Страница 38 из 51
Я ему хотел на это что-нибудь ответить, чтобы отцепился, потому что принять для успокоения истрепанных нервов сибазон и панадол — это еще никакой не грех, чтобы каяться в нем на Страшном суде дяде Левому, который тоже в данном вопросе не без греха, сам любитель снифа, и вообще. Но я не могу ничего сказать, потому что он все время тарахтит без задней памяти, а что именно, я уже не понимаю. Что трали-вали, что, если бы они знали, что я на эту новость так зареагирую, они бы мне лучше вообще ничего не сказали, тишина залог спокойствия.
— Типа на какую новость? — говорю я ему вдруг врасплох.
— А ты что, не слышал? — спрашивает он тогда у меня, как у последнего отморозка. — Ты что, не слышал, что Магда не выиграла конкурс Мисс?
Тут я начинаю просекать, что кто-то воспользовался моим духовным отсутствием в городе и провернул какую-то аферу и что вся эта фигня у меня в голове в логическую и ясную картину не укладывается. Вот, на одну минуту человек немного отвлекся, на одну минуту исчез, пустил дела на самотек, и тут же кругом бардак и эпидемия в супермасштабе.
— Как это не выиграла? — говорю я. — Как это не выиграла, если должна была выиграть?
— Должна, должна! То, что она должна, еще ничего не доказывает. Этот нечистый на руку председатель жюри что-то задолжал Шторму, ну, тому, который типа большая шишка, у него еще песочные акции и журнал «Польский песок». Ну и выиграла Наташа, которая приехала со Штормом в его машине, а еще с ними была какая-то трехнутая металлистка, так она получила титул «Мисс зрительских симпатий», хотя сто пудов, что ни один нормальный мужик ее по-трезвому бы не трахнул.
Я на это молчу, потому что, когда я трахал Анжелу, я был на кайфе, так что уравнение сходится, что не значит, будто я хочу сейчас это обсуждать, потому что не хочу, потому что должен подчеркнуть, что чувствую себя категорически плохо, особенно сибазон мне типа отрыгивается.
Ну, и идем мы, значит, типа к амфитеатру, типа в ту сторону, но куда-то не туда. Потому что по-любому, но что Левый типа мирно настроен, не скажешь. Я даже подозреваю, что он сам себе нехило из той амфы, что мне отжалел, хапнул, позаимствовал из моего децильчика, которым меня спасал от широкомасштабной апатии и бессилия. За что ему, конечно, честь и хвала, вылечил меня от погибели, но себе отхватил очень уж чересчур, потому что глаз у него дергается с такой силой, будто моргать одним глазом — это его личная, любимая, навязчивая идея на почве невроза. Если бы он участвовал, например, в соревнованиях по морганию, кто быстрее моргает, то точно бы выиграл. Моргать глазом — профессиональный навык, любимое занятие в свободное время, чреватое прогрессирующей зависимостью от моргания.
Он весь на нервах. Ясно как день, что у него руки чешутся врезать хоть кому-нибудь, даже если это буду я. Несмотря на то, что, во-первых, он мой приятель и друган, во-вторых, трахнул мою девушку, и явно не один и даже не два раза, а в-третьих, в пользу моего летального исхода он израсходовал целый чек, значит, ему теперь меня убивать невыгодно, товар он назад все равно не получит, черт-те что, такая серьезная инвестиция, а прибыли по нулям. Но на всякий случай я стараюсь идти не так чтобы очень к нему близко.
— Сушняк замучил, блин, — говорю я ему, добывая голос откуда-то из залежей сухой слюны в кристаллах. Если бы я, к примеру, не был такой культурный, я бы сплюнул как последний хам. Но я этого не делаю, потому что боюсь, что на тротуар упадет моя слюна в кубиках или, того хуже, в пачках или даже в рулонах. Я задумываюсь, не из-за женатого ли товара от Варгаса вся эта хрень. Потому что этот хмырь всегда хранит амфу внутри ботинка вместе с неизвестно какой дрянью, и из-за этого отравиться в наше время — проще простого. Теперь я, возможно, даже умру тут в муках, потому что всю свою жидкость недавно выплюнул Левому на куртку, и теперь во мне нет ни капли воды, а кровь в виде порошка пересыпается направо и налево из одной жилы в другую.
— Ну так пей, бля, и не баклань, — говорит мне Левый прекрасную жизненную мудрость, крылатое слово и пословицу на всю жизнь, просто в рамочку оправить и на стенку. Из лужи я типа пить не буду, так? — угрюмо отвечаю я ему, потому что шутить, разгадывать ребусы и загадки у меня нет настроения. Тут он типа сжалился, потому что, как ни крути, а это он проставил товар, и он теперь у нас бог и мажордом, он заказывает музыку, поэтому мы идем в Макдоналдс. Мы входим туда как двухчленная команда имени Матери Амфы. Большую колу, сурово говорю я кассирше без всякой лажи. Она подозрительно высовывается из-под своего суперфирменного козырька, после чего не менее подозрительно готова от одного нашего вида заклеить кассу пластырем. И не менее подозрительно она идет куда-то вглубь. Левый так возбужден, что начинает сличить в адрес этой кассирши разные вещи, хотя, честно говоря, она без шансов услышать его базар из своей фирменной подсобки, особенно потому, что ее фирменные уши прижаты и замкнуты фирменным козырьком.
— Ты, бля, давай лей колу, и в темпе, хватит там мастурбировать через передничек, Сильный, бля, пить хочет, а если нет, я, бля, туда приду и помогу тебе, но навряд ли тебе это понравится. — И когда он так выступает, я вдруг догоняю, что это все правда, и он совершенно прав, говоря с кассиршей в таком тоне. Потому что в цену каждой колы входит как минимум пять процентов для нее, за ее работу, вежливость и приветливость обслуживания, поэтому не может так быть, что, если у нее течка, она будет кидать тут косые взгляды, кривить рожу и, как последняя феминистка, полчаса наливать колу по грамму в минуту, когда я как раз хочу пить. В связи с этим я вместе с Левым начинаю гореть праведным гневом, и мы с ним стоим и говорим пустому прилавку: давай, проблядь вавилонская, кончай своему Вавиле сосать и неси эту поганую колу, а то мы натравим на твоих приблудных детей акул капитализма, и они откусят им сначала ножки, потом ручки, потом письки, а под конец тебя саму откусят, и тогда тебе на земле не удержаться и ты потрюхаешь прямо на облачко, чтоб оттуда творить чудеса и исцелять больных от поноса.
— От гребаных прыщей! — вопит Левый так, что все трясется, дует ветер, а на картонном клоуне появляются морщины и трещины.
А когда она наконец послушно появляется с колой в одной руке и протягивает ее мне, малость перепуганная, трясущейся рукой со словами «четыре злотых сорок грошей», у Левого вдруг срывает башню, и он внезапно говорит ей: «э-э-э». А когда она со страхом поднимает голову, добавляет: Усама все равно тебя кончит.
Я слушаю его речи и думаю, что классный у меня кореш, веселый, с чувством юмора, и что нельзя быть такой подстилкой Брюсселя. Поэтому я подхватываю тему и говорю: Усама тебя кончит за то, что ты сосешь у европидоров.
Мы с Левым при этом смертельно серьезны, у Левого даже глаз перестал дергаться, потому что, если бы он, как обычно, подмигивал, это могло бы всю ситуацию обратить в глупую шутку, но глаз в порядке.
Поэтому кассирша тихо выпала в осадок. Молчит. Только рука дрожит на фирменном радиотелефоне. А вот это отдай, — говорит ей Левый тоном скорее вульгарным, кивая головой на трубку, — я давно хотел получить такое говно в подарок к первому причастию.
Когда он это говорит, у него изо рта дует ветер, который развевает кассиршу, развевает ей волосы, расстегивает халат. Она медлит, будто собирается, как минимум, расплакаться, а вполне возможно, что даже горько зарыдать: не дам, не дам, это мое, это мне сам шеф дал. Но ничего такого не происходит, она как бы с отчаянием отстегивает от халата эту трубку и отдает ее как Бог велел Левому с миной убойного животного, которое как раз режут на мясо.
Но это еще не конец, потому что Левый явно в ударе, его по самые уши втянула и увлекла борьба с этой евроамериканской плечевой, от которой он решил не оставить на польской земле даже отпечатков пальцев. А теперь беги на склад и принеси еще одну такую штучку для Сильного, — говорит он довольно здраво разнервничавшейся кассирше. — Только чтоб работала, а не какую-нибудь хрень, бегом, не то сыграешь в ящик.