В блаженном угаре

Ну, надо же, он думает, что мы сообщники, повязанные знанием обоюдных грешков, оба любим с кем-нибудь оторваться в койке. Вот что значит снова пуститься в разговоры — начинаешь входить во вкус, и опять все эти ля-ля-ля, и ты уже мечтаешь только о том, чтобы они заткнулись, эти трепачи. Сколько можно…

— Ладно! Сдаюсь! В Индии на меня действительно оказывали влияние — помимо моей воли.

Он слегка надувает щеки и с шумом выдыхает: дескать, слава богу! Я знаю почему: он все пытается сделать вид, что секс ему вообще до лампочки, и пристыдить Баба. Я соскальзываю с кушетки, становлюсь на четвереньки и ползу, потом кладу обе «лапы» ему на колени.

— Мяу. — Я улыбаюсь, заглядываю ему в глаза. — Ну, ты счастлив? Лично я — да. А ты что скажешь?

Я глажу его по шершавой увядшей щеке, о-о, как он сразу разозлился, скидывает с колен мои руки и кладет ногу на ногу. Я вижу перед собой прежнюю — по-учительски строгую — круглую физиономию.

— Все развлекаешься, детка.

— Я?

— Заткнись, хватит изображать паиньку. — Он улыбается. — Хочешь поиграть в начальство, садись уж тогда в мое кресло.

Я по-кошачьи извиваюсь.

— Давай, давай, уступаю тебе трон.

Хуммм… Я встаю, он тоже, и мы бочком продвигаемся вдоль столика и меняемся местами, при этом я едва не сшибла бедненького Пи Джея с ножек. На его «троне» чувствую себя точно такой же, как только что на своей кушетке. Бездарной притворщицей. И тут же машинально вцепляюсь в подлокотники, от напряжения. Что-то никакой уверенности в себе и желания покомандовать. Просто пересела на его кресло, ну и что?

— Ну что же ты? Давай. Воспользуйся переданными тебе полномочиями, ты теперь у нас главная.

Я сажусь прямо и гордо расправляю плечи.

— Ладно, уговорили. Хочу кое-что у вас спросить… что вам нравится во мне больше? Моя душа или мои груди?

— Ты это серьезно?

— Вполне.

Он усмехается каким-то своим мыслям, потирает руки, потом зачем-то долго-долго на меня смотрит.

— Буду откровенным. В данный момент мне гораздо больше нравятся твои груди, Рут, ничего уж не поделаешь. Не в твоих силах заставить меня не замечать, какая ты соблазнительная. Ни меня, ни любого другого гнусного старикашку. Ты здесь, ты рядом, и все мои мысли о тебе.

— Понятно. И какие же они?

— Это слишком личное.

— А как насчет прошлой ночи? Тоже секрет?

Он опускает чашку и доливает себе чаю.

— А правда, как насчет прошлой ночи? Как она тебе?

Я брезгливо поджимаю губы.

— Гмм… Довольно противно.

Он кивает — или клюет носом? Постукивает пальцем по краю чашки. Дважды ее отодвигает, специально. Сосредоточенно рассматривает коричневый кружок чая.

— Ну ты и стерва, — говорит он, не отрывая взгляда от чашки.

— Ну ладно, было и кое-что интересное, — говорю я, — в познавательном смысле. «Ну же, детка, ну кончай, моя маленькая». Такого мне еще никто не говорил.

Он, задохнувшись, ловит ртом воздух, а сам продолжает выстукивать ногтем дробь по краешку чашки, я дергаю за нитку чайный пакетик, нитка обрывается.

— Послушайте, юная леди, я всего лишь пожалел вас, поддался на ваши уговоры. Если ты думаешь, что это очень забавно — унижать меня, то знай, что думаю я: ты бессердечная, тупая молодая самка.

Он смотрит мне в глаза, лоб прорезают глубокие морщины. Я вздыхаю, проведя — изнутри — пальцем вдоль низко вырезанного лифчика, зубчатый край которого оставил красный след. Потом с отрешенным видом начинаю стаскивать лифчик, кожа под ним вся потная, я глажу красный рубец, вытираю пот. Присаживаюсь рядом с Пи Джеем, разворачиваюсь, так что мои груди почти касаются его носа.

— Ты не хочешь меня поцеловать?

— Тебе правда этого хочется?

— Да.

Я глажу грудями его брови, обвожу вокруг глаз, еле-еле касаясь. Мне от этого ни холодно ни жарко, но Робби говорит, что все мужчины душу готовы отдать за то, чтобы их придушили пышными мягкими сиськами. Я настырно пихаю их ему в физиономию. Наждак, а не кожа, как бы не поцарапаться… Он касается моих грудей, ой… как щекотно… Я отодвигаюсь и прикрываю соски ладонями.

— Посмотрим, способный ли ты ученик.

Он оскорблен, как я только посмела! Надув губы, обиженно отводит глаза.

— Не учи ученого! Сам знаю, что и как.

— Не уверена, — говорю я, — не факт, что ты знаешь, чего я сейчас хочу.

Он улыбается: ладно, давай посмотрим. Я вижу, как ему уже не терпится начать эту игру. Он соскальзывает с кресла и плюхается передо мной на колени. Целую минуту он ничего не делает, только горячо дышит мне в живот. Потом, поддев большими пальцами резинку на леггинсах, начинает их стаскивать, очень медленно, я пытаюсь разобраться, какие ощущения вызывает во мне эта утомительная (или томительная?) медлительность. Пока я об этом думаю, он вдруг резко прижимает лицо к моему паху, зарывается в волосы. Как больно, какой он колючий! Я отталкиваю его голову:

— Нет. Не так. Целуй меня там и везде, только нежно.

Он послушно целует и сам треугольничек, и все вокруг, но это больше похоже на прикосновения крыльев бабочки, а я хочу поцелуев.

— Нормально целуй, — требую я и крепче прижимаю его губы, направляю, нажимая на затылок. Он долго обцеловывает изнутри мои ляжки и кожу над волосами, целует там, где совсем не обязательно, где мне совсем неинтересно. Я велю ему спустить леггинсы ниже. Он подползает сзади и заворачивает их, скатывает в ролик, спуская до колен. Он там, сзади. Я не знаю, что он собирается делать дальше, это и пугает, и распаляет. Чувствую, как его пальцы раздвигают мне ягодицы — точно на приеме у хирурга. Потом он снова их сдвигает, и снова раздвигает, и так несколько раз. И вдруг меня обжигает влажное прикосновение: он пытается просунуть внутрь — между ягодиц — свой язык.

— Эй, мне это не нравится, лучше сними эти чертовы леггинсы.

Он сворачивает их до самых ступней и помогает окончательно от них избавиться.

— Ложись.

Почти укладываюсь, но тут вспоминаю, что главная сегодня — я.

— Нет. Слушай меня. Сейчас ты отправишься в спальню.

Он покорно бредет к спальне, но вдруг оборачивается и вопросительно смотрит на меня.

— Ну, чего же ты ждешь?

— Я жду тебя.

— Не нужно. Раздевайся и ложись.

Он медлит, но потом подчиняется, начинает раздеваться, доверчивый бычок. Мне нравятся его крепкие, как стволы, ноги. А бедра вполне сексуальные, бедра — это вообще моя слабость, сразу представляешь, как они прижимаются к тебе, горячие и гладкие. Как молодые деревца. Нет, я все-таки сделаю это, подойду и поглажу, наверное, это приятно, провести ладонями вверх и вниз. Я и спортивные соревнования смотрю по телику из-за голого тела. Обнаженные мужские ноги будят во мне порочные фантазии. Мускулы, вжимающиеся в твои мускулы, готовые тебя раздавить, уничтожить, а ты пытаешься вырваться и ругаешься — «не надо, отстань!».

…Не факт, конечно, что я действительно это все проделаю, но скорее всего. Чтобы его помучить, я мурлычу, что мне пока не хочется, пусть лучше помассирует мне спину. Ложусь на кровать, и он начинает. Пожалуй, это не совсем массаж, потому что в каждом прикосновении я чувствую его ярость, остроту его желания. И мне это нравится, очень. Нравится это щекочущее тепло, а главное, то, что я заставила Пи Джея угождать мне. Он так старательно и заботливо разминает мне спину, и в то же время с такой ненавистью… все-таки странные я вызываю у него чувства. И вот он переворачивает меня на спину, вот раздвигает ноги, и его пальцы нетерпеливо щупают мою вагину, потом пытаются проникнуть внутрь. Я перехватываю его руку:

— Нет, не надо.

Он умоляет, говорит, что больше не может терпеть, но я непреклонна:

— Погоди, я не хочу, чтобы ты раз-раз-раз, потыркался, и привет. Я хочу, чтобы ты у меня был сильным… настоящим магом, который расправит во мне каждую жилочку, каждый мускул, каждую складочку… Понятно?

Он не отвечает, он начинает круговыми движениями гладить мой живот… перестал… теперь разминает суставами пальцев, уже не только живот, но и бедра. Снова слегка раздвигает ноги, чтобы удобнее было массировать, и с тыльной стороны тоже, а иногда почти задевает выступ между ног. Гладит, похлопывает по ляжкам, по икрам, пусть, как здорово, как это успокаивает. Вот добрался до моих озябших ступней. Я давно мечтала об этом: если бы я стала королевой, то первым делом тут же завела себе придворного массажиста, чтобы мял и растирал мне пальцы и пятки… Какое блаженство, не хочу, чтобы он останавливался, хочу еще и еще. Пи Джей подкладывает мне под зад подушку и, тихонечко перебирая пальцами, начинает поглаживать кожу под пупком и вдоль кромки волос, потом еще шире раздвигает ляжки и дует — в самую середку, это мне, пожалуй, не нравится, я чувствую слабый протест: застал меня врасплох, я не готова к тому, чтобы он и туда смотрел, и дул… И вдруг я чувствую — там — его губы, и все еще пытаюсь анализировать: то, что будет происходить дальше, это все еще по моему приказу или это уже его инициатива? Какой горячий у него язык… Что значит опыт, он явно не впервые такое проделывает… Нежно покусывает, крепко (но при этом очень бережно) нажимая, водит кончиком языка… мне так хорошо, что я уже не могу больше никого терзать: ни себя, ни его. Я хочу забыться, раствориться в блаженстве, здесь, сейчас, здесь, в этом домишке, где мы совсем одни, и пусть, теперь мне это все по фигу…