Почтовый круг

— Это ему не на толевой, — тихо рассмеялся Косачев, — будет знать, как занимать чужое место.

— Зря ты. Он вроде бы мужик ничего.

Васька приподнялся, выглянул из-за куста, повертел головой, затем повернулся к Сережке лицом.

— Я тебе забыл рассказать. Тунгус, — он кивнул в сторону берега, — страшно боится одного летчика. Не веришь? Чтоб мне сдохнуть на этом месте! Сам на барахолке видел. Встретились они около пивнушки. Летчик уже хорошенький был. Гриша увидел его, хотел уйти. А летчик схватил его за рубаху и как закричит: «Ты чего, говорит, морда узкоглазая, от меня бегаешь? Думаешь, я забыл, как ты мне дырку сделал. Мы тебя, змею подколодную, пригрели, а ты за это пулю!» Тунгус ему что-то ответил, и летчик отпустил его. А зря. — Васька зло прищурил глаза.

25 июня

Я убежден: профессия выбирает людей. Бывает и наоборот. Лишь бы человек был на своем месте, любил свое дело. Дело — вот что объединяет нас. Страшно, когда человек живет не свою — чужую жизнь. За примером далеко ходить не надо. Михаил Худоревский. В торговле ему бы равных не было. Вот бы кому попасть сюда, в тайгу. Жратвы бы хватило на год. Запасливый, черт. Но он не летчик. В данном случае произошло какое-то недоразумение. Видимо, и наша профессия, когда выбирает, закрывает глаза. А жаль. Я бы хотел, чтоб мой сын был таким, как Павел Жигунов.

X. Пилот Худоревский

К ноябрьским праздникам к Погодиным на своей машине приехал в гости Худоревский.

— Мишка! — всплеснула руками Анна. — Как это ты к нам надумал?

— Так вы же не приедете сами, — слишком гордые или денег много зарабатываете?

— Вот и хорошо, что приехал, кстати, — улыбнулась Анна. — Мужики там кабанчика разделывают. Снимай свою парадную форму, иди помогай.

Михаил поверх куртки натянул фуфайку, пошел во двор. В стайке утробно гудела паяльная лампа, густо несло паленой шерстью, дело подходило к концу.

К вечеру у Погодиных собрались на жаренину. Ребятишки тоже рады гулянке. Чтоб взрослые не вытурили их на улицу, они сбились в углу возле патефона. Но вскоре и патефону не хватает сил пробиться сквозь вязкую сеть застольного шума.

Откуда-то появляется баян. Погодин ожил: голову на корпус, клавиши перебрал, поморщился — инструмент расстроен, но деваться некуда, надо гостей потчевать. Свесив поседевшие редкие волосы, заиграл плясовую.

Худоревский выскочил из-за стола, потянул за собой Анну.

— Где уж мне, — рассмеялась Анна. — Отплясалась.

Из угла выскочила Валька Зябликова, соседская девчонка, покружилась, помахала платком. Худоревский достал из кармана пятерку, сунул девчонке.

— Ай да Валька, молодец! — хвалили за столом гости. — Придет время, Уланову перещеголяет.

— А ну, Сережка, выйди, утри нос девчонке, — крикнул Худоревский.

Сережка не вытерпел, ноги сами вынесли его на середину комнаты. Подбоченясь, он пошел вприсядку, выбрасывая худые ноги, а взрослые в такт начали прихлопывать. Снова выскочила Валька, замахала платком. Сережка тут же перестал плясать и пошел на свое место к патефону.

— Э, да ты чё, брат, девки сдрейфил! — закричал Худоревский. — А ну, еще сбацай!

— Не хочу, — буркнул Сережка.

Худоревский развел руками, показывая, что уважает чужое мнение. Он вытащил из кармана бумажник, протянул Сережке десятку. Сережка посмотрел на деньги, на Худоревского, швыркнул носом и, пригнув голову, убежал в соседнюю комнату.

— Ты что это, Михаил, придумал? — накинулась на летчика Анна. — Деньгами ребятишек баловать!

— Ничего. Пусть привыкают. Заслужил — получи свое.

— Скажи, Михаил, а сколько летчики зарабатывают? — подал голос молчавший до сих пор бакенщик Никита Косачев. — Ну, я говорю, сколько выходит.

За столом притихли, все ждали, что ответит Худоревский.

— Когда как. У нас ведь от налета зависит. Ну а в общем, не обижают, — уклончиво ответил Михаил.

Вскоре разговор за столом распался, расползся по углам, каждый отыскал себе собеседника. Худоревский с Погодиным вышли покурить на кухню.

— Вот так и живем, — посматривая в окно, говорил Погодин. — Тайга да подсобное хозяйство выручают. В этом году без орехов остались, кедровка спустила, а с ягодами ничего, брусники пятнадцать ведер заготовили, десять продали, а пять в бочку на зиму засыпали.

Худоревский молчал и, как показалось Николаю, равнодушно слушал.

Погодин снизу вверх коротко взглянул на летчика:

— Ты не слышал, Михаил, у нас поговаривают, будто коров в черте города скоро запретят держать!

Худоревский пожал плечами. Погодин тяжело вздохнул:

— Я бы и сам ее сдал. С этим сеном маета одна. Как говорят, ни сена, ни корма — одна кутерьма. Косить не дают, а в продаже нет. Каждый год одно и то же, правдами и неправдами добываем корм. Не ребятишки, давно бы сдал. Да только на одну зарплату не проживешь. Получишь ее и не знаешь, куда деть. Туда надо, сюда надо. А здесь что на столе, все свое. А там все с купли. Да и привыкли мы. Анна без хозяйства, без коровы жизни не мыслит. Мы вроде бы и в городе и в деревне. У ребят ведь каждый день свежее молоко.

— Надо уметь устраивать свою жизнь, — сказал Худоревский. — Ты держись за меня. Мужик ты надежный, не болтун. И руки у тебя золотые. Одним словом, специалист.

— Правильно. Специалист по горбовикам, — сказала пошедшая на кухню Анна.

— Ну ты это зря, Анна, — загудел Худоревский. — Я вот помню, вмятины на самолете он выправлял — просто загляденье.

— Я и сейчас правлю, только на машинах, — засмеялся Погодин. — Если тебе нужно, то давай.

— Собственно, за этим я и приехал, — вырвалось у Худоревского. — В прошлое воскресенье помял левое крыло и дверку.

— Сделаю, будет как новая, — пообещал Погодин.

— Беда, Михаил, у нас, — оглядываясь на дверь, тихо проговорила Анна. — Отыскалась Сережкина родня, хотят забрать его к себе. Что делать, что делать, прямо не знаю. Может, ты что посоветуешь?

Худоревский достал из кармана пачку «Казбека», вытащил зажигалку, подаренную Погодиным, прикурил. Затянувшись, он оглядел Анну с головы до ног.

— Сколько у тебя ребятишек? Четверо? Так, может, это и к лучшему, что родня отыскалась. Одним меньше будет. А вырастишь его — он тебе даже спасибо не скажет.

— Ой не говори так, — всхлипнула Анна. — Вот лягу спать и вспомню про письмо, будь оно неладно, вся душа напоется.

— У них все права. Я жигуновскую породу знаю. Что захотят — обязательно сделают.

— Чего ты, мать, этот разговор затеяла? — перебил жену Погодин. — Пошли за стол, гости заждались.

Выпили еще по одной, затянули военные песни. Получалось ладно, громко — до жил на шее. Мужики стали вспоминать, кто где воевал.

— Слушай, Михаил, — подал голос Косачев, — ты там поближе к верхам, может, слышал про тех ребят, летчиков, что перед войной потерялись? Сдается мне, все же кто-то из них уцелел, спасся. Не могли они все пропасть.

— Почему ты так думаешь? — поднял брови Худоревский.

— Да не слушай ты его, — махнул рукой Погодин. — Это у него с перепугу. Этим летом Васька, сын его, в церковной нише четыре куска мыла нашел, а в нем золото оказалось.

— Много, нет? — встрепенулся Худоревский.

— Сто пятьдесят семь граммов, — ответил Косачев. — Так мне в милиции сказали.

— Что, неужели отнес? Ну и дурак. Мог бы промолчать. Это же целое состояние.

— Через него он у нас героем сделался, — засмеялся кто-то из мужиков. — Два месяца в милицию таскали.

— А что смеетесь, — обиделся Косачев. — Мне чужого не надо. А здесь дело темное, уголовщиной попахивает. Меня сам Ченцов допрашивал. Я и думаю: кто-то остался в живых. Вот и любопытствую: может, у вас что известно.

— Я думаю так, — помедлив, сказал Худоревский. — Сушков не хотел лететь в Иркутск, не в его это было интересах.

— Это почему же? — спросил Погодин.

— Не прикидывайся, Николай, будто не знаешь, — коротко глянул на Погодина летчик. — Бурков бы ему за Тамару не простил.