Прошлое не отпустит

Глава 2

В общем, Меган Пирс жила в мире футбольных грез, и это ей сильно не нравилось.

Она закрыла холодильник и посмотрела через окно в эркере, где семья обычно завтракала, на детей. Сквозь стекло лился «по-настоящему утренний свет». Это по словам архитектора. В недавно обновленной кухне имелся также камин, бытовая техника от «Миэль», посредине — стол — мраморный остров, а у дальней стены — плавный переход в гостиную, этакий семейный театр с широкоэкранным телевизором, удобными креслами с откидной спинкой и подставками для чашек, а также усилителями, имея которые, можно устраивать концерт.

Во дворе Кейли, пятнадцатилетняя дочь Меган, задирала своего младшего брата Джордана.

Меган со вздохом открыла окно.

— Довольно, Кейли.

— А что? Я ничего такого не сделала.

— Думаешь, мне отсюда ничего не видно?

Кейли уперлась ладонями в бедра. Пятнадцать лет — опасный возраст, переход от детства и отрочест-ва к юности, гормоны начинают давать о себе знать. Меган хорошо это помнила.

— И что же такого ты увидела? — с вызовом спросила Кейли.

— Что ты пристаешь к брату.

— Ты в доме. Оттуда ничего не слышно. Если хочешь знать, я вот что сказала: «Я люблю тебя, Джордан».

— Врет! — завопил Джордан.

— Знаю, — кивнула Меган.

— Она назвала меня неудачником и сказала, что у меня нет друзей.

— Кейли… — Меган вздохнула.

— Не говорила я этого!

Меган просто посмотрела на дочь с укоризной.

— Получается, мое слово против его слова, — запротестовала девочка. — Ну почему ты все время берешь его сторону?

Любой ребенок, подумала Меган, — это адвокат, хватающийся за любую соломинку, он выискивает лазейки, требует доказательств того, для чего вообще не существует никаких доказательств, подвергает сомнению несомненное.

— У тебя сегодня тренировка, — напомнила дочери Меган.

Кейли вдруг опустила голову и как-то съежилась.

— Неужели нельзя пропустить?

— Вы, юная леди, взяли на себя обязательства перед командой.

Даже произнося эти слова — в миллионный, наверное, раз, — Меган не поручилась бы, что это именно она их выговаривает.

— Да не хочется мне никуда идти, — захныкала Кейли. — Я так устала. К тому же, помнишь, я договорилась с Джинджером…

Кейли не договорила, но Меган уже не слушала дочь, ей было просто неинтересно. В гостиной, натянув серую футболку, растянулся на диване перед телевизором ее муж Дейв. Он смотрел, как кривлялся на экране бывший кумир, похвалявшийся тем, сколько у него было женщин и сколько времени он провел в стрип-клубах. Актер был явным маньяком да еще, судя по расширившимся, блестящим глазам, наглотался какой-то дряни, так что если кто-то ему сейчас и был нужен, то только доктор с рецептами.

— И куда катится мир? — Дейв ткнул пальцем в экран и даже сплюнул от отвращения. — Ты только послушай этого психа. Нашелся, понимаешь, мачо.

Меган кивнула, пряча улыбку. Много лет назад она неплохо знала этого мачо. В том числе в библейском смысле. На самом деле мачо был симпатичный малый, который щедро платил, любил групповички и плакал, как ребенок, когда напивался.

Давно это было.

Дейв повернулся к ней с широкой улыбкой:

— Привет, малыш.

— Привет.

Сколько уж лет они вместе, а Дейв все улыбался, как при знакомстве, и в который раз Меган подумала, как же ей повезло и как она должна быть благодарна судьбе. Теперь это ее жизнь. А прежняя — та, о которой в этом предместье, в этой счастливой стране чудес с ее тенистыми улочками, хорошими школами и кирпичными коттеджами, не знал никто, — та жизнь была убита и закопана в канаве.

— Хочешь, чтобы я отвез Кейли на футбол? — спросил Дейв.

— Да я и сама могу.

— Точно?

Меган кивнула. Даже Дейву была неведома вся правда о женщине, с которой он делил постель по-следние шестнадцать лет. Он не знал даже, что настоящее ее имя, как ни странно, пишется иначе — Мейджин, как у автора популярных романов в стиле фэнтези. То есть произносится-то одинаково, но компьютеры и водительские права признают не звуки, а буквы. Хорошо бы, конечно, спросить мать, откуда это странное написание, но она умерла еще до того, как Меган выучилась говорить. А отца она вообще не знала, даже как его зовут. Она рано осиротела, детство и отрочество выпали на ее долю тяжелые, в какой-то момент Меган начала выступать в стрип-клубах Вегаса, затем и Атлантик-Сити, она преуспела, полюбила эту профессию. Да, да, полюбила. Забавно — заводит, захватывает. Всегда что-то происходит, всегда сохраняется ощущение опасности, риска, открываются неожиданные возможности.

— Мама?… — послышался голос Джордана.

— Да, милый?

— Миссис Фридман говорит, ты не подписала разрешение на экскурсию с классом.

— Электронной почтой перешлю.

— Она говорит, экскурсия будет в пятницу.

— Хорошо, милый, не беспокойся.

Меган понимала, что ей следует благодарить судьбу. В ее прежней жизни девушки умирали молодыми, и любое переживание, каждая секунда, прожитая в том мире, — это огромное, высоковольтное напряжение, долго так не продержишься. Сгораешь. Тебя выжимает, как губку. Есть что-то пьянящее в таком образе жизни. И постоянная внутренняя угроза. И вот когда все было уже готово сорваться с нарезки, когда в опасности оказалась вдруг сама жизнь Меган, она не только сумела увернуться, но и начать все сначала, переродиться, если угодно, и получить в награду любящего мужа, чудесных детей, дом с четырьмя спальнями и бассейном во дворе.

Каким-то образом, в общем-то случайно, Меган Пирс выбралась со дна, можно сказать, из выгребной ямы и воплотила собой Американскую Мечту в чистейшем виде. Чтобы уберечься, ей пришлось принять правила игры и почти заставить себя поверить, что этот мир — лучший из всех возможных миров. А почему бы и нет? На протяжении всей жизни кино и телевидение промывали Меган, как и всем нам, мозги в том смысле, что прежняя ее жизнь неправильна, порочна и век ее короток, — в то время как вот эта жизнь в кругу семьи, дом, частокол, отделяющий ее от внешнего мира, эта участь завидна, разумна и возвышенна.

Но правда состояла в том, что Меган не хватало ее прежней жизни. Это неправильно, так не должно быть. А правильно — испытывать благодарность и радоваться, что именно ей, и только ей, с ее непростым прош-лым, досталось то, о чем мечтает каждая девочка. Но правда, правда, в которой она даже самой себе призналась далеко не сразу, заключалась в том, что она все еще тосковала по затемненным залам, по жадным взглядам незнакомых мужчин, по оглушительной музыке, причудливому освещению, выбросам адреналина.

А сейчас что?

Набившие оскомину шуточки Дейва: «Так ты дей-ствительно готова сесть за руль? Потому что реактивные двигатели уже включены».

Кейли, роющаяся в своей спортивной сумке: «Ма, а где моя форма? Ты выстирала ее, как я просила?»

Джордан, принимающийся за любимую компьютерную игру: «Мам, не сделаешь в духовке бутерброд с сыром? Только не слишком большой».

Она любила их всех. Правда, любила. Но бывали моменты, вот как сегодня, когда Меган остро осознавала: молодость с ее постоянным скольжением по самому острию перетекла в рутину, когда изо дня в день приходится играть одну и ту же роль в одном и том же спектакле с одними и теми же актерами, и нынешний день отличается от вчерашнего только тем, что каждый становится на день старше. «Отчего так происходит? — рассуждала Меган. — Почему выбирать приходится какую-то одну жизнь? Почему мы стоим на том, что „мы“ существуем только в какой-то одной ипостаси и у нас только одна жизнь, чтобы вполне осуществить себя? Почему нельзя иметь несколько личностей? И почему надо ломать одну жизнь ради построения другой? Мы уверяем себя и других, что тоскуем по „равновесному“, ренессансному человеку — мужчине или женщине, — живущему в нас, но позволяем себе лишь микроскопическое многообразие. А на самом деле только и думаем, как бы вытравить этот дух, как заставить себя приспособиться к стандарту, самоопределиться в этом, и исключительно этом, виде».