Страница 5 из 13
Оказавшись под водой, я сразу почувствовала силу придонных течений, куда более мощных, чем поверхностные, и, с силой работая ногами, вынырнула и осмотрелась. Усач был где-то поблизости, я это чувствовала, но пока что его не видела и даже не пыталась искать. Я изо всех сил рвалась вперед, на стремнину, точно от этого зависела вся моя жизнь. Ниже по течению скала Черепаха недоуменно пожимала над водой своим гигантским розовым плечом, и я, ориентируясь на нее и с силой отталкиваясь ногами, рванула в сторону Глотки, прекрасно понимая, что, если выплыву с неправильной стороны от Черепахи, если промахнусь мимо входа в проток, меня затащит в путаницу омутов и острых подводных скал — если, конечно, река раньше не успеет раздавить меня, как протухшее яйцо.
За спиной и чуть левее, ближе к протоку, я услышала сопение Усача, яростно сопротивлявшегося могучему течению. Он был гораздо сильнее меня, но и куда тяжелее; а я, подняв ноги повыше, чтобы их не затягивало придонным течением, плыла вперед, легкая, как кувшинка. Друг другу мы не говорили ни слова; рот, нос да и глаза тоже то и дело заливало водой, а думать я могла только о том проходе между скал, по которому меня несло течение, норовя развернуть и утопить; я хватала ртом воздух, видя, что Черепаха все ближе, и все ближе становились страшные воронки, что прятались по обе стороны от нее.
Бум-бум-бум — течение заставило меня собственным телом пересчитать округлые верхушки скал, едва прикрытые водой и напоминавшие позвонки на спине невероятно худого человека. Я проплыла точно над ними, теряя скорость и задыхаясь, и увидела прямо над собой громаду Черепахи; по одну ее сторону, ближе к берегу, в широкой излучине рукава, река спокойно несла свои воды к Глотке, а по другую начиналась практически неизведанная территория с жуткими омутами и перекатами. Набрав в грудь побольше воздуха, я крепко обхватила себя руками и с силой оттолкнулась ногами от Черепахи как раз в тот момент, когда река собралась очередным толчком попросту швырнуть меня о скалу. Но мои сильные длинные ноги выручили меня и на этот раз, и я ринулась навстречу неведомому. В этом протоке течение было еще более мощным; река старалась всосать меня в себя, тянула за ноги рывками то горячих, то холодных придонных течений, била об острые подводные скалы, которых здесь оказалось ужасно много, и я понятия не имела, как их обогнуть, потому что плыла по этому коридору впервые; я больно стукалась о них, обдирая кожу на ступнях и лодыжках, а один особенно острый выступ разорвал мне всю внутреннюю сторону ноги от подъема до колена.
Это были даже не Кусачки, а какие-то Ногогрызы. Ничего иного я и не ожидала; но здешние камни и впрямь могли запросто перекусить человека пополам, такие они были огромные и острые; они торчали над водой, точно зубы самой реки, и их мощные корни уходили глубоко в ее дно. Я поджимала ноги и старалась плыть как можно быстрее, но проклятые камни все равно то и дело наносили мне очередную рану. Я услышала, как где-то позади громко вскрикнул Усач, но оглядываться и смотреть, что с ним и почему он крикнул, не стала. Сейчас мне казалось, что расстояние до Большой Впадины ровно в два раза больше, чем мы думали раньше, и течение здесь в два раза быстрее, чем в привычных для нас местах; а тот, дальний, рукав реки, что проходил над самым глубоким местом Впадины, выглядел отсюда как широкая дорога из сказки о заколдованном замке, который сам собой перемещается с места на место и в один прекрасный день может запросто исчезнуть вместе с ведущей к нему дорогой, а потом снова появиться где-нибудь в другом месте, скажем, на другой стороне земного шара, укрытый пушистым ковром снега, которого я никогда в жизни не видела…
И я снова взмолилась, мельком глянув на магический зуб рыбы-дьявола: «Пожалуйста, унеси меня подальше от этого страшного места!» Прибавив скорости, я поплыла прочь от этой каменистой полосы и успела заметить, что Усач, немного от меня отставший, сделал то же самое; только если я ринулась прямо вперед, то он совершил ошибку, чуть отклонившись в сторону от огибающего скалу потока. Этот поток, покрутившись над смертельно опасным омутом, подхватил меня и сам понес дальше, по направлению к Глотке, оттолкнув Усача, и тот теперь оказался в самой опасной зоне. Не оглядываясь на своего соперника и не сбиваясь с курса, я быстро плыла к цели, подхваченная потоком, легкая и стремительная, точно одна из тех чудесных пирог, которые делает Папа Плезанс.
Большая Впадина! Теперь я уже хорошо ее видела; она была прямо по курсу, и тот чуть изогнутый рукав, по которому я плыла, должен был привести меня прямо к цели, тогда мне останется лишь, воспользовавшись мощью течения, проплыть над тем страшным омутом — перелететь через него, точно выпущенный из рогатки камешек. Предвкушая победу, я блаженно раскрыла рот и — оп-ля! — оседлала реку, слегка подогнув под себя ноги, как это делает Мартышка, когда плывет на своем резиновом круге, и позволила ей нести меня по необозримой водной глади прямиком к самому глубокому омуту.
Мне казалось, будто я лечу. Лечу, и падаю, и снова взлетаю. Я даже подумала на минутку, что все это мне просто снится — и эта тяжелая плотная масса черной воды подо мной, и ее второй слой, желто-коричневый, и мелкие куски речного мусора, коловшие и царапавшие мое и без того израненное горящее тело; и все равно ощущение полета было непередаваемым, чудесным. А потом меня вдруг охватило странное чувство — будто я не просто плыву по реке, но стала частью реки; я пела ее песнь, и она вторила мне на разные голоса, и я была совершенно уверена: если захочу, то легко смогу доплыть и до противоположного берега, до самой Киншасы, и ничто — даже крокодилы! — не помешает мне и не сможет причинить мне вреда.
А потом я оглянулась. Ох, не следовало этого делать! Ведь я была уже почти у цели, уже почти коснулась краев Большого Омута. Но все-таки оглянулась — возможно, мне хотелось удостовериться, что Усач собственными глазами видит, что я уже победила, видит миг моей славы, — и радость моя сразу померкла, и холодный ужас сковал мою душу.
Я тогда правильно догадалась: Усач действительно не удержался, и его снесло бурным потоком, что, изгибаясь, приводил пловца обратно, к омуту, который мы называли Глоткой. Впрочем, если бы Усач продолжал придерживаться этого направления, все наверняка обошлось бы; его бы вынесло течением в прямой и довольно безопасный рукав по ту сторону Черепахи, а оттуда он сумел бы доплыть по длинному чистому коридору к бухте, где все купаются. Но он, видно, решил не поддаваться течению и предпринял отчаянную попытку: повернул назад и поплыл против течения — затея поистине безнадежная. И река, конечно же, сразу остановила его, перевернула на спину и поволокла назад, к Черепахе, к тем острым подводным скалам, к черному водовороту омута. Слишком поздно Усач понял свою ошибку; я видела, как над водой то и дело появляется его темноволосая голова, как отчаянно он цепляется худыми руками за торчащую из воды острую верхушку речной скалы, а река сердито набрасывается на него, вертит, мотает, да еще и брыкается, точно норовистый конь, оскорбленный тем, что на нем вздумали ездить верхом да еще без седла. Все это я увидела как-то сразу, в одно мгновение — и разгневанную реку, и Усача, цеплявшегося за скалу в тщетной надежде спастись, и страшный черный водоворот чуть дальше по течению. Если бы Усач плыл с меньшей скоростью и не так сопротивлялся течению, река бы, наверное, просто пронесла его над омутом, но он этот драгоценный миг упустил и, похоже, совершенно утратил самообладание. И теперь отчаянно цеплялся за скользкую скалу, все время с нее соскальзывая, и то ли выл, то ли пронзительно кричал от страха, но все его вопли заглушала громкая торжествующая песнь реки.
А передо мной буквально на расстоянии вытянутой руки был Большой Омут. И он тоже пел свою песнь, пел поистине оглушительно и звал меня — иди ко мне, Нгок! — но я знала: там, позади, остался мой друг, он тонет, и хотя у меня просто сердце разрывалось, так мне не хотелось прерывать свой отчаянный бросок, уже почти завершившийся успехом, я понимала, что никогда не смогу позволить черному омуту проглотить Усача.