Страница 34 из 60
В то же время подчеркивалось, что оставаясь в Порт-Артуре, флот усиливает оборону крепости и дает ей возможность выдержать осаду"/ Под этими взглядами времен Крымской кампании вместе с В.К. Витгефтом подписались и все остальные имевшиеся в Порт-Артуре адмиралы: князь Ухтомский, Лощинский, Григорович и Матусевич. В числе 10 капитанов 1 ранга, согласных с этим мнением, был и временно командовавший "Цесаревичем" Н.М. Иванов. Высказавшихся с отдельным мнением не оказалось. Это было какое-то массовое затмение.
Подкрепляя свою оборонческую позицию, командующий в письме наместнику от 11 июля договорился до того, что "потерянные суда можно построить", а вот "нравственного удара от сдачи крепости, которая без помощи флота не устоит", не окупит сохранение остатков флота". Наконец, "безучастие флота к родному порту, ради которого он был занят, навсегда останется пятном и укором".
Была и совсем уж постыдная, убогая и иначе не скажешь, аналогия с Крымской войной. Невозможность справиться с минами, обступившим и подходы к артурскому рейду, командующий уподоблял паровому превосходству флота союзников, а необходимость вывода флота через мины за тралами — "выходу парусного флота против парового". Такими вот уроками мужества и такой военной наукой владел адмирал, который по законам ценза и протекции оказался во главе флота в той решающей, как никогда, для России войне.
Кроме словесной эквилибристики, адмирал, как и ранее, подписывал также и приказы об усилении боевой подготовки. Их для него готовил начальник штаба Н.А. Матусевич. Он из всех сил старался поддержать в командующем боевой дух. Так, циркуляром штаба № 31 от 19 июня предписывалось на кораблях "начать ружейную вспомогательную стрельбу". Для чего требовалось "взять из экипажа обратно все приспособления", а "стрельбу дробинками и прицеливание вести возможно чаще". Приказом № 206 от 17 июня обобщался весьма поучительный опыт отражения восьми атак японских миноносцев 10 и 11 июня.
В последующие дни отдельные корабли или отряды выходили в море для поддержки огнем сухопутных позиций. В их проводке через мины участвовали и катера "Цесаревича". Сам броненосец в море не выходил. Как флагманский корабль, он своими сигналами управлял всей жизнью и действиями флота. Большую помощь корабль 26 июня оказал "Севастополю". В его кессоне, только что (25 июня) установленном, от искр электрической резки (при удалении рваных краев конструкций)воспламенился порох, осевший в корпусе после взрыва японской мины. От загоревшейся в кессоне парусины огонь перекинулся во внутренние помещения корабля, где загорелись столы и койки. "Цесаревич" и спасательное судно "Силач" в считанные минуты успели подать на "Севастополь" пожарные шланги и быстро справились с пожаром.
25 июля в Порт-Артуре была получена телеграмма наместника № 24 от 18 июля, в которой он, выражая несогласие с протоколом от 4 июля, напоминал, что "флот, имея свое особое назначение, отнюдь не может связывать свою участь с судьбой крепости. Нельзя допустить, чтобы он ради обороны крепости мог бы сделаться трофеем неприятеля и погиб от своих рук". А так как на приход "Балтийской эскадры" ранее декабря рассчитывать не приходится, то для флота в Порт-Артуре не может быть иного выхода, "как напрячь все усилия, энергию и, очистив себе проход через неприятельские препятствия, выйти в море и проложить путь во Владивосток, избегая боя, если позволят обстоятельства".
Требование о безоговорочном прорыве, изложенное еще в телеграмме от 18 июня (получена в Порт-Артуре 20 июня), было подтверждено к исполнению телеграммой от 21 июля (получена в Артуре 26 июля). На этот раз приказание подкреплялось резолюцией императора: "Вполне разделяю ваше мнение о важности скорейшего выхода эскадры из Артура и прорыва во Владивосток".
Убедившись, что время уговоров прошло, командующий, решив демонстрировать свое особое усердие в исполнении высочайшей воли, совершил новое преступление. Не считаясь с интересами подготовки кораблей к бою, он счел возможным предать забвению даже категорические указания наместника об обязательном обсуждении в собрании командиров всех возможных вариантов плана боя. В своем неудержимом стремлении продемонстрировать молниеносное исполнение высочайшей воли, проявляя удручающе нелепое усердие, он уже утром 26 июля объявил собранным им флагманам и командирам свое решение о выходе на следующие утро. Это был особый талант глуповской (по Салтыкову-Щедрину) "распорядительности", которым так славилась русская бюрократия. И лишь из-за неготовности "Севастополя", который только еще собирался снять свой кессон, выход отложили на сутки.
Все попытки командиров провести обсуждение плана боя и всех сопутствующих вопросов организации похода (как это и предписывал наместник) командующий расценил как намерение сорвать задуманное им молниеносное исполнение высочайшей директивы. Командирам было предложено не вмешиваться в "его дело" и, что он намерен руководствоваться правилами, установленными С.О. Макаровым. На вопрос Н.О. Эссена о том, как же все-таки командующий поведет бой, тот бесцеремонно отрезал: "Как поведу, так и будет". Не был решен и насущнейшей необходимости вопрос о передаче командования в ходе боя.
Предложение начальника штаба контр-адмирала Н.А. Матусевича обсудить хотя бы главнейшие вопросы подготовки к бою на специальном совещании в вечер перед выходом встретило, как он объяснял впоследствии перед следственной комиссией, "категорический отказ". На собственную инициативу провести с командирами частное совещание начальник штаба (вряд ли В.К. Витгефт знакомил его и с директивами) не решился.
Не получило одобрение командующего и предложение собравшихся на своем совещании штурманов о целесообразности выхода эскадры ночью. Это давало реальный шанс оторваться от преследования противника. Панически боявшийся мин (хотя тралящий караван даже в имевшемся составе значил немало) и втайне, вероятно, надеявшийся вернуться в Порт-Артур, адмирал приказал выходить утром. Не счел он нужным воспользоваться и весьма здравой рекомендацией наместника выбрать для выхода ненастную погоду, когда японские миноносцы не смогут выйти в море.
В числе немногих решенных организационных вопросов было подтверждено правило идти ночью без огней, сигналы передавать по линии фонарем Ратьера, в случае тумана выпускать за кормой плавающие конуса, приготовленные еще накануне 10 июля.
На "Победе" и "Пересвете" не хватало теперь лишь по одной 152-мм пушки и до восьми меньших калибров. Крейсерам отобранные с них 152-мм пушки так и не вернули. На большинстве кораблей недоставало по одному прожектору, а на "Цесаревиче" — даже двух. На "Полтаве" не хватало 7 47-мм и 14 37-мм пушек. Недоставало на кораблях и по 2–4 пушки калибром 75 мм.
Обстановка перед выходом обострилась начавшимся с 25 июля обстрелом гавани японской осадной артиллерией. Установленная на западных склонах Волчих гор осадная 120-мм (пока что) батарея выпустила в тот день до 100 снарядов. Один снаряд пришелся в броневой пояс "Цесаревича", другой — в адмиральскую рубку, где находилась телефонная станция. Здесь принимали сообщения с кораблей и наблюдательных постов, фиксировали в особом журнале все сведения о движении кораблей противника на подходах к рейду. Взрывом был убит телефонист, легкие ранения получил (в руку) флаг-офицер.
На “Цесаревиче” идет погрузка мин
На возобновившейся с утра 26 июля обстрел отвечали "Ретвизан", "Победа" и "Пересвет". Нуждавшемуся в практике "Цесаревичу" (важно было проверить результаты ремонта) и на этот раз стрелять не позволили. Берегли, видимо, покой адмирала. Еще серьезнее 27 июля зацепили "Ретвизан". В него попало 7 120-мм снарядов, одним из которых (вместе с готовыми для установки двумя 152-мм орудиями) была потоплена подведенная к борту баржа. Убило машиниста готовившегося к погрузке портового крана. Ответная стрельба, которую кораблям пришлось с перерывами вести весь день, сильно мешала подготовке к походу и бою. Всем предстояла бессонная ночь, но командующему и в голову не пришло дать людям отдых перед предстоящим самым главным для него экзаменом.