Страница 4 из 101
— Браво, Скрофа! Мне по душе твоя затея. Эдак ты и товар сохранишь, и своей цели добьешься. Девчонка отделается простым страхом, — как истинный хозяин, Ланиста по достоинству оценил деловую сметку своего приятеля…
— Страхом… Кто смеет говорить о страхе, когда рядом находится римский легионер? — раздался грубый голос вошедшего солдата. — Заклинаю вас именем Мария, моего вождя, покажите мне того, кто осмелился вам угрожать. Я сделаю так, что ветер развеет во все стороны его испепеленное тело.
Говоривший это, похоже, сам наслаждался эффектом, произведенным его словами. Длинный, тощий, неуклюжий, с плутоватой физиономией, он производил самое неприятное впечатление. При взгляде на его фигуру, не лишенную комизма, легко было догадаться, что он принадлежит к типу солдат, чья храбрость увеличивается с каждым шагом, отдаляющим его от поля сражения, достигая наибольших размеров в одном из кабаков. Таков был наш новый герой, постоянно недовольный, недисциплинированный и трусливый в строю, но не имеющий себе, равных в грабежах и трактирах. Будучи солдатом под началом консулов Бестиа и Альбино, он был участником первого сражения в Африке, в котором римское войско потерпело поражение. Это было то жалкое войско, которое так правдиво и безжалостно описал Салюстий в истории югуртинской войны. Возвратившись с позором в свое отечество, но успев при этом награбить порядочный капитал, он шлялся по трактирам и домам терпимости, хвастая своими необыкновенными подвигами. Дезертировав однажды с поля боя, он давно был бы осужден и обезглавлен, если бы не имел могучих покровителей. В настоящее время он зарабатывал деньги наемными убийствами и слежкой за недругами аристократов.
Таверна Геркулеса-победителя была одним из его любимых мест, где он давал волю своей фантазии. Никто не принимал его слов всерьез, но и не решался опровергать, поскольку никому не хотелось связываться с вооруженным человеком. Однако последняя фраза Макеро (так звали этого солдата и подонка) была встречена добродушным смехом.
— Не обнажай свой меч без нужды, доблестный Макеро, — сказал, отсмеявшись, Ланиста. — Перед твоим приходом мы говорили об одной девушке, афинской невольнице, и ты легко поймешь, что если не все квириты обладают твоей храбростью, то еще реже можно встретить это качество у иностранки-невольницы.
— Золотые слова, Марк, честно говоря, не так-то просто найти храброго человека и, клянусь богами, другого такого храбреца, как я, встретишь не чаще, чем одного на тысячу.
— Кстати, — не без иронии спросил фламин, мы увидим тебя завтра в шествии триумфатора?
— Я предпочитаю уединение с одной прелестницей незаслуженному триумфу Мария, — отвечал с презрением хвастун.
— А между тем говорят, что Марий одержал так много побед, что этим увеличил славу римского оружия многократно.
— Жалкая слава! Наглое хвастовство и зазнайство плебеев, которые, благодаря нечестным выборам, захватили себе плоды наших побед. По их мнению они восторжествовали над Югуртой, тогда как мы покорили всю Нумидию.
— Ты, как видно, сторонник консулов Бестиа и Альбино, но если бы они тогда победили, Югурта давно бы сидел в тюрьме.
Нахал грыз свои длинные усы. Он почувствовал всю колкость насмешки, но не способен был покраснеть и ответил так, как на его месте ответил бы всякий плохой солдат.
— Альбино и Бестиа были изменниками. Они польстились на золото Югурты, но с Метеллом мы очень скоро показали, на что способен настоящий римский солдат.
Бездельник нагло врал, очень хорошо понимая, что каждый из сидящих в таверне внутренне потешался над его наглой ложью, но тем не менее продолжал бахвалиться и, чтобы придать больший вес своим словам, беспрестанно стучал по столу кулаком так, что посуда и кружки подскакивали и дребезжали.
— Клянусь Геркулесом, если бы за каждого нумидийца, которого я отправил в Тартарары, мне досталось хотя бы по одной сестерции, я бы мог одолжить денег самому Крезу. Вы не верите?
— Как не верить. В этом нет ничего невероятного, — улыбаясь, заметил Скрофа. — Но скажи мне, неужели эти нумидийцы так страшны, как о них говорят в народе?
— Страшны? Просто сволочь, способная только на бегство. Пусть Меркурий немедленно унесет меня в ад, если я опасался их больше, чем африканских шакалов. Ничтожества, что пешие, что конные, с их маленькими дротиками. Я помню, однажды разогнал их сотню с лишним, не считая тех, что уложил на месте.
— А, так значит ты своим дыханием убиваешь и рассеиваешь людей, словно ветер листья.
— Почти что так. Чтобы вы представили себе, какая сила в моих руках, я вам расскажу, что у меня произошло с одним нумидийцем. Однажды в прекрасный солнечный день я покинул пределы лагеря, нашел тенистое место, столь редко встречавшееся в той стране, и прилег в тени деревьев. Ничего не опасаясь, я вскоре заснул. Не знаю, сколько времени я спал, помню только, что меня разбудил сильный толчок. Я попытался встать, но почувствовал, что связан по рукам и ногам. Угадаете, кто это был? Представляете, африканец, черный, огромного роста, толстый, с сильными мышцами, тащил меня связанным, пустив своего коня со скоростью ветра. Он решил увезти меня, как пленника, в свой лагерь. Но он имел дело с храбрым Макеро. Я сразу высвободил руку и ударил лошадь кулаком в висок. О, многие позавидовали бы такому удару. Через минуту еще удар, и я вставал на ноги жив и невредим. Тут я хотел схватить подлеца, чтобы отплатить ему той же монетой, но он бросился бежать. А когда нумидиец бежит, догнать его нет никакой возможности. Все же я был рад, что опасность миновала.
— А что ты сделал с лошадью нумидийца?
— Она околела, я раздробил ей висок своим кулаком.
— Да покарают тебя боги, наглый лжец! — проворчал фламин, пораженный такой наглой ложью.
— Должно быть, это случилось в горгонданских полях под командованием славного Бумбамада, — прошептал на ухо Марку Феличе, владелец гетер, вспоминая комедию Плавта «Хвастливый воин».
— А нумидийца ты больше не видел? — спросил Плачидежано.
— Как не видел. Через несколько дней он ощутил на себе всю мощь моей руки. Я увидал его во время сражения среди главных военачальников, окружавших Югурту. Конечно, я моментально бросился на него, расшвыривая в стороны пытавшихся мне помешать вражеских солдат. Наконец мы оказались друг против друга. Одним ударом меча я рассек брюхо лошади, другим ударом раскроил щит и шлем, затем голову, шею и грудь до пояса. Он был разрублен пополам.
И в это самое мгновение, как будто слова враля были способны вызвать лемуров,[20] странное явление исторгло вопль ужаса у всех посетителей таверны. Первым завопил от страха сам хвастун, побледневший, как стена и повторяющий одно и то же слово на языке, незнакомом окружающим.
Неожиданный посетитель таверны Геркулеса-победителя, так напугавший всех и в особенности храброго воина, был африканец, высокий, худощавый, с бронзовым лицом и черными блестящими глазами. Его величественная походка и смелый открытый взгляд внушали если не страх, то по крайней мере невольное уважение. Необычность вида незнакомца еще более усиливал плащ оригинального покроя. Белого цвета, он укутывал африканца с головы до ног. Черная окладистая борода доходила до середины груди, в ушах висели большие золотые кольца, тускло мерцавшие в отблесках неверного огня.
Поздний час, фигура и костюм африканца сначала до смерти перепугали суеверных римлян, но вскоре посетители таверны оправились, пришли в себя, и только наш воин, пристально вглядываясь в африканца, все больше и больше впадал в панику.
— Кажется, наш герой сегодня оставил дома свою отвагу, — прошептал Ланиста на ухо Скрофе.
— Посмотрим, что станет делать это ничтожество, — тихо отвечал владелец гетер, целиком придя в себя после пережитого только что страха и радуясь тому, что наглый хвастун наконец попал в переделку.
Но, к огромному сожалению собравшихся в таверне, все закончилось быстро и тихо. Вошедший сел и сказал несколько слов на том языке, который был известен только ему и Макеро, дополнив слова энергичным повелительным жестом. Хвастун тотчас повиновался. Согнувшись, не смея поднять головы и взглянуть на окружающих, он, словно побитый пес, выскользнул из таверны. Все присутствовавшие с удивлением посмотрели друг на друга.
20
Лемуры — разновидность ларв (см. ниже), в честь которых в Риме проходили ночные обряды — лемурии.