Страница 57 из 59
Шофер взглянул на сопровождающего, тот взглянул на часы и в знак согласия кивнул ему. Дорого, наверное, обошелся ему этот неосторожный кивок. Машина круто повернула в нарушение установленного движения и остановилась у входа в ресторан.
Я спросил:
– Зачем? Вас ждут!
– Ты не знаешь зачем? Пойдем!
Мы вышли из машины и поднялись на второй этаж.
Тут же, узнав его, к нему подбежал метрдотель, старый знакомый.
При входе в зал, еще до столиков, небольшой, отгороженный занавесями, кабинетик метрдотеля.
Михаил Александрович раздвинул занавеси и бросил метрдотелю:
– Я на минутку. Накоротке! Две бутылки коньяка «КС». Одну с собой.
По тем временам это был высокой марки грузинский коньяк. Бежать за ним метрдотелю не пришлось. Нашелся в шкафчике.
Тут же появились на столе два фужера.
– А себе? – спросил Шолохов. – За хорошее предприятие выпьем!
– За хорошее можно! – согласился метр.
Я с упреком глядел на Шолохова. Он понял мой взгляд.
– Ничего ты не понимаешь. Не с пустыми же идти руками.
Взял со стола бутылку и засунул ее в широчайший карман галифе.
Сам разлил коньяк.
Шолохов присел на край стула и отпил глотка два. Метр осушил фужер.
– Садись, – приказал он мне. – Время еще есть!
Я смотрел на часы. Стрелки неумолимо двигались к роковому часу.
Он заметил мой жест с часами и досадливо сказал:
– Не мельтеши!
Между тем наметилось какое-то странное и тревожное движение. Метр выглянул за занавеси и побледнел, отступил на шаг, у него мелко задрожали руки. Шторы раздвинулись, в кабинетик вошел Поскребышев, за его спиной виднелись фигуры молодых людей в плащах. Вполголоса он гневно произнес:
– Михаил, не о двух ты головах!
– У всех по одной, а не по две! – ответил, посмеиваясь, Михаил Александрович и, обращаясь ко мне, добавил: – Федор, налей нашему гостю!
– Наливай! – неожиданно согласился Поскребышев.
– Ого! – воскликнул Михаил Александрович. – Слышу речь не мальчика, а мужа!
– И себе наливай! – приказал мне Поскребышев. – Да не стесняйся! По полной!
Взял у меня из рук бутылку, налил мне и метру фужеры доверху. Бутылка сразу опустела.
И я и метр поняли, в чем дело. Нелегкая это для меня задача – сразу выпить полный фужер, а пришлось. Метр человек тренированный. Шолохов по своему обычаю сделал всего лишь глоток. На секунду отвлек его внимание фужер, Поскребышев выплеснул содержимое своего фужера через плечо.
– Едем, Михаил. Я на час передвинул твою встречу! Хозяин не будет тебя ждать!
– Я год ждал…
Не так-то громко были произнесены эти слова, а прозвучали как гром. Невозможные, вне логики того времени…
Лицо Поскребышева ничего не выразило, однако почувствовалось, что в душе он содрогнулся.
Шолохов, странно посмеиваясь, извлек из кармана галифе вторую бутылку и поставил ее на стол.
Не простившись, ни слова не молвив, Поскребышев задернул занавеси и ушел.
В оцепенении замер метр, я не знал, куда спрятать глаза. Не сказал бы, что я испугался, но нетрудно понять, какие могут явиться последствия.
Последствия не замедлили. Можно сказать, что явились мгновенно.
Пока успела опорожниться вторая бутылка, в статусе Шолохова совершились перемены. Обычно Шолохов вызывал машину из гаража ЦК. И на этот раз позвонил в гараж диспетчеру, чтобы прислали машину доехать до Староконюшенного. Диспетчеры – женщины, они всегда были любезны, крайне предупредительны, рады были услужить почитаемому писателю. Я не помню случая, чтобы Шолохову отказали в присылке машины, в какое бы то ни было время дня и ночи. Здесь же последовал отказ. Машины, дескать, все в разгоне. Такого в гараже ЦК не бывало и быть не могло.
Добраться из центра Москвы до Староконюшенного не велика задача. Взяли такси. Михаил Александрович в раздумье, но иногда усмешка трогает его губы. Невеселая, как бы отражение его раздумий. Он умел взглянуть на себя со стороны, оценить иронически обстоятельства, им же самим созданные.
Из дому позвонил в службу ЦК КПСС, занимавшуюся заказом железнодорожных билетов. У него всегда принимали заказ. И здесь отказ. Усмехнулся.
– Ну что же, сделаем еще одну проверку.
Он набрал номер Управляющего делами Центрального Комитета Крупина. Не знаю, что их связывало. Дружба? Но вот вопрос, имела ли место дружба у лиц столь высокой номенклатуры ко времени стабилизации сталинского режима? Деловые связи, и только. Крупин был с Шолоховым крайне предупредителен. А как же иначе? Кому из ответственных работников Центрального Комитета не было известно особое отношение Сталина к Шолохову? Хозяин ласков, ласковы и его лакеи. Я не усомнился бы в их дружбе, если бы в этот день он вышел на связь с Шолоховым. Его, конечно, не оказалось на месте. Никто не знал, куда он вышел. Раньше никогда так не отвечали. И если Крупин действительно отлучался, его тут же отыскивали и он перезванивал Шолохову.
– Все ясно! – молвил Михаил Александрович. – В армии это называется «снять с довольствия». Вот тебе депутатский мандат, поезжай в железнодорожные кассы в «Метрополе», в депутатскую. Авось туда не дошло. Бери купе в мягком вагоне на любой поезд. Проводишь меня до Миллерова…
Билеты я взял на вечерний поезд и поехал домой собраться в дорогу. Я спешил, но к телефонному звонку подошел. Звонили из ЦК, по поручению Михаила Андреевича Суслова. По его поручению мне передали, что, если я, Шахмагонов, еще раз появлюсь возле Шолохова, в Комиссии партийного контроля поставят вопрос о моем исключении из партии.
Я выразил готовность предстать перед любой комиссией, но твердо заявил, что до Миллерова Шолохова провожу.
Пусть не подумает читатель, что я похваляюсь своим мужеством. А что я мог ответить? Своей покорностью признать за собой какую-то вину в тех или иных поступках Шолохова, признать невозможное, а именно то, чего не было, свое какое-то особое влияние на Шолохова? Кто я такой, чтобы влиять на него? Даже в тот момент, еще не зная подоплеки отказа Шолохова идти на прием к Сталину, я не мог преувеличить своего влияния, это вопрос столь сложных взаимоотношений гениального писателя и «вождя народов», что к нему и близко не мог никто подступиться, кроме Сталина и Шолохова.
Видимо, у кого-то чесались руки учинить расправу над Шолоховым. Его не достать, так ударить по секретарю. И тогда я уже понимал, что несколько унижений, которые претерпел Суслов от Шолохова, мучили этого высокопоставленного партократа еще и потому, что имелись живые свидетели этого унижения. Для Суслова моя личность – столь незначительная мелочь, что он и не вспомнил бы обо мне, но он знал, что я присутствовал при тех пассажах, которые выставляли его на посмешище.
В отношении Шолохова и «моего влияния» на него моя совесть была чиста. Много позже я узнал, что чистая совесть не оказалась мне защитой, защитил меня Шолохов. Он сумел поставить громоотвод над своей и моей головой. Как он это сделал, с кем говорил, я не знаю. Состоялось что-то похожее на джентльменское соглашение, если слово «джентльменское» употребимо в таких делах. Меня не троньте, и я не трону. Так оно должно было выглядеть. Да, он не явился к Сталину на прием, но никто из тех, кто готов был его за это порвать, не знал и не мог знать, как это его уклонение от встречи воспринято Сталиным. Наверное, я не ошибусь, если выскажу предположение, что эти два человека понимали друг друга не только с полуслова, но и не произнося никаких слов.
Забегая вперед, скажу, что, вернувшись из Миллерова, я позвонил тому работнику ЦК, который запретил мне от имени Суслова появляться у Шолохова. Очень сожалею, что запамятовал его имя. Много их прошло, «калифов на час», сквозь мою жизнь.
Я доложил, что проводил Шолохова до Миллерова и готов предстать перед любой комиссией.
– Не спешите! – получил я ответ. – Когда нужно будет, сами позовем!
Так и не позвали. Слишком тугой узел тогда завязывался между Шолоховым и Сталиным.
Та поездка в Миллерово мне запомнилась, о многом я получил от Михаила Александровича разъяснения.