Новиков-Прибой

С каким настроением отправлялись на Дальний Восток моряки 2-й эскадры? Если и были среди них такие патриоты, как Вторник, то их было совсем немного. Может, кто-то из молодых офицеров, мечтающих о дальних походах и красивой смерти «за царя и отечество»? Конечно, были и такие романтики. Но истинное состояние морального духа офицерского состава передают воспоминания одного из судовых священников: «Я был убеждён, что мы в силе не уступаем японцам. У нас нет только беззаветного желания отдать себя в жертву отечеству. Все мы идём не с пламенным желанием во что бы то ни стало победить, а потому что не идти нельзя, что нас „посылают“…»

Собственно, речь идёт о мотивации. Не было необходимости стоять «за царя и отечество», не было необходимости защищать родную землю, как, например, в 1812 году, когда поднялся весь народ от мала до велика. Тогда на войну не «посылали» — русские рвались драться с французами. Примеров тому множество, и все, кто читал «Войну и мир», их прекрасно помнят.

Как напишет А. С. Новиков-Прибой в «Цусиме», у подавляющего большинства рядового состава 2-й Тихоокеанской эскадры не было никакого желания воевать: «Хоть было бы за что воевать, а то за дрова. В разговорах, вопреки официальным сообщениям, всё чаще и чаще указывали как на причину войны борьбу за лесные концессии в Корее на реке Ялу, где были замешаны адмирал Абаза, Безобразов и высочайшие особы. Слух об этом давно уже начал проникать и на корабли. Даже среди отсталых матросов заколебался престиж власти, а война всё больше теряла свою популярность».

«Многие матросы, — пишет автор „Цусимы“, — были призваны из запаса. Эти пожилые люди, явно отвыкнув от военно-морской службы, жили воспоминаниями о родине, болели разлукой с домом, с детьми, с женой. Война свалилась на них неожиданно, как страшное бедствие, и они, готовясь в небывалый поход, выполняли работу с мрачным видом удавленников. В число команды входило немало новобранцев. Забитые и жалкие, они на всё смотрели с застывшей жутью в глазах. Их пугало море, на которое они попали впервые, а ещё больше — неизвестное будущее».

7 октября 2-я эскадра подошла к мысу Скаген и стала на якорь для погрузки угля. Сопровождавший эскадру ледокол «Ермак» был отпущен обратно в Либаву, с ним из-за неисправностей ушёл и миноносец «Прозорливый» (после ремонта он также был включён в «догоняющий отряд»). После Скагена эскадра для прохода зоны балтийских проливов разделилась, однако ночью отряды перемешались.

В ночь на 9 октября произошло событие, которое впоследствии станут называть «гулльским инцидентом».

«В общих чертах, — пишет современный писатель-маринист В. Шигин, — события развивались так. Личный состав эскадры был постоянно ориентирован потоком информации на происки японцев. В ночь на 9 октября 1904 года в условиях плохой видимости и дождя в районе Доггербанки в Северном море, где всегда полно рыбачьих судов, промышляющих треску, подверглась минной атаке плавмастерская „Камчатка“. Затем атакующих миноносцев заметили ещё с нескольких российских кораблей и открыли огонь. При стрельбе потопили несколько рыбачьих судов, среди которых прятались таинственные миноносцы, и поразили свою „Аврору“. Англичане подняли вокруг случившегося страшный шум, грозя международным скандалом.

Эта господствующая до сих пор версия „гулльского инцидента“ нашла широкое распространение и толкование в трудах большинства известных западноевропейских, американских и отечественных историков. Однако ряд специалистов придерживается другой версии, считая, что инцидент в Северном море мог быть специально спровоцирован Англией, которая у Доггербанки под прикрытием рыбачьей флотилии попыталась произвести несколькими своими миноносцами, проданными Японии, провокационный налёт на проходившую русскую эскадру. Цель этой провокации могла быть одна: задержать русскую эскадру в испанском порту Виго, а затем вернуть её обратно в Кронштадт».

Баталеру Новикову происшедшее увиделось и запомнилось следующим образом:

«В начале девятого часа плавучая мастерская „Камчатка“ сообщила, что её атаковали японцы. Она входила в отряд контр-адмирала Энквиста и должна была находиться впереди нас по крайней мере миль на пятьдесят. Но у неё произошло какое-то повреждение в одной из двух машин, поэтому она отстала от своего эшелона и шла в одиночестве позади наших броненосцев.

Как после узнали, между „Камчаткой“ и „Суворовым“ произошёл по телеграфу такой диалог:

— Преследуют миноносцы, — сообщила „Камчатка“.

— За вами погоня. Сколько миноносцев и от какого румба? — спросил „Суворов“.

— Атака со всех сторон.

— Сколько миноносцев? Сообщите подробнее.

— Миноносцев около восьми.

— Близко ли к вам?

— Были ближе кабельтова и более. <…>

Боязнь перед возможностью нападения на нас японцев всё возрастала и так затуманила разум, что все потеряли способность здраво мыслить. <…>

Около полуночи наш отряд проходил Доггер-Банку — отмель в Немецком море, знаменитую обилием рыбы. На этой отмели всегда можно видеть рыболовные суда. Впереди нашего отряда взвились трёхцветные ракеты. „Суворов“, приняв их за неприятельские сигналы, открыл боевое освещение, а вслед за этим с него грянули первые выстрелы. Его примеру последовали и другие броненосцы. Так началось наше „боевое крещение“.

На „Орле“ всё пришло в движение, как будто внутрь броненосца ворвался ураган. Поднялась невообразимая суматоха. Заголосили горнисты, загремели барабанщики, выбивая „дробь-атаку“. По рельсам, подвозя снаряды к пушкам, застучали тележки. Оба борта, сотрясая ночь, вспыхнули мгновенными молниями орудийных выстрелов. <…>

Бой продолжался минут двенадцать. За такой короткий промежуток времени только с одного „Орла“ успели, не считая пулемётных выстрелов, выпустить семнадцать шестидюймовых снарядов и пятьсот снарядов мелкой артиллерии.

Как после узнали, то же самое происходило и на других броненосцах. Не представлял собою исключения и флагманский „Суворов“, где царил такой хаос, что сам адмирал принимал непосредственное участие в наведении порядка.

У нас оторвало дуло у 75-миллиметровой пушки.

Вскоре выяснилось, что с нашего отряда попало пять снарядов в „Аврору“, пробив надводный борт и трубы. Двое были там ранены — легко комендор Шатило и тяжело священник Афанасий, которому оторвало руку (вскоре он умер). Но могло быть и хуже. Если бы мы стреляли умело и если бы наши снаряды разрывались хорошо, то в этой суматохе мы потопили бы сами часть своих судов.

Встретившись вскоре с инженером Васильевым, я сказал:

— Не совсем приятная история получилась, ваше благородие.

Он взглянул на меня карими глазами и, махнув рукой, недовольно буркнул:

— Вышли на потеху всему свету».

А вот что пишет по поводу «гулльского инцидента» в своей книге «Расплата» участник похода, член штаба Рожественского, капитан 2-го ранга В. И. Семёнов[10]:

«…лёжа на койке японского госпиталя в Сасебо, я узнал от товарищей, тоже раненых, но уже поправляющихся и свободно гулявших по госпиталю, что в соседнем бараке лечится от острого ревматизма японский лейтенант, бывший командир миноносца. В это время в Портсмуте (в Америке) уже начались переговоры, конечным результатом которых должно было явиться заключение мира на тех или иных условиях. Это всем было ясно, а потому наш сосед, вероятно, не находил нужным особенно секретничать относительно прошлого. Он открыто заявлял, что нажил свою болезнь за время тяжёлого похода из Европы в Японию.

— Ваша европейская осень — это хуже нашей зимы! — говорил он.

— Осень? — спрашивал его. — Какой же месяц?

— Октябрь. Мы, наш отряд, тронулись в поход в конце этого месяца.

— В октябре? Одновременно со второй эскадрой? Как же мы ничего о вас не знали? Под каким флагом вы были? Когда прошли Суэцкий канал?

— Слишком много вопросов!.. — смеялся японец. — Под каким флагом? Конечно, не под японским. Почему вы не знали? Об этом надо спросить вас… Когда прошли Суэцкий канал? Следом за отрядом адмирала Фелькерзама!

— Но тогда… не вы ли фигурировали в знаменитом „гулльском инциденте“?..

— Ха-ха-ха! Это — уж совсем нескромный вопрос!..

Больше от него не могли добиться никаких объяснений, но мне кажется, что и этого было достаточно. Тем более что в европейских газетах около того времени (октябрь — ноябрь 1904 г.) прорывались временами какие-то смутные сообщения о каких-то миноносцах, которые (в числе четырёх, построенных в Европе) идут на восток для усиления азиатской эскадры Северо-американских Соединённых Штатов…»

10

Трилогия В. Семёнова «Расплата» стала первым художественным произведением о Русско-японской войне в целом и о походе 2-й эскадры и Цусимском сражении в частности; с 1906 по 1913 год книги трилогии выдержали шесть изданий в России и были переведены на несколько иностранных языков.