В блаженном угаре

Я ей в ответ:

— Тогда почему все такие послушные и сознательные? Раз все мы обязательно когда-нибудь умрем?

— Ты имеешь в виду: почему люди придумали, что нельзя воровать и грабить и ничего не делать, день и ночь развлекаясь?

— В том-то и дело, что ни в чем они не уверены. Очень уж это страшно — думать, что тебя сожрут могильные черви, и все.

Черная отметина на стене неотвратимо разрасталась и в какой-то момент стала размером с мою собственную голову. Я уже подумывала о том, что это зловещее соответствие надо соответствующим же образом отметить: надеть на голову целлофановый пакет и затянуть концы. Обошлось без пакета… вместо этого я два дня подряд проревела. А реветь начала после того, как меня слишком сильно обкорнали, на пять сантиметров короче, чем я просила, и вид у меня был кошмарный. Но не это было истинной причиной моих рыданий, ревела я из-за того, что не могла понять, зачем мне вообще жить… Зачем, если в людях гораздо больше подлости, зависти, суетности, чем доброты, щедрости и тепла? Зоя решила, что мне срочно нужно чего-нибудь принять, отвлечься, поэтому мы хватанули «экстази». Я смотрела в ее глаза и плакала — теперь уже от счастья. В глазах Зои сияли все звезды и планеты Солнечной системы, я гладила ее лоб, называла самой-самой лучшей и красивой, она была гениальной личностью, такой же, как я, да, глаза наши сверкали, она воспринимала мир так же, как я, и я смотрела на все ее глазами. Впервые в жизни я не чувствовала себя одинокой. Да, теперь я была не одна на этой планете, наконец-то — ура! — кто-то меня увидел… Правда, очень удручало, что этот классный кайф был всего лишь реакцией на наркотик. Зоя меня утешала:

— Брось напрягаться, если все фигня, если мы непонятно для чего живем, давай хотя бы оттянемся на всю катушку…

Так я лежала, ворочаясь, в полумраке, а перед глазами всплывали, снова и снова, стены моей детской, и я всматривалась в рисунок на обоях. Когда мне это надоело, очень долго не могла сообразить, что я не дома, а в халупе своих родственников. Глянула в окно: деревьев почти не было видно, значит, до утра еще далеко.

Жутко захотелось освежиться водичкой. Я поднялась, стала искать свое сари: провела рукой по стулу — ничего… пощупала на всякий случай спинку: тоже ничего. Сари не было ни на кровати, ни на полу. Нет, это полный дурдом! Вышла в холл, зачем, неизвестно, можно подумать, что у сари есть ноги. Обернувшись полотенцем, потащилась на улицу, к душу, там его тоже не было. Прибежала назад в спальню, подняла подушку, а под ней — нож. НОЖ! Тут меня снова прошиб пот, этот нож меня завораживал и словно к чему-то призывал. Фу, какие мокрые ладони, тру-тру их о полотенце, и никакого толку. Тихонечко… ш-ш-ш… медленно-медленно открываю дверь его спальни; там — ни звука, не слышно ни дыхания, ни сопения, там… вообще никого! Вот гадство… это что еще за выкрутасы? О-о, как же я его ненавижу! Отхлебнув минералки, выскакиваю на улицу — никого. Присаживаюсь на корточки пописать. Сзади доносится шелест крыльев, я оборачиваюсь, но птицы не видно. Однако она вьется где-то рядом, кружится над одним местом — я слышу шелест в листве. Я подхожу к дереву, это оно шелестит. Разглядываю ветви, поднимая голову все выше, и почти у самой верхушки замечаю что-то серое, похожее на сгусток дыма… оно колышется на ветру, как длинный-длинный флаг. Значит, вот где оно, это проклятое сари, забралось на дерево…

Ха-ха-ха, действительно дурдом. Но я, конечно, не такая дура, чтобы лезть за ним — слишком уж высоко. Этот долбаный нудила, наверное, не в первый раз так развлекается, или старому кобелю захотелось разучить новый фокус? Гав-гав. Жалкое ничтожество, нет, он хуже ничтожества. Пора отсюда сматываться… Мама не должна была соглашаться на это «лечение». Просто какая-то трепанация черепа, мне все время впаривают, что я не создана для религии, что не с моим умишком постигать духовные истины и вообще что это просто блажь. Я уже на последнем издыхании, ну ничего, хотя на данный момент он одержал верх, мы еще посмотрим, кто кого… Дяденька уверен, что я начну причитать, «ах-ах-ах», «ой-ой-ой». Не дождется. Что бы он ни вытворял. И нечего распускать нюни. Вот сейчас уйду и не стану больше об этом думать, проехало.

…Мне его подарила Рахи, мое сари. Из какого-то особого хлопка, мягкое-мягкое. Так и хотелось зарыться в него лицом, ткань легкая, как пух, так приятно было его ощущать…

Я смотрю по сторонам. Действительно никого нет. Значит, мне не показалось и с мозгами у меня полный порядок, в отличие от моих родственничков. Возвращаюсь в дом и прикидываю, из чего бы соорудить новое сари. Занавески на окнах совсем короткие, одно название. Срываю со своей кровати простынку, надсекаю ножом и рву на две части. Потом сажусь пить чай, хотя мне совсем не хочется.

10

— Это кто? Здрасте.

— А вы угадайте. Ну?

— Ивонна.

— Точно! А как вы догадались?

— Это не так уж сложно, честное слово, я могу поговорить с Мириам?

— Но она спит.

— Ах, черт… простите. Понимаете, я очень спешу. Ивонна, выручайте, хочу попросить вас об одном одолжении… Вы не могли бы мне помочь? Да, я понимаю, ворвался среди ночи, но… Вы не могли бы ко мне выйти?

— Ну что, как идет лечение?

— Ивонна, милая, мне сейчас не до разговоров, в другой раз. Вы не могли бы дать мне какую-нибудь одежду — для Рут. Что-нибудь удобное.

— Что прикажете принести? Платья или брюки? Наверное, все-таки парочку платьев?

— Вам виднее, уверен, вы сумеете найти оптимальный вариант, кто же, как не вы.

Стою под деревцем на тропинке, уже стало чуть-чуть светлее, ночь безлунная, но звезды еще видны. Южный Крест, Пояс Ориона, но не уверен, я не изучал карту южного неба. Что у них тут, Юпитер, Сириус, хвост Большой Медведицы? Очень оно у них тут ясное, небо, и это замечательно, ничего не скажешь. В Нью-Йорке никаких тебе звезд. Дьявол, куда эта тараторка запропастилась? Три сорок восемь, то есть почти четыре, бред какой-то, все мои мысли крутятся вокруг сари.

Это просто одежда или нечто большее? Некоторые из моих коллег считают, что отобрать «униформу» — устаревшая методика, примитивный прием, примерно то же, что отрезать косичку — шикха — у кришнаита. Тем не менее таким способом довольно часто действительно можно преодолеть тягу к секте — просто изъяв «священное одеяние». Слишком просто, если не сказать — грубо, но тут уж не до сантиментов, честное слово, не до мелочей, главное, вытащить человека из этого поганого ашрама, пока он совсем не пропал. Я все торчу под деревом и уже явственно представляю себе жуткую картину: как я два года без передыху бормочу свои мантры о поганых ашрамах.

Стрелки доползают до четырех, и меня прошибает пот. Болван! Я обязан был все это предвидеть! Хорош: оставил Рут одну, без присмотра, как какой-то неопытный новичок… Дьявольщина, я становлюсь таким же заторможенным, как ее милые родственники. А теперь представь, ЧТО ТАМ ДЕЛАЕТСЯ. Представил… Рут наверняка успела дать деру, сразу после меня. Не выдержав, я ору «Ивонна!» и уже готов растерзать себя. Ага, идет: вид вороватый, грация прямо-таки змеиная. Главное, никаких комплиментов, любая банальность разожжет ее пыл, дай только повод, и тогда она уже не отцепится…

— Вы принесли вещи? — спрашиваю я.

Но уже сам вижу: принесла, и еще успела надеть туфли на каблуках и шорты, такие, что короче некуда.

— Да-да, вот они, и знаете, я прихватила для нас кофе.

— Я не могу, Ивонна, ни минуты…

— Но… но это мой вам подарок… мне хотелось немного вас подбодрить… вы ведь так стараетесь, столько напрасных усилий…

Ее глаза влажно блестят, и вот уже катится по щеке слеза, оставляя черную от туши полоску. О господи, я сдаюсь, тем более что мне давно хочется пить.

— Ладно, уговорили. Делайте свой кофе.

4.20, 4.21, 4.24. Наконец-то разливает по чашкам и протягивает одну мне, отводя назад локон, потом второй, третий, локонов у нее до черта.