Страница 44 из 51
Но она нет.
— В конце концов, мне не так уж здесь и плохо, — вздыхает она и свободной рукой показывает на свое разоренное царство опущенных жалюзей и сдохших комнатных растений, царство практически без окон, в котором царит одно время дня: ночь, и одно время года: ноябрь, и странно, что с потолка не валит плохая погода, град со снегом, и что она не сидит тут, укутавшись в пальто вместе с лицом. — Знаешь, не так уж тут и плохо, вот недавно мне выделили стул в личное пользование, — говорит она, — и личную печатную машинку…
Это, наверное, она типа дальше откровенничает в целях обнаружения моих прорусских антипатриотических и ненационалистических тенденций мировоззрения.
— Я вроде как собиралась в институт, — тянет она свое. — На польскую филологию, потому что, знаешь, у меня всегда хорошо шел польский, грамматика и литература. Больше всего мне нравился морфологический разбор предложения. Кроме того, я писала стихи и разные другие произведения. Некоторые мои друзья и знакомые даже утверждали, что хорошие, что я могла бы выиграть не один конкурс. Потому что, знаешь, у меня был талант, я умела, где надо, употребить и лирическое «я», и эпитет, куда надо, вставить. И всем это вроде бы нравилось, хотя одновременно некоторые высказывали такое мнение, что видно влияние фразы Светлицкого, переработанной Домбровским… ну, ты сам понимаешь, каково мне было, я-то думала, что пишу о своих чувствах, а оказалось, что я пишу о чувствах, которые Светлицкий и Домбровский уже давным-давно перечувствовали. Вот такие дела, чего тут долго рассказывать. Я не сдала выпускные экзамены, и все мои планы рухнули, мама устроила меня по знакомству на эту должность. Вот такие пироги.
— Кончай базарить, — говорю я, потому что у меня уже не хватает терпения слушать эти ее двуличные откровения, эти ее фальшивые, в спешке кое-как придуманные показания, которые она высасывает из пальца прямо у меня на глазах, чтобы и я что-нибудь от себя добавил, типа «не переживай, Доротка, у меня тоже тяжелая жизнь, я расстался со своей девушкой, занялся грабежом, теперь у меня большие проблемы с шакалами, потому что в глубине души мой дом оклеен русскими панелями, а мой братан барыжничает, не говоря уже про мать, которая, между нами девочками, занимается крупными махинациями по импорту кафеля» и так далее, и так далее, слово за слово, а эта сука тут ни разу ничего не напечатает на своей машинке, а только будет сидеть и нажимать ногой на кнопочку, и в результате окажется, что я влип, приговор — пять лет условно, пожизненное заключение и ссылка. Хотя с виду она типа такая милая, искренняя, на глаз лет тринадцать, и с каждым годом будет все моложе, пока совсем не исчезнет. Душа человек, типа крошки со стола пособирала и со мной поделилась, даже типа погадала мне про будущее на кофейной гуще из стакана с загнившим чаем, где она тайно, но эффективно разводит каких-то животных. Прикидывается, понимаешь, моим большим другом, сразу на «ты» перешла, хотя ей максимум тринадцать лет, но сразу переходит на «ты», видали такую, и сразу, неизвестно откуда, уже знает мою кликуху.
А даже если все не так, как я думаю, и она не пытается меня уделать и на меня настучать, то все равно, она всегда может взять и описать меня в каком-нибудь своем произведении, а что ей стоит, да еще напишет настоящее имя и фамилию и все личные данные, пусть это прорусское чмо до конца дней своих сидит дома и в городе от стыда не показывается.
— Значит, так, — говорю я на полном серьезе, потому что шутки и анекдоты в сторону, поэтому я даже двумя руками подталкиваю стол, чтобы вызвать у зрителей чувство страха. — Откуда ты знаешь мою кликуху? Только давай не крути.
Она мне на это типа смущается, типа не знает, что сказать. Оглядывается по сторонам, куда бы спрятаться от моего гнева, может, в ящик стола, пожалуйста, я ее все равно оттуда вытащу за волосы, как только разозлюсь хорошенько. Тогда она мне говорит вот что.
— Откуда я знаю твою кликуху? Ну да, знаю, чего уж скрывать. — И тут она вынимает какие-то папки, акты, весь этот бардак, всю свою бумажную птицеферму, белую кипу разутюженных до совершенно плоского состояния и сшитых в стопки птичек. И начинает мне читать вслух, техникой чтения она владеет бегло, несмотря на свой явно детский возраст. «Анджей Червяковский, псевдоним „Сильный“, девичья фамилия матери Матяк Изабелла, разведенная, официально работает в отделе распространения гигиенических товаров „Цептер“, владелец фирмы Здислав Шторм, номер страхового свидетельства, это неважно. Замечен сегодня, 15 августа 2002 года, на празднике „День Без Русских“ в городском амфитеатре в обществе некой Арлеты Адамек, псевдоним „Арлета“, приговоренной к условной мере наказания за участие в избиении параграф номер, это неважно, на судебном заседании, имевшем место 22 февраля 1998 года, серийный номер судебных актов один три восемь три один один, серийный номер избиения тысяча семьдесят восемь, серийный номер обвинения, это уже неважно. Подозреваемому вменяются в вину действия, приведшие к падению жителя города Адама Витковского, в результате которых потерпевший упал в грязь и утратил собственность в лице поджаренных колбасок, цвет которых символизировал национальные симпатии потерпевшего. Потерпевший Адам Витковский показал, что…»
— Хватит, — говорю я, потому что у меня начинает кружиться голова. Потому что это значит, что за мной следят, может, даже в ванне, может, даже мои сны прослушиваются. — И много у тебя этого? — спрашиваю я слабым голосом.
Тут она пожимает плечами, открывает какой-то ящик, и тогда я говорю: все, пиздец, потому что моему взору является какой-то настоящий, набитый бумагами архив КГБ родом из остросюжетных фильмов производства США, где акты, как отдельные животные, отглажены и сшиты в папочки, воистину лаборатория, где в широком масштабе процветает подслушивание и ментальная слежка.
Но прежде чем она успевает ящик обратно закрыть, входит какой-то гадмен и говорит: Масовская, давай заканчивай и бегом к коменданту, он тебя ждет, сидит, понимаешь, один, общества никакого, и это его злит. Это во-первых. А еще он велел, чтобы ты перед этим как следует расчесалась, и вообще, жаловался, что у тебя корни волос непокрашенные. А во-вторых, оставь пока этого ублюдка в покое, потому что тут дело вышло, комендант велел заняться в срочном порядке. Вроде как казахстанские шпионы, которые приехали на экскурсию, схлопотали от возвращающегося с праздника населения по мордам, объясняет шакал, но доказательств нет и свидетелей тоже не было.
Ну, тут она быстро вкручивает в машинку новую бумагу, и шакал диктует ей с какой-то бумажки:
«В казахстанское посольство в Варшаве — посольство напиши с маленькой буквы. Это как бы посередине. А теперь так, с красной строки. Сообщаем, что городской совет — это пропечатай с заглавной буквы — отрицает факт нападения коренных польских — польских с большой буквы — жителей города на страноведческую экскурсию из Казахстана. Городской совет с сожалением — это подчеркни — вынужден отрицать факт уличных беспорядков, в результате которых четырем казахстанским гражданкам были нанесены легкие телесные и моральные повреждения в виде оскорблений на тему происхождения (гражданки предъявили свои недоказанные и, скорее всего, фальсифицированные польские корни; по этому вопросу ведется следствие). Выражаем сочувствие и сожаление по поводу этих недоказанных нападений со стороны Казахстана, а также терпимого отношения и поддержки шпионажа. С болью объявляем о разрыве дипломатических отношении и полном запрете въезда на территорию города страноведческих автобусов и экскурсий из Казахстана. Из Казахстана — это большими буквами, а внизу: подпись, Председатель городского совета, независимый предприниматель, магистр-инженер управления природными ресурсами и водоканализационной системой Роман Видловой».
Масовская вынимает бумагу из машинки, дует на нее, после чего в месте для подписи размашисто расписывается «Роман Видловой» и шлепает соответствующую печать.