В блаженном угаре

— Меня зовут Ивонна, возможно, вам уже говорили обо мне. (Ни словечка, мысленно отвечаю я.) Так приятно вас видеть, так приятно познакомиться с солидным образованным человеком. — Хлоп-хлоп длинными ресницами. — О-о, мы вас так ждали, так ждали. Ой, у меня с собой только кредитная карточка, а вам, наверное, нужна мелочь…

Хлопнув еще раз ресницами, сама хватает багажную тележку.

— Вы не находите, что у американцев — не у всех, конечно, но у многих — плоховато с вежливостью и с приличными манерами?

Я не очень понял про манеры: это у нее, что ли, они приличные? А у американцев, значит, с этим плоховато. Любопытное замечание. Сама-то она так старалась проявить максимальную вежливость, что мне немного ее жаль: даже вся раскраснелась, порхая то с одной стороны, то с другой и виляя попкой. Поэтому я решил мирно отшутиться:

— Я пока еще не приступал к поиску.

У меня-то самого с манерами действительно не очень, плевать я хотел на все эти этикеты, но тут уж придется прилаживаться к их фокусам.

Два легких пасса над волосами, косой взгляд в сторону мужа.

— На Робби вы не смотрите, он вообще не умеет вести себя в обществе.

Да… тяжелый случай. Мало того, что дамочка не совсем адекватна, но, похоже, не в состоянии уразуметь всю серьезность ситуации: что действовать надо предельно четко и слаженно и сосредоточиться только на предстоящей «операции». Ведь мы собираемся совершить противоправное действие, с юридической точки зрения.

Еще один умник, Фабио; не люблю я этих парней с хвостиком. На вид года двадцать два, приятель Роберта, загорелый блондин с накачанным торсом. Его прихватили на тот случай, если потребуется помощь, физическая, разумеется. С мозгами у юноши плоховато. Прямо в аэропорту врезаться физиономией в столб с указателем — это же надо уметь! Хотел на лету поймать ключи от машины, которые Роберт подбросил слишком высоко. Зачем — сия тайна велика есть.

Роберт (он же Роб или Робби) — благоверный Ивонны и братец Рут. Массивный детина, потянет фунтов на двести (жирноват, конечно). Ему двадцать восемь, физиономия круглая, как я понимаю, засиделся в детстве, любит подурачиться, весь какой-то жеваный, нечищеный. Похоже, еще не сориентировался: его задача — быть на подхвате, а он почему-то решил, что он тут самый главный. Не представляю, что у него на уме, любит повторять «заметано» и «нет проблем». Особого доверия не вызывает.

И, наконец, мой коллега и кореш Стен Микл, единственный, от кого я рассчитываю услышать что-то осмысленное. Уже разменял сороковник, кожа как у альбиноса, совершенно не переносит солнца. За те два года, что мы не виделись, покруглел еще больше, стал похож на куклу-неваляшку.

Поначалу я пытался воспротивиться этому самодовлеющему разгильдяйству и нежеланию утруждать мозги. Терпение мое лопнуло в тот момент, когда Ивонна собралась плюхнуться ко мне на колени. Оказывается, эти миляги не сообразили, что в машине все не поместятся.

— Знаете, я лучше на такси.

— О-о не-ет, — нежно проворковала Ивонна. — Фабио, ну-ка вылезай. Доедешь на такси.

Сердобольный Стен, обтерев платком потный лоб, сам вызвался доставить Фабио с его сломанным носом в больницу, а к мотелю он подъедет позже.

— Вы в каком решили заночевать? — спрашивает он.

— Да, в каком? — интересуется Роберт, поскольку он как-никак за рулем.

Ответить не смог никто. Выяснилось, что Ивонна ничего заранее не заказывала, так как «этих мотелей столько, и такие все уютные, я прям не знала, какой вам больше понравится, мистер Уотерс».

Вот тогда мне и нужно было уйти. Пока они препирались насчет мотеля, выгружая из тележки мои чемоданы. Бежать от этой стаи мартышек назад, на ближайший рейс в Америку. Но я почему-то стою здесь, окруженный этой малахольной семейкой, стою на огромной, продуваемой ветром автостоянке. И — странная штука! — то ли из-за жары, то ли из-за усталости, то ли из-за еще какой хреновины, их суетливая бестолковость неодолимо меня расслабляет. Будто я угодил в плотную вязкую пелену облаков. Зачем напрягаться, что-то доказывать, раз тебя все равно не слушают? Ловлю себя на мысли, что это абсурдное мельтешение мне даже нравится. Примерно то же самое испытываешь, качаясь на волнах, когда непонятно, где низ, где верх, просто отдаешься им во власть. Но когда выскакиваешь из воды, все сразу становится на свои места — и небо, и берег. Я чувствую легкое головокружение, и даже возбуждение, отчасти эротическое…

Дьявольщина! Одергиваю себя — это уже извращение. Так-так, начались какие-то сдвиги, не успел приехать. Очнувшись, нахожу взглядом Стена.

— А где же наш Колин, наш закаленный в битвах за души боец?

Стен смущенно отводит глаза. Но от меня так просто не отделаешься.

— Где Колин?

— У него несчастье.

— Так-так…

Теперь я окончательно понял: все летит к черту, все наши лихие планы. Стен начинает рассказывать, что там, у Колина, стряслось, при этом ему приходится напрягать связки, чтобы переорать ревущий за нашими спинами грузовик. До ушек Ивонны долетают слова «потерял» и «мать», и это фатальное словосочетание вызывает шквал эмоций.

Она замирает как громом пораженная, потом бросается к нам и срывающимся голоском начинает причитать:

— О боже! Нет, Стен, ничего не надо говорить, умоляю! Так что там случилось?!

— У Колина умерла мать.

— Не может быть… она серьезно болела, да? О-божемой-божемой, и чем же?

— Значит, Колин отпадает? — Я бесцеремонно вклинился в разговор.

— К сожалению, да.

Я оттащил его в сторонку.

— Стен, старичок, мы же по уши влипли. Понимаю, ситуация неординарная, но все же некоторые правила для меня — закон. Я работаю только в паре с опытным помощником. Наверное, у тебя есть запасной вариант?

— Ну… да. — Стен смотрит на меня исподлобья, я вижу по его глазам, как он нервничает. И продолжаю уже мягче:

— Это очень тонкая игра, Стен, кто — кого, ашрам перетянет или мы. Меня и так уже этот перелет вымотал, но нам-то нужно измотать ее, а не меня.

— Знаю, знаю. Я пробовал дозвониться до одного головастого парня, он из Мельбурна, раввин. — Стен протянул мне свою бутылку с минеральной водой. Похоже, он без нее никуда, без минералки.

— Ну ладно, — говорю я, разглядывая пузырьки, пляшущие в бутылке. — А если этого головастого поймать не удастся?

После подозрительно долгой паузы он бормочет:

— У нас ведь есть Фабио, верно?

Мне не совсем понятно, предложение это или вопрос.

— Стен, эта девушка…

— Рут.

— Ну да. Рут. Нам с ней предстоит выпрыгнуть из падающего самолета, вдвоем шагнуть прямо в небо, в пустоту. И чтобы не разбиться в лепешку, ее парашют должен раскрыться, и мой тоже. По-твоему, я могу доверить наши парашюты этому остолопу, который исхитрился врезаться в столб, стоя на твердой земле? Не-е-ет, только не ему.

Логично, соглашается Стен, но уверяет, что Фабио справится. Все сделает как надо.

Меня разбирает смех.

— Ясное дело, справится — со своим гигиеническим пакетом, когда у бедняги закружится головка, она у него слабая.

Я отхожу в тенек, под деревья… боже, и когда наконец баюкающие волны вынесут меня на берег?

— Мы же идем на риск.

— Гм-гм. — Стен заметно сник, стоит понурившись.

Он и сам прекрасно знает, что идем, что у нас нет прямых доказательств того, что Рут временно недееспособна, да и как это докажешь? Значит, она вправе обвинить нас в том, что мы вторгаемся в ее частную жизнь. Можно сколько угодно ссылаться потом на историю с Патти Херст,[11] но что это даст? Да, мы могли бы нанять нужных нам психиатров и ищеек. Но это исключено, ей давно уже не восемнадцать, все эти международные независимые суды ее случаем заниматься не станут. Мы рискуем в любой момент преступить черту, и тогда нам не оправдаться никакими благими намерениями.

— Ладно, ладно, сейчас что-нибудь придумаем. А что, если вызвать твою Кэрол?

11

Имеется в виду дочь газетного магната Уильяма Херста, Патриция, в 1974 г. она была похищена радикально-террористической группой «Симбионистская армия освобождения», тоже примкнула к их банде и была приговорена к тюремному заключению; на суде утверждала, что стала жертвой психологического насилия.