В блаженном угаре

Мы подъезжаем к домику. Ни Тим, ни Йани даже не выходят из машины, молча нас высаживают. Тим гладит меня по руке.

Ну и темнотища… надо было оставить хоть одну зажженную лампочку, но ни он, ни я не сообразили. И снова я жду, что он сам включит свет, и снова злюсь, что стесняюсь сделать такую простейшую вещь, собственный кретинизм выводит меня из равновесия. Я вообще почти не помню, как я отсюда уезжала. Вот и сейчас брожу туда-сюда как привидение, сонная и вялая. Нет, он точно сосет из меня энергию. Так часто бывает. Стоит к человеку немного привязаться, он сразу начинает тебя использовать. Ч-черт, я все больше злюсь, наблюдая, как он поочередно щелкает всеми выключателями. Мне вдруг становится жутко обидно, я вскакиваю и кидаюсь к ближайшему выключателю.

— Я и сама могу включить свет.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Не сомневаетесь? Тогда, интересно, почему вы так себя ведете, будто вы один тут умеете все делать?

Он проходится по комнате.

— Значит, ты так меня воспринимаешь?

— Я? О г-господи, вам только этого и нужно: подловить меня на чем-нибудь, чтобы я заткнулась, чтобы я перестала психовать.

— Вот-вот, успокойся, — говорит он.

— Ну уж нет! Не дождетесь!

Чувствую, теперь он сам начинает злиться.

— Что-что? Ну а тебе-то самой что нужно? Что тебя не устраивает?

Он наверняка сам знает, что меня не устраивает. Меня не устраивает… мне даже думать противно о том, что меня не устраивает, поэтому я спрашиваю его:

— Джон, скажите… скажи, только честно, что тебе на самом деле нужно?

— Хорошо, Рут, я буду с тобой честным.

— Ты — честным? Кстати, спасибо тебе огромное, шоу получилось грандиозное, все эти религиозные фанаты, и как им удается быть такими тупыми… Делай, как я, делай вместе с нами, главное — не останавливаться и действовать дальше. Придурки…

Он вытаскивает носовой платок, подходит к раковине и сильно его смачивает. Возвращается назад, капая на пол, обтирает лицо и руки.

— Спасибо тебе. Спасибо за то, что сказала… Я знаю, как тебе было тяжко. И поверь, я уважаю твои чувства.

Потом он встает и отправляется прочь, даже не обернувшись! Ни разу! Утопывает в свою спальню, черт его возьми!

Пытаюсь заснуть, но я слишком возбуждена, в голове — чумовые мысли, я жажду мести… воображаю, как найму банду свирепых тагов, пусть они схватят Пи Джея, пусть его исколошматят. Вот было бы классно… представляю, как он открывает дверь, как, вытаращив от изумления глаза, отбивается от своры тагов, а они поднимают его, беспомощного, и несут и привязывают к кушетке. А я сижу рядом, попивая чаек, и на мне платье из миленькой тафты, и я смотрю, как они стаскивают с себя ремни и наотмашь хлещут его по жопе; раз, два, три, четыре… пять. ДА! ДА! Я чокнутая, и что самое отвратное, а-а… блядство, никак не могу отвлечься от этого нудилы, продолжаю себя распалять, бормочу какие-то слова, угрозы… Мне нужно, чтобы хоть что-то происходило. Пусть самое плохое, страшное… плевать…

Лежу в темноте, медитирую; мозги вибрируют и плавятся от напряжения, они переполнены словами, этот поток — не остановить. Я додумываю свой план. Начну действовать в три часа. Первый этап — дверь. Хлопанье входной дверью. Сразу после трех выйду наружу — голая — и начну ее раскачивать: назад — вперед, на счет «раз-два, раз-два», скрип-скрип.

…Бэнг! И еще раз — бэнг! И она снова распахивается и снова хлопает. Надо мной вверху полощется — тоже с хлопаньем — мое сари, извивается, так похожее на языки пламени!

И еще один дверной БЭНГ!! Уже очень громкий, такой не может не разбудить… о-ох, господи, — и правда проснулся, в окнах вспыхивает свет. Я прячусь за дерево. Пи Джей выкрикивает мое имя, и вскоре в светящемся квадрате окна возникает черный силуэт.

— Рут?

Сари мое — просто класс, фантастика. Пламенеющий искрящийся всполох, огненный дух, осветивший небо. Пи Джей в полном ступоре, с отвисшей челюстью смотрит на дерево. Он подходит как раз к тому месту, где я спряталась, но это не страшно, он все равно меня не видит, его вытаращенные глазки прикованы к сари.

— Рут, Рут??

А сари продолжает полыхать, извиваться, трепетать над верхушкой.

Он кричит — уже изо всей силы:

— РРРУУТ! РРУТ!

— Я здесь, — очень спокойно говорю я.

— О-ох. Черт возьми, Рут, как же ты меня напугала. — Он с потерянным видом переминается с ноги на ногу. Да-а… видно, здорово перетрухал.

— А все-таки они очень странные, эти чуваки, правда?

— Кто-кто?

— Ну, те фанаты, из сект. — Я хватаюсь руками за живот и хохочу.

— Люди иногда бывают очень жестоки. А где твоя одежда?

— В шкафу. Но ведь совсем не холодно, правда?

Он начинает стаскивать с себя рубашку.

— Ой, как болит голова. М-м-м… раскалывается. Помоги мне, ну, пожа-а-алуйста, помассируй мне виски. — Я начинаю жалобно стонать, даже поскуливать, я протягиваю к нему обе руки.

Он ощупью находит мою голову и осторожно стискивает ладонями виски… из глаз катятся слезы, капают на его большие пальцы, легшие мне на скулы.

— Все хорошо, Рут, у тебя действительно все хорошо.

— Никто меня не любит.

— Перестань, они очень тебя все любят.

— А ты не любишь.

— Ну что ты, конечно люблю.

— Тогда поцелуй меня.

— Послушай, ты мне нравишься, но я не могу этого сделать.

— Я так расстроена, нервы — на пределе.

— Знаю. Только мой поцелуй вряд ли тебя успокоит. Пойдем-ка лучше домой, баиньки, потихонечку, топ-топ.

Я подхожу совсем близко и целую его в шею, в подбородок, он, резко вскинув руку, пытается отгородиться, но я перехватываю его руку и, развернув ее, прижимаю к своей груди, не сводя с него умоляющего взгляда.

— У меня некрасивое тело? Тебе противно на меня смотреть?

Он качает головой:

— Нет, Рут, изумительно красивое. Но тебе необходимо одеться.

— Мне необходим ты.

Он закрывает глаза и, отступив Назад, разворачивается.

— Нет. — И направляется к домику. Если он войдет внутрь — считай, все пропало. Ничего у меня не получится.

— Постой! Постой же! — кричу я, мысленно добавляя: «Все равно я тебя заполучу, все равно!» Я так зациклена на своем отчаянье, что нет сил себя контролировать, все, больше не могу… раздается журчание, и настолько громкое, что Пи Джей останавливается, вконец ошарашенный. Я и сама в жутком шоке и представить себе не могла, что могу вот так… описаться. Я нагоняю Пи Джея и впиваюсь в него поцелуем, протиснув ему в рот язык, глубоко-глубоко. Он с судорожным всхлипом переводит дух и жарко выдыхает мне в губы:

— Мы еще должны позвонить твоей маме.

Но ни он, ни я не двигаемся с места и снова целуемся.

— Ладно, — говорю я, — давай позвоним, раз должны.

Его постель какая обветренная кожа… Он дальше хочет целоваться и целовать, мне же охота царапаться, драть его ногтями, я закрываю глаза. Обхватываю пальцами член. Эту штуку надо теперь гладить. Никогда не могу угадать, где лучше, там ли я тру, вечно они начинают канючить. Пи Джей стоит на коленках, рядом с моей задницей, гладит мне ноги, по собственной инициативе. Я-то предполагала, что ласкать-гладить придется мне, но он почему-то воспротивился, ладно, я могу и просто так полежать, не суетиться, пусть сам раскладывает мои ноги-руки, как считает нужным… О-о, да он молоток, вон как наяривает, и раз, и два, и три… в меня, в меня, в мен-н-ня, это в моем вкусе. Я постанываю, но вяло и редко, по идее, он должен это просечь. Куда уж, он и так кайфует, все, что ему требуется, — поскорее снова загнать в меня свой кол; но в конце концов и я не выдерживаю, сама кладу ноги ему на плечи и прошу, чтобы глубже…

16

— А вдруг я сделаю тебе больно, — волнуюсь я.

— Не сделаешь, — говорит она. — Давай же скорее, давай.

И я уступаю. Я не могу устоять. Я почти на подходе… Какая она у нее дивная, какое упоение быть там, внутри… Я замираю, не двигаясь. Ведь Рут тоже должна успеть. Я закрываю глаза и убираю ладони с ее грудей — в этой позе их слишком трудно ласкать. Потом обхватываю ее запястья и прижимаю их к кровати. Она явно этого не ожидала, но теперь я чувствую малейший ее отзыв… и зов… теперь я могу двигаться и в такт ей, и внутри нее. Я очень крепко, до боли, впиваюсь в ее рот, пусть терпит, она заслужила немного грубости, о-ох, чувствую, как она колотит меня по спине пятками. Я внедряюсь в нее до упора, и еще, насколько могу… весь переполненный жаждой мести и жаждой любви, одновременно… толчок и еще толчок, это моя жестокая нежность… это я нежен до жестокости. Я слышу: «Подожди…» И о боже! Конечно, в тот же миг кончаю, все мое тело помогает этому завершению, я каждым нервом впитываю огонь, опаливший мой пах.