В блаженном угаре

Миссис Барон позавчера отбыла в Дели, чтобы там взять Рут под стражу, в соответствии с разработанным планом. Пытался провести разъяснительную беседу с ее благоверным, но он слушает исключительно себя. Только часа через два после моей лекции о предстоящем «захвате» его дочки до него что-то стало доходить, пришлось повторять все по десять раз, а он бродил вокруг, почесывая задницу. И все щелкал калькулятором, подсчитывал расходы: чик, чик, чик.

Жду дальнейших приказаний.

~~~

Пульс

Центр исследования и развития человека

Суббота, 12 декабря 1998 г.

Дорогой Пи Джей!

Дела у нас неважнецкие, Рут не желает возвращаться, эти блаженные паскуды окончательно заморочили ей голову. Ей «жаль папочку», но «может быть, в другой раз» (она уверена, что будет и другой раз). Вот так! Не хочет пропустить день посвящения.

~~~

Пульс

Центр исследования и развития человека

Четверг, 15

Пи Джей!

ЕСТЬ! Они прилетают двухчасовым рейсом из Бомбея. Миссис Барон с кислородным баллоном, у нее был приступ астмы, и в посольстве настояли (молодцы ребята!), чтобы мисс Барон ее сопровождала — иначе, сказали, аннулируем паспорт.

1

Меня зовут Рут, вообще-то имя мое еще в древности означало «жалость». Но меня часто называют: «Безжалостная». Вроде древнего ископаемого хищника. Безжалостная хищница. Из-за таких разговорчиков во мне действительно просыпается инстинкт самосохранения. Все точно по Дарвину. Даже когда моя семейка налетела на меня, как шайка бандитов, уговаривая (вернее, приказывая), чтобы я согласилась на эту трехдневную пытку, я подумала: ладно, переживем — с помощью медитации — общение с этим типом, подумаешь, какой-то отвратный таг[6] из Нью-Йорка. Главное — быть вне, отрешиться, быть выше этого. И все же было как-то стремно, даже руки дрожали. Задрожали сразу, как только все начали шикать и твердить «хватит, успокойся»; и когда я спросила у этого своего спасителя, могу ли я поговорить с мамой и с Тимом — это мой самый старший брат, — таг сказал «конечно».

Потом снова повторил «конечно», вот тут я и успокоилась, просекла, что дяденька и сам, видно, здорово нервничает. Я ведь ненормальная, всегда чувствую: когда люди психуют, над ними словно невидимые струи, они стягиваются во влажные набрякшие облака, которые клубятся и парят. Я старалась обогнать братьев и Фабио и шепотом считала… один, два, три, четыре. Они просто бесились… пять, шесть, семь, восемь… Но тагу этому хоть бы что, наверное, он не слышал моего бормотания. Над верхней губой — капельки пота, и пристально так на меня смотрит. Глазки ласковые, улыбчивые, с лучиками морщин, на вид — лет пятьдесят пять, пятьдесят шесть.

И вот мы торчим на заросшем травой холме. Я высматриваю хоть что-то приметное, но холмик так себе, уныло-ровный и скучный. Трава сухая, за моей спиной фермерский домик, а за домиком — холмы, холмы… Просторы тут: гуляй — не хочу, на десятки миль вокруг — ни души, не считая всех нас десятерых. Мы стоим, сбившись в кучку, пялимся на кирпично-красную пыль. Мои родичи все норовят подтолкнуть меня поближе, в серединку. Подходит мама, бубнит мне в самое ухо: «В комнату Пусс[7]». Я невольно оборачиваюсь и смотрю на тетку, которая стоит рядом с дядей и как-то странно подмигивает. Да и все они как-то странно кивают и подмигивают. Бред, с чего бы это им? А с чего подмигивать моей тетке? Но она опять — точно! — слегка прищуривает правый глаз. Пусс — сестра моей матери, муж у нее — Билл-Билл, худенький, личико маленькое, очень смешливый. Детей у них нет, зато есть эму, Пусс называет этих страусих (строго говоря, они не страусы, но очень похожи) «мои девочки», в их увесистых тушах до фига протеина и почти нет холестерина. Кроме самой Пусс, они никого к себе не подпускают. До эму были кошки и тоже признавали одну ее.

Плетусь в дом — что ж теперь делать! Нет, не понимаю… какого черта они все это устроили: выманили-таки меня, тоже мне умники, прижали человека к стенке и довольны. А эти их уговоры с пеной у рта? Жуть! Но главная предательница, конечно, Пру Лемон. Это она проболталась о марихуане и о том, что я выхожу замуж за гуру.

Пру была моей подругой, да, именно «была», «прошедшее законченное». Или как там оно называется… В апреле мы рванули с ней вдвоем в Индию, почему-то именно туда, планы были грандиозные. Посмотреть на что-нибудь обалденное, невиданное. Про Индию мы не знали ничего, так, только всю эту набившую оскомину муть. Тадж-Махал, сари, слоны, расшитые покрывала и байки о каких-то вечеринках с травкой в Гоа,[8] где задарят подарками, наговорят комплиментов, а главное — никто не будет устраивать потом скандалов и читать нотации. Индийцы, они плевали на тебя, твори что хочешь, никто не осудит, им бы с собой успеть разобраться, жуткие самоеды (как Вуди Аллен, он во всех своих фильмах такой). Они, наоборот, захваливают до тошноты. Сейчас вспомню. Ну-у… примерно так: «Ах, какая ты чуткая и красивая, ох, какая ты потрясающе умная, ух, ты самая-самая», — короче, сплошные сопли и лицемерие. Я спросила у одного такого балаболки, Шви его зовут, зачем он все это несет, все эти «ахи». Только расхохотался в ответ. «Ах, милая Ру-у-т, не сердись, все мы любим, когда нам льстят».

Что меня потрясло, так это дома из щебня; один такой город лепит себе же подобный, сбывая щебенку этому другому. Те здания, что из нормального камня, тоже не многим лучше: щербатые, полуразрушенные, огромные обвалившиеся куски крошатся, превращаясь в плотные кучи, нашпигованные ярко раскрашенными Кришнами и Шивами. Впечатление — как от «Алисы в Стране чудес», и вообще такое чувство, что ты попала в декорации библейского Ада и Райского сада. Никогда не знаешь, куда именно тебя занесет. Нас предупредили, что запросто могут и куда-нибудь завезти, поэтому после десяти старались держаться вместе — какое-то время. Постоянное ощущение: будто стоишь на голове и мозги твои куда-то пересыпаются, как песок в песочных часах. Чего я там только не насмотрелась! И сейчас перед глазами все как наяву: маленькие нищенки, их заскорузлые от грязи одежки даже не гнутся — будто они из картона. Сказочной красоты белая лошадь, и при ней целых тринадцать погонщиков в клевых прикидах — это полный отпад, экзотика. Рикша, который врезался в мула, его зеркальце для обзора — вдребезги. Женщины со странными резными протезами вместо ног или рук. Видела нескольких садху, это аскеты, с длиннющими — футов в шесть — усами. И еще запомнила танцоров со змеями, пластика у них обалденная, и малышек-танцовщиц с насурьмленными глазами. Смотришь, смотришь… на что-то минуту, на что-то мельком, часто одно наплывает на другое, перемешивается, не успеваешь крутить головой. Кто-то ковыряется в зубах щепкой, а у этого несчастного торчит из раны обломок кости, тоже похожий на щепку. Люди, ослики, лошади, снова человек, снова зверь. И опять лица, лица, и снова морды, мордахи, мордочки. Никогда не знаешь, что увидишь в следующую минуту и тем более — завтра.

А в Сиднее что? В Сиднее заранее известно (более или менее), что тебя ждет. Все по правилам, все «от» и «до». В Индии никаких правил, ее невозможно втиснуть в рамки и системы, ни одна система не выдержит этой непредсказуемости; а если все-таки попытаешься втиснуть, то все разрушишь.

После Гоа мы поехали в Кулу, а в ашраме под Ришикешем — разругались. Пру там все действовало на нервы: сама атмосфера, омовения, песнопения. А я только радовалась — потрясающая острота ощущений, полный балдеж! Но она изнылась вся: давай отсюда смотаемся. Я пыталась описать ей свое состояние. Эту разлившуюся по всем жилочкам теплоту и нежность: как будто у меня нет больше грудной клетки и чья-то ласковая рука гладит меня прямо по сердцу. Какое это было блаженство!

6

Таг — член религиозной секты в Северной Индии, разбойник-душитель; таги убивали, главным образом, путешественников.

7

Это имя означает «киска» (англ.).

8

Гоа — часть союзной территории (Гоа, Дамана, Диу) на западном побережье Индостана.