Страница 9 из 32
Словом, жили мы весело. Особенно мне нравились прогулки. Мы с родителями часто гуляем в лесу, но дом Художницы расположен рядом с настоящей тайгой (я это слово услышал от Мамы, когда она отошла в сторону от тропинки и запуталась в каких-то кустах). Было сухо и тепло, но не жарко, листья на деревьях начали желтеть и потихоньку опадать. Из разговоров взрослых я узнал, что кончался август и нам повезло с погодой — самое время для походов в лес! Обычно я не люблю долго гулять — лапки не казенные, но тут было так интересно! Столько запахов, столько норок, столько незнакомых разных зверьков! Я, конечно, не охотник, но когда на опушке Санни разрыла неказистую норку и из нее вылетел стрелой какой-то пушистый и очень пахучий зверек, мне стало любопытно, и я тоже стал разрывать соседнюю нору. Но порыть всласть мне так и не удалось, из земли вдруг вынырнули острые зубки и полоснули меня по носу, а потом тут же исчезли. Хорошо, что я успел отпрянуть и меня почти не зацепило, но все равно было обидно. Я заверещал, и Художница подхватила меня на руки, но не сразу, как это делает Мама, когда меня утешает, пришлось некоторое время поныть. Я так и не увидел, что на меня напало, но Художница объяснила, что мне еще повезло, это был хорек, а хорьки больно кусаются и бывают к тому же бешеные. А еще в лесу летали какие-то большие черные птицы, похожие на огромных ворон, и каркали; завидев их, Художница подозвала меня к себе и велела идти рядом, потому что это вороны и они часто хватают и таскают к себе в гнездо кошек, а я ненамного больше средней кошки.
Если мы проходили еще дальше, за поле, где на высоких деревьях жили страшные черные вороны, то выходили к пруду и делали там остановку. Я не люблю купаться, но после дальней дороги можно и попить, и передохнуть. Санни обожала плавать и плавала долго, а Берта обычно заходила в воду по брюхо. Но не всегда. Однажды после дождя мы с Художницей подошли к пруду со стороны довольно крутого берега, Берта поскользнулась на размокшей глине, упала и стала сползать вниз. Пытаясь затормозить, она цеплялась лапами за все неровности почвы, но в результате только как-то сумела перевернуться на бок, скатилась по косогору и с громким плеском плюхнулась в воду — спиной вперед. Когда она вынырнула и выбралась на берег, вид у нее был крайне недовольный — еще и потому, что Художница просто заливалась смехом.
Там, на опушке леса, я впервые увидел тезку, настоящего зайца, не игрушечного. Игрушечный — симпатичнее. Заяц сидел у кочки, вытянувшись в струнку, и глазел на нас. Берта решила, что она охотничья собака, и погналась за ним, а у того только пятки сверкали. Я, конечно, побежал вслед за ними, но вовремя заметил канаву, через которую заяц перемахнул, и остановился. Берта же канаву не увидела и в нее на всем скаку провалилась, врезавшись мордой прямо в стенку. Выбралась она оттуда вся в грязи и почему-то очень обиженная.
Она вообще часто обижается, как будто мы виноваты, что она такая неуклюжая! Вот я если и обижаюсь, то по делу. Например, как-то раз Мама собрала мои игрушки и куда-то унесла, так я перестал ее слушаться и ей назло стал на прогулке подходить к чужим тетенькам и подлизываться — возьмите, мол, меня к себе, у меня хозяйка плохая! Мама очень переживала, но потом выяснилось, что я оскорбился напрасно, потому что она мою собственность отнесла к Бабушке — на несколько дней меня туда переселили. А когда Мама меня шваброй доставала из-под дивана, чтобы сделать укол, я вообще с ней долго не разговаривал — столько дней, сколько я считать умею (у людей это называется неделя — она кончается двумя выходными, когда Папа дома и может все время со мной заниматься). Я переселился в другую комнату, перестал с ней играть и вообще общаться, только наблюдал, как она передо мной на задних лапках ходит. Потом мне это надоело, и я решил ее простить, но с тех пор она никогда не берется за швабру.
Гулять с семейством Художницы было хорошо не только в лесу. Во дворе было очень много незнакомых мне собак, но Берта с Санни их всех, конечно, знали. Со всеми у них были свои отношения, с кем-то они дружили, а кого-то на дух не выносили. Например, в нашем же подъезде жила очень противная ризеншнауцериха Кинза, с которой Берта дралась. То есть они обе дрались бы, если бы хозяйки их отпустили, но хозяйки, упираясь изо всех сил, при встрече растаскивали их за поводки. Зато я с удовольствием готов был Кинзу съесть! Она, правда, сначала, пока я наскакивал на нее с лаем, меня не заметила, так что мне пришлось даже вцепиться ей в ляжку — должен же я, в конце концов, защищать своих дам! Она удивленно обернулась, наконец меня рассмотрела и уже разинула пасть, чтобы меня схватить, но я успел отбежать и спрятаться у Берты под брюхом. Вообще выяснилось, что это очень удобно — прятаться под Бертой. Вскоре я совершенно свободно облаивал всех окрестных овчарок, а когда они кидались на меня, то скрывался под Бертой. Некоторые овчарки резко тормозили, завидев Берту и услышав ее угрожающее рычание, а некоторые этого сделать не успевали, и начиналась всеобщая свалка — потому что к драке присоединялась Санни, ну и я, конечно, в этом участвовал. К сожалению, Художнице это не нравилось, ей надоело нас растаскивать, и вскоре я, как и Берта, ходил на поводке, на свободу меня выпускали только в лесу. Конечно, это было не совсем удобно, но зато я гордился собой — значит, я не менее грозный пес, чем бразильский мастиф! Тем более что Санни, всего-навсего мирный стаффорд, всегда гуляет без привязи.
Художница назвала меня провокатором. Я не знал, что это такое, обижаться мне или нет, но мне стало интересно, и я начал прислушиваться к разговорам на кухне за вечерним чаем. Хозяин много рассуждал о каком-то Макиавелли (это какой-то человек, которого давно нет) и о том, что мы, все звери, — его последователи. А кто-то из гостей, шибко ученый (в тот день за столом собралась большая компания) заметил, что обман — это признак высшего ума и «макиавеллизм» (слово-то какое! Если бы не Мамина помощь, ни за что бы не написал!) присущ, кроме человека, только высшим обезьянам. В ответ Художница заявила, что насчет обезьян она не знает, а вот кошки и собаки точно ученики этого самого Макиавелли — и, значит, умнее, чем все думают.
Насчет ума я, конечно, согласен, но насчет провокатора — нет. В общем, я понял, что провокация — это когда поступаешь плохо, а потом делаешь так, чтобы за твои грехи расплачивался кто-то другой. Например, Кнопка стащит со стола кусочки ветчины вместе с тарелкой, а потом, наевшись, — а ест-то она самую тютельку, — громко мяучит, в кухню вбегает кто-нибудь из взрослых, и влетает Толстику, который расположился под столом со вкусом перекусить. Или она пристает к Берте, и та не выдерживает и берет ее в пасть, а Кнопку таскать в зубах ей строго запрещено — вот Толстика она может носить, как щенка, сколько угодно. Хозяйка кричит: «Плюнь кошку!», Берта ее выплевывает, Кнопка начинает себя вылизывать с видом оскорбленной невинности, а Художница выговаривает Берте.
Нет, какой же я провокатор? Я же всегда учу уму-разуму больших собак, независимо от того, есть ли Санни с Бертой под боком или нет. Скорее это Санни — провокаторша. Хоть Санни хромая и вообще уже в возрасте, вокруг нее вьется уйма всяких кавалеров, и больших, и маленьких. У меня с этими кобелями конфликтов не было — небось, сразу поняли, что меня трогать нельзя. Так вот, на моих глазах Санни тяпнула за ляжку сначала огромного черного терьера Винни, а потом добермана Алекса. Они не поняли, кто на них напал, и сцепились друг с другом, а Санни наблюдала за дракой, и глаза у нее блестели от удовольствия. А однажды Винни посмел заигрывать с Бертой, и Санни затаила на него злобу. Берте она ничего не сказала, а на несчастного Винни набросилась так, что клочки его бороды у нее долго из пасти торчали. В общем, выдрала ему все волосы — типичная женщина (так сказал хозяин Винни).
Вообще-то Санни не вредная, а наоборот, мирная и веселая. И с Винни она могла бы поступить совсем по-другому. Как-то раз при мне к нам прибился чужой незнакомый кобель невнятной породы, лохматый и нехилый, — и вдруг ни с того ни с сего цапнул ее за лапу! К тому же за больную. Санни просто озверела — и укусила обидчика за плечо, просто повисла на нем, совсем рядом с шеей. Лохмач тут же потерял всю свою спесь и жалобно завизжал. И визжать ему пришлось долго, потому что Санни его не отпускала, и Художница вместе с подоспевшим молодым парнем, его хозяином, вдвоем никак не могли разжать ей челюсти. Когда в конце концов им это удалось, то этот дурной пес так хромал, что хозяин его унес на руках. Но обычно Санни пребывает в превосходном настроении, ко всем относится хорошо, и ее любят и люди, и собаки. С окрестными мальчишками она часто гоняет мяч, это называется футбол. Обычно он продолжается до тех пор, пока мяч случайно не прокусывается. Как-то раз я тоже принял участие в игре, но как только я домчался до мяча и попытался по нему наподдать, при этом случайно перевернувшись через голову, все вдруг перестали бегать, держась за животы, а Художница меня забрала — сказала, от греха подальше, не дай бог кто-нибудь наступит.