Новиков-Прибой

«Он весь, — пишет Лидин, — растворился в природе, слушает её звуки, нюхает её запахи, живёт охотничьей жизнью, когда ещё затемно надо пробираться по глухим местам к глухариному току, когда весь мир вокруг полон движения, шелеста крыльев и птичьих голосов. Москва, литература — это далеко, это там где-то; сейчас он слился с землёй, с весенним её плеском и бульканьем, и в эти дни можно сказать про него, что он счастлив».

Лидин пишет о Силыче с восхищением, подмечает в своём друге главное: «Он не любит ничего обычного, повседневного. Всё обычное для него — застой души, а его душа полна жизни, движения…»

Прочувствованные на охоте моменты единения с природой, моменты очарованного восхищения её скромной, непостижимой и притягательной красой, разумеется, находили место в произведениях Новикова-Прибоя, чья проза изобилует не только яркими, красочными морскими пейзажами, но и акварельными зарисовками родных среднерусских просторов.

Много лет Алексей Силыч собирал материал для охотничьего романа «Два друга». Урывками делал наброски, писал отдельные главы. Отдаться полностью этой работе мешали другие произведения.

О своём заветном замысле Новиков-Прибой делился с писателем Иваном Арамилевым, таким же заядлым охотником, как он сам.

«Я изображу, — говорил он, — все виды русской охоты. Покажу все времена года нашей природы. Это будет самая задушевная, самая интимная моя книга. Тут много своего, личного, но писать от первого лица, как большинство моих повестей, не буду. Героем будет художник, человек тонкой и чистой души, влюблённый в природу, охотник божьей милостью, романтик и мечтатель».

Одна из глав неоконченного романа, напечатанная как отдельный рассказ («Клок шерсти»), получила в 1938 году первую премию на литературном конкурсе в Швейцарии.

В романе «Два друга» покоряют своей поэтичной прозрачностью пейзажи:

«Только что прошёл, рассыпавшись блестящим жемчугом, мелкий дождь. Остатки жидких облаков разбрелись по небу, не заслоняя собою вечернего солнца. Зелень трав, ивняковых кустарников и редких ольховых деревьев посвежела и разноцветно заискрилась каплями росы. Широко расстилались пойменные луга. Пахло особенным запахом болотных растений: бывалый человек может определить их с завязанными глазами. Майский воздух был чист и прозрачен, и всё в природе как будто обновилось»;

«Над лесом распростёрлась голубая высь. Сквозь голые деревья разливались косые лучи уходящего солнца. Чувствовалось, как под животворящим теплом пробуждается земля, покрываясь нежно-молодыми побегами травы. Кое-где расцвели подснежники и фиалки — первые радостные дары весны»;

«Солнце уже скрылось, и лишь на вершинах деревьев догорали его последние лучи. Под вечерним небом рыхлые и серые низины закурились лёгким беловатым туманом. Недалеко поблёскивало болото, постепенно окрашиваясь в медно-рыжий цвет».

А в следующем фрагменте мы не только видим — мы слышим ликование раннего утра «расцветающей весны»:

«Через луга послышались первые голоса воркующих тетеревов. Постепенно число их увеличивалось, игра становилась громче, страстнее. В ольшанике просыпалась болотная дичь: клинкали красноголовые нырки, скрипели, разыскивая самок, стрекуны и где-то быком мычала выпь, эта мрачная и одинокая птица. Бледнеющая высь зазвенела песнями жаворонков. С какого-то далёкого озера, скрывающегося в таёжной глуши, чистыми и высокими нотами донеслись крики журавлей. Медленно ширилась и зарумянивалась заря, а вместе с нею на огромнейшем пространстве вокруг как будто невидимые музыканты начали разыгрывать концерт в честь расцветающей весны, вливая в него всё новые и новые звуки».

Возвращаемся в августовские дни 1939 года. После охоты на Имарке Новиков-Прибой с сопровождающими его лицами (сыновьями и секретарём Зуевым) прибыл в районный город Сасово. В Клубе железнодорожников общественность города устроила грандиозный литературный вечер. По-другому и быть не могло: вся Россия читала Новикова-Прибоя. Как всегда на подобных встречах, писатель выступил с чтением отрывков из своих произведений; подробно, с присущим ему юмором, отвечал на многочисленные вопросы.

В марте 1940 года А. С. Новиков-Прибой приехал в Рязань. Здесь он остановился у бывшего машиниста броненосца «Орёл» И. А. Трубина-Немцева, встретился с цусимцами П. Семёновым и Н. Кочиным.

В Рязани прошло несколько литературных вечеров: в частности, в средней школе № 7, в Доме Красной армии.

В октябре 1940 года Алексей Силыч вместе с писателем Иваном Арамилевым приехал в Курск. Там их часто сопровождал общий друг Новикова-Прибоя и Сергеева-Ценского — Георгий Степанов.

Подробный рассказ об этой поездке в художественном очерке Г. Степанова «Певец моря» даёт представление о том, насколько имя Новикова-Прибоя было в те времена популярно в Советском Союзе и насколько он сам был желанен во всех городах и весях:

«Окружённый толпой, Алексей Силыч, держа перед собой букеты пышных осенних цветов, шёл по перрону несколько враскачку, походкой старого моряка, привыкшего ощущать под ногами палубы океанских кораблей.

— Новиков-Прибой!.. Новиков-Прибой!.. — кричали в толпе.

Весть о его приезде скоро облетела весь Курск.

Вечером того же дня большой зал заседаний облисполкома, празднично освещённый хрустальными люстрами, заполнился партийным и советским активом города».

На другой день Алексей Силыч выступал утром во Дворце пионеров, днём — в воинской части, а вечером — в медицинском институте.

«Всюду на рекламных щитах висели огромные афиши, извещавшие об очередных выступлениях писателя. Областные газеты вышли с портретами Новикова-Прибоя.

Многообразная жизнь большого города с приездом Новикова-Прибоя особенно оживилась. Всюду на фабриках, заводах, в учреждениях говорили о Новикове-Прибое, о его жизни и особенно о книге „Цусима“. Устроителей вечеров, распределявших билеты по учреждениям и предприятиям, со всех сторон атаковали люди, жаждавшие видеть знаменитого писателя». Его вечера состоялись в педагогическом и учительском институтах, в Клубе железнодорожников и работников НКВД, в средних школах, в городском театре, на заводах, в Доме Красной армии.

Принимали Алексея Силыча, как всегда, на ура. На сцене он был такой же, как в жизни, — добрый, мудрый сказитель и при этом одновременно — шутник и балагур. Его ответы на записки были всегда оригинальны и находчивы, память охотно подсказывала соответствующую теме байку.

Баек у него было припасено великое множество, на все случаи жизни. Они часто повторяются в воспоминаниях современников, поскольку не раз звучали и во время праздничного застолья, и у охотничьего костра, и со сцены перед читателями. Неутомимый выдумщик, Новиков-Прибой мог на ходу добавлять новые смешные детали, но суть оставалась неизменной и его байки передавались из уст в уста, как анекдоты. Вот одна из них:

— Во время смотра царь подошёл к кочегару и спрашивает: «Ну-ка, ответь мне, что значит двуглавый орел?» А тот возьми и брякни: «Урод, ваше императорское величество!» И вот очень толстый адмирал, весь обросший жиром, обойдя корабль, заинтересовался смышлёным матросом, отвечавшим очень бойко на все вопросы. Довольный его ответами адмирал, наконец, спросил: «А теперь скажи, отчего я такой толстый?» — «От ума, ваше высокопревосходительство!» — не задумываясь, отчеканил матрос. «Это как же понять? Объясни, пожалуйста!» — «Весь ум в голове не помещается, в живот лезет!» — живо ответил матрос не моргнув глазом.

Алексей Силыч любил подтрунивать над своей внешностью. И часто рассказывал:

— Внешность у меня, как видите, невзрачная. Лысый, ростом не вышел, лицо грубоватое. Ничего во мне поэтического нет. Пришёл я однажды на литературный вечер. В вестибюле раздеваюсь. Швейцар куда-то отлучился. Вешаю пальто на крючок и стою, приглаживая лысину. Входит изящная дама, снимает свой демисезон, кидает мне на руку. Что делать? Подавленный и оскорблённый, я покорно беру демисезон и вешаю на свободный крюк. Вручаю даме номерок. Она сует мне двугривенный на чай, поднимается по лестнице. Я прячу двугривенный в карман. Не успеваю отойти от вешалки — подходят мужчина и женщина (они видели, как я принимал у дамы пальто), суют мне свою одежду. Принимаю и у них. Опять дают на чай… Чистая беда! Наконец возвращается швейцар и говорит: «Ты, гражданин, что тут делаешь? Разве это порядок? Кто тебя просил на моё место становиться?»

Я поскорее в зал. Начинается вечер. Предоставляют мне слово. Подхожу к рампе и — о ужас! — вижу в первом ряду ту женщину, которая дала мне двугривенный на чай. Она меня узнала, смущена. Я тоже чувствую себя неловко. В антракте дама подходит ко мне за кулисы, просит извинить её и хочет получить обратно свой двугривенный. «Я, — говорит, — оскорбила вас». — «Ничего, — отвечаю, — не оскорбили, а двугривенный не отдам: я его заработал».