государево слово: тот так и сделал: ты по этому делу присылал ко мне думного дьяка Дементия Башмакова, а в это время молодые чернецы, бывшие в жидовской ереси, покрали у меня деньги, платье и тем жидам помогали, да им же помогал архимандрит чудовский потому: был он у меня в Воскресенском и в Иверском монастырях строителем долгое время и не считан, а как захотел я его считать, то он ушел в Москву, добрыми людьми тебе одобрен, и ты начал жаловать его знать. Когда ты послал Мелетия к восточным патриархам, то я, ведая лукавство, убоясь тамошнего осуждения, писал к патриархам; но от тебя мое письмо не утаилось, как от ангела божия, и в том прощения прошу себе и прочим, которые тому делу повинны, родшегося ради Христа бога, остави! Да ты же созвал собор и на соборе, подойдя ко мне, говорил: „Мы тебя позвали на честь, а ты шумишь!“, и я тебе говорил, чтоб ты мою грамоту не велел читать на соборе, а переговорил бы наедине, и я бы все сделал по твоей воле; ты так не соизволил, и я поневоле, соображаясь с своими писанными словами, говорил тебе прекословно и досадно; в том прощения прошу. Да ты же присылал ко мне на Лыков двор стол такой же, какой был и патриархам, и я твое жалованье отринул и тем тебя обесчестил: господа ради, прости. Да ты же прислал с Родионом Матвеевичем Стрешневым денег и мехов, я, грешный, и того не принял: Христова ради Рождества, прости. Ради всех этих моих вин отвержен я в Ферапонтов монастырь шестой год, а как в келье затворен – тому четвертый год. Теперь я болен, наг и бос, и креста на мне нет третий год, стыдно и в другую келию выйти, где хлебы пекут и кушанье готовят, потому что многие части зазорные не покрыты; со всякой нужды келейной и недостатков оцынжал, руки больны, левая не подымается, на глазах бельма от чада и дыма, из зубов кровь идет смердящая, и не терпят ни горячего, ни холодного, ни кислого, ноги пухнут, и потому не могу церковного правила править, а поп один, и тот слеп, говорить по книгам не видит; приставы ничего ни продать, ни купить не дадут, никто ко мне не ходит, и милостыни просить не у кого. А все это Степан Наумов навел на меня за то, что я ему в глаза и за глаза говорил о неправдах его, что многих старцев, слуг и крестьян бил, мучил и посулы брал; я его мучителем, лихоимцем и дневным разбойником называл, а он за то затворил меня в келие с 9 мая до Ильина дни насмерть и запасов давать никаких не велел, я воду носил и дрова сек сам. До тебя это дошло, и ты прислал Ивана Образцова с милостивым указом; он поосвободил нас, но Степану никакого наказания не учинил, как было велено, только в хлебенной избе часа на два посадил. А Степан, немного спустя, начал мучить меня пуще прежнего: служка мой ходит к нему раз десять для одного дела, все времени нет! а если выглянет в окно, с шумом говорит: „Я в монастыри писал, чтоб прислали запасное, но они не слушают, а у меня указа нет, что на них править; пора прихоти оставить, ешь что дадут“. Когда ты прислал Родиона Матвеевича Стрешнева с вестию о кончине царицы и милостынею по ней и просил, чтоб я ее простил и поминал вечно, то я Родиону сказал, что господь бог простит, а поминать государыню рад за многую ее милость прежнюю, денег же не взял для того, что я у вас, государей, не наемник, за вашу милость должен и так бога молить, как и молю: Родион мне говорил: „Возьми теперь государево жалованье, будет к тебе большая присылка, а потом все доброе будет“. Я ему сказал: если государева милость будет, тогда и деньги не уйдут, а ты этому доброму делу будь ходатай, а иное, ей, от великой скорби по государыне царице и по детках ваших, обеспамятовался и в том прощения прошу, а по государыне царице во всю Четыредесятницу псалтырь и канон пел и поминаю доднесь незабытно. Когда к Степану весть пришла, что сына твоего, царевича Алексея, не стало, то девка его пришла в другую избу и говорила: ныне на Москве кручина, а у нашего боярина радость, говорит: теперь нашего колодника надежда вся погибла, на кого надеялся, и того не стало, кротче будет. А теперь князь Самойла Шайсупов делает все по Степанову ж. Прошу тебя: ослаби ми мало да почию преже даже не отъиду, прошу еже жити ми в дому господни во вся дни живота моего».