Страница 7 из 32
Подумаешь, памятник! Чур меня! Да если бы я совершил какой-нибудь подвиг, ну, спас кого-нибудь (лучше всего Маму, но можно и Папу), я бы открещивался от памятника всеми силами. Памятники нынче делает только Церетели, а я слишком хорошо знаком с его творчеством. У Мамы и Художницы есть служебные билеты в Зоопарк, и как-то раз Мама меня туда пронесла контрабандой — то ли не с кем было меня оставить, то ли хотела меня кому-то показать. В тот день мы с Мамой и Художницей совершили экскурсию по Зоопарку. Мне там очень понравилось — столько разных зверей, столько различных запахов! Правда, по большей части Мама меня держала под мышкой, наверное, боялась, что я съем какого-нибудь там льва (лев произвел на меня большое впечатление, я на него залаял, и мама меня тут же схватила и унесла). Кстати, там меня познакомили с родственниками — разными волками. Художница рисовала неких волков под псевдонимом «гривистые», и взрослые ими восхищались, а мне они показались какими-то нелепыми — странные собаки на непропорционально длинных тощих ногах, прямых, как палки, и все время приплясывают. По-моему, наши лапы должны быть покороче, ну вот как у меня, и чуть кривоваты, самую малость — тогда положение тела более устойчиво. Зато настоящие волки мне глянулись, я им даже простил некоторое сходство с ненавистными немецкими овчарками — приятно числить в своих предках таких величественных зверей!
Но я отвлекся, я ведь хотел описать свое впечатление от Церетели. День был солнечный, мы медленно шли, я наслаждался прогулкой, как вдруг на меня упала темная тень. Я оторвался от изучения местных ароматов, поднял голову — и увидел черную и страшную многоголовую громадину. Эта огромная махина заслонила все солнце! Я не стал долго ее рассматривать, а зарычал, пытаясь напугать, и на всякий случай забежал за Маму — а вдруг я этой твари не понравился и она на меня набросится! Мама и Художница почему-то расхохотались, Мама стала меня уверять, что эта штука не кусается, а Художница заметила:
— У него прекрасное эстетическое чутье, судя по всему, он так среагировал на жирафа со сломанной шеей.
Так я узнал, что «Это» — всего лишь монументальная скульптура работы Великого Скульптора и что он лепит один такой монумент в день, и все памятники в Москве — дело его рук. Наверное, у меня и взаправду развилось прекрасное эстетическое чувство, все-таки вокруг меня люди все больше творческие, я живу в соответствующей атмосфере — недаром все вокруг твердят, какой я красавец, — но будь я просто тупым таксом, как мой враг Муля, я бы все равно не хотел, чтобы меня изобразили в виде здоровенного полубульдога-полупуделя, да еще со свихнутым позвоночником!
В общем, не хочу я быть собакой-спасателем. А почему бы мне не писать книги, как Писательница и моя Мама? Как-то раз они при мне говорили на свои профессиональные темы, и Мама рассказывала — она прочла в Интернете, что, оказывается, за одну Великую Детективистку пишет на самом деле ее мопс. Что-то еще она говорила про «чугунную задницу», но я не понял. Я знаком с несколькими мопсами во дворе, у нас с ними нейтралитет. Мне их физиономии не нравятся, круглые и морщинистые, носа вообще не видно. Если хвост вовсе не обязателен, то нос у собаки должен быть! Ведь всюду нужно сунуть свой нос, все разнюхать… Так вот, у этих мопсов такой самодовольный и высокомерный вид, как будто они тоже писатели! А если серьезно — стучать по клавиатуре Маминого компьютера я уже умею, Мама, правда, сердится, говорит, что я что ни попадя отправляю в корзинку (где она, эта корзинка? Я один раз даже проверил после ее слов свою корзину с игрушками — нет, увы, там ничего не прибавилось). Осталось только научиться писать на человечьем языке…
А может, мне лучше не писать самому, а просто вдохновлять Маму? Чем я хуже Мурза? Впрочем, я и так ее вдохновляю — недаром она пишет о собаках! А раньше, между прочим, писала о людях. Вот какой прогресс!
Но потом я как-то услышал, как Мама и Художница рассуждают о животных-целителях. Оказывается, кошки все медицинские, а собаки нет. Обидно проигрывать кошачьему племени… И тут меня осенило — я-то ведь песик лечебный! Я зализываю все ранки, и они тут же заживают! Особенно я люблю зализывать мамины колени, она их все время разбивает. Стоит мне на прогулке что-то увидеть и потянуть посильнее — и все, она почему-то падает, и для меня находится работа. Иногда я зализываю ей коленки через колготки, она смеется, а чего тут смеяться, надо ходить с голыми ногами, мы, собаки, так ходим — и почему-то ничего себе не разбиваем. Мама иногда в разговоре со мной спрашивает, почему я ее опрокидываю, а с Бабушкой хожу рядом степенно, как выученная овчарка. Тоже мне сравнение, об овчарках даже думать противно! И неужели она не понимает — Бабушка старенькая и хрупкая, если ее уронишь, то она рассыплется.
А еще, оказывается, я умею снимать стресс. Это когда Мама приходит домой расстроенная, я его с нее снимаю. Но это неправда, я ничего с нее не снимаю, я просто прыгаю от радости, что она вернулась. Вот с Папы как-то раз стащил куртку, когда мне удалось в прыжке зацепиться зубами за карман. Папа, правда, утверждал, что он сам ее сбросил, чтобы я не разорвал. Я не очень понимаю, что такое стресс, раз его нельзя пощупать. Но Мама как-то раз пришла домой в слезах и, прижимая меня к себе, стала говорить, что видеть меня якобы такая радость, что весь стресс пропадает. Может, стресс — это то, что она чувствует, когда меня нет рядом? Я без нее тоже очень скучаю, а без обоих родителей — еще больше. Наверное, когда я живу у Бабушки, а они никак не приходят за мной, хотя я точно знаю, что они здесь, потому что Бабушка слушала их в телефонной трубке, я тоже нахожусь в этом невидимом стрессе. Не могу сказать, что он без запаха, потому что, когда Мама расстроена, она пахнет совсем по-другому. Но когда родители за мной приходят, весь стресс куда-то исчезает, и мы радуемся вместе. Еще из разговора взрослых я узнал, что радость и смех лечат. Значит, я очень сильный целебный пес! Потому что, когда мы гуляем, все люди, которых мы встречаем, взглянув на меня, улыбаются и смеются. Я не обижаюсь, я посмеюсь вместе с ними и заодно пообщаюсь.
Как медицинский пес я даже выступаю на телевидении. Да, вот еще одна моя работа — я звезда телевидения! Как же я забыл! Мне очень нравится, когда меня снимают. Я подхожу к съемкам серьезно и никогда не позволяю себе задрать лапку, если съемки идут у нас во дворе. Телевизионщикам я очень нравлюсь, они меня всегда хвалят, играют со мной и говорят, что я делаю им картинку. Но тут что-то не так — это Художница делает картинку, а не я. Особенно интересно ездить с Мамой «на телевидение». Правда, мы едем туда долго, и не на Папиной машине, хоть у Мамы на ручках. Но зато, когда приезжаем, всюду хочется сунуть свой нос — столько запахов, столько комнат, какие-то непонятные штуковины стоят, я один раз даже опрокинул что-то тяжелое, хорошо, что успел отскочить в сторону. Особенно приятно незаметно ускользнуть от Мамы и отправиться исследовать местность. Я не боюсь потеряться, только сначала, когда в первый раз ездили, было немного страшно. Я знаю, что Мама меня всегда найдет. Впрочем, чаще меня к ней приносят на ручках.
Родители говорят, что у меня от телевидения развивается звездная болезнь. Но это неправда! Когда болезнь, это значит что-то болит или животик расстраивается, а я ничего такого не чувствую. Почему-то Мама называет меня «звездуном» каждый раз, когда я после съемок набрасываюсь на овчарку или перестаю ее слушаться. Но эти овчарки такие наглые, не уступают мне дорогу, а все время слушаться просто устаешь. А что касается того случая, когда я отталкивал от камеры соседа Бэтмена (он джек-расселтерьер и в общем-то приличный пес), так снимать приехали меня, а вовсе не его, и к тому же я танцую на задних лапах не хуже, а даже лучше.
Впрочем, это все рассуждения, а я рассуждать не люблю, я люблю действовать. Главное, что я для себя уяснил, — что я полезный член общества и тяжело работаю. А как же иначе? Я как-то слышал, как Мама говорила по телефону, что выступление по телевидению — это тяжелая работа, за нее полагается платить, и ей надоело светиться на экране «за просто так». Но раз Мама меня только сопровождает, значит, это мне полагается платить, а не ей! Правда, иногда она бывает на «телевидении» без меня. Бывает, она долго сидит перед зеркалом, «наводя марафет» (это она мажет себя всякой пахучей гадостью, от которой я чихаю), потом выбрасывает из гардероба все платья на кровать, долго что-то выбирает, наконец одевается и куда-то уезжает. Иногда она приезжает поздно вечером вместе с Папой и веселая, а иногда — одна и усталая, вроде бы с этого самого телевидения. Впрочем, не знаю, как ей, а мне, наверное, платят — на каждое выступление Мама мне презентует новую игрушку, у которой еще не выгрызены глазки и носик, и я могу ее трепать с удовольствием. Люблю новые игрушки, только почему-то они быстро становятся старыми, Мама их все время зашивает, а потом они куда-то исчезают.