Страница 46 из 59
«Комсомольская правда» не собиралась публиковать этот ответ. Мне и заведующему отделом критики Виктору Тельпугову главный редактор поручил составить сдержанный ответ в несколько слов. Ответ родился: без особой на то нужды нет причин менять имя и фамилию, данные отцом и матерью.
Горюнов колебался, давать ли эту заметку, запрет действовал.
А тут раздался звонок Бубеннова главному редактору. Бубеннов сообщил, что ответ Симонову даст Михаил Шолохов, и просил приехать к нему наутро на встречу с Шолоховым.
В журналистских кругах было известно, что Михаил Шолохов крайне неохотно выступает в печати, да еще в полемике.
У Горюнова не было уверенности, что Шолохов явится на квартиру к Бубеннову, да к тому же еще и ввяжется в полемику. Не желая оказаться в смешном положении, он поручил мне поприсутствовать на готовящейся встрече. Я тоже не очень надеялся на такую встречу.
Утром, в половине десятого, на квартире Бубеннова собрались самые деятельные его защитники: Семен Бабаевский, Анатолий Софронов, Аркадий Первенцев, Елизар Мальцев (позже он переметнулся в другой стан, к оппонентам Бубеннова, порвав с русским крылом Союза писателей).
Интересная встреча. Я еще только приобщался к литературной среде, начал работать над первым своим романом «Тихие Затоны», на собравшихся должен был как будто смотреть снизу вверх. А вот не получалось снизу вверх, и не от уверенности в своих творческих силах, а от знания литературы и от внутреннего неприятия творчества этих «классиков», насквозь лживого и конъюнктурного. Воспитан я был на русской и мировой классике, а не на советских поделках, правда, тогда еще не мог представить себе, сколь прочны оковы партийной цензуры, сколь они мало дают места для творчества.
Быть может, мое далекое от почтительности отношение к этим именам позволяло мне увидеть то, что почтительность к ним скрыла бы от глаз.
Положим, исключая Бабаевского, с каждым из них я был знаком ранее по работе и в редакции «Известий», и в «Комсомолке», а с Елизаром Мальцевым мы занимались в Литературном институте Союза писателей (поучился я и в этом специфическом институте), ходили на семинары по прозе к Леониду Леонову и Константину Федину. Отличался он заискивающим характером перед сильными мира сего, ныне же я его увидел и самого в «классиках». За серенький роман «От всего сердца» о процветании колхозной деревни он получил Сталинскую премию. Из романа сделал оперу, ее поставили в Большом театре. Опера с треском провалилась, Елизар стал посмешищем в литературных кругах.
Я все еще новобранец, а он уже генерал, и рядом с ним генералы от литературы. Как тут не вспомнить бродивший тогда в писательских кругах анекдот. У подъезда Московского Дома литераторов стоят два вальяжных полковника Фадеев и Симонов и беседуют, перекрыв вход в подъезд. Подходит поручик. Надо бы ему пройти, да вход полковники загораживают. Пришлось ему обратиться с просьбой чуть посторониться.
– А ты кто таков? – спрашивает у него полковник Симонов.
– Поручик Лермонтов…
И тогда моему пониманию было доступно, что эти «генералы» всего лишь калифы на час. Где сегодня, на какой полке искать трехтомник Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды», романы Елизара Мальцева, стихи Анатолия Софронова, книги Аркадия Первенцева? Забыта и «Белая береза» Бубеннова. Время безжалостно, но и справедливо сняло с них лауреатский лоск, но в те дни они осознавали себя вершителями великой русской литературы. Осознавали ли? Приглядевшись, можно было заметить, что их что-то грызет изнутри, чего-то им не хватает, хотя все миллионеры, быть может, сомневались и сами не понимали природу своего взлета? Отсюда выработанные позы, долженствующие подчеркнуть их значение, выпятить его постановкой голоса; пустословие сочеталось с барственным тоном. Такое ощущение, что все они ходят, приподнявшись на цыпочки.
Попроще держался хозяин дома, поглотило все его мысли и чувства уязвленное самолюбие, и казалось ему, что вот еще одно усилие, еще рывок, и пуговицы с мундира Симонова, вырванные с мясом, рассыплются по полу. Улыбчив и сдержан более других Анатолий Софронов, ему, пожалуй, единственному из всей компании было присуще чувство юмора, и он умел взглянуть на себя со стороны. Что ни говори, сказывалось интеллигентное происхождение. Да и на цыпочки не надобно привставать при его росте. А Елизару Мальцеву как не привставать, это при малом-то росте. Аркадий Первенцев играет привычную роль партийного мудреца. Семен Бабаевский в жестах и в словах «живой классик», – не говорит, а изрекает.
Перед кем игра? Не передо мной же, слишком для них незначительная фигура, друг перед другом играли в значительность.
Звонок в дверь. Хозяин поспешил в прихожую. Мягкие шаги, негромкое покашливание, в кабинет вошел Михаил Александрович Шолохов. В кабинете словно посветлело. Ни малейшей игры, естественен, простота кажущаяся, удивительное, почти незаметное, чувство достоинства. Речь проста, без патетики, прозвучало и его любимое словечко «дескать». Генералы полиняли, и оказались они перед маршалом вовсе не генералами, а всего лишь солдатами.
С Шолоховым его старый друг, писатель Ефим Пермитин (о нем несколько позже).
Шолохов поздоровался с каждым за руку, извлек из галифе пачку «Беломора», закурил и, улыбнувшись, спросил:
– Ну и как? Ввязались в драку, а как ее закончить, не подумали?
Кто-то заметил, что Симонов превратил «Литературную газету» в собственный орган.
– Очень жаль! – отпарировал Шолохов. – Вас очень жаль. Такие богатыри отдали свою газету. Почему ваши пороховницы оказались без пороха? Где ваше «товарищество»?
Игра слов из «Тараса Бульбы», как потом я узнал, была любимой присказкой Шолохова.
– Наше товарищество в сборе! – в тон ему ответил Анатолий Софронов. – С Костей Симоновым мы разобрались бы, да у него защитники, с ними нам не разобраться без тебя, Михаил!
– Это как понять? – спросил Шолохов.
Софронов указал на меня:
– Вот «Комсомольская правда»… Федор, объясни.
Я пояснил, что из ЦК пришло указание прекратить полемику и Симонову не отвечать.
– От кого указание?
– От Лебедева…
– Лебедев еще не ЦК. С Сусловым говорили?
– От него и указание! – уточнил Софронов.
– И Суслов еще не ЦК.
В разговор вступил Бубеннов:
– Вот, я написал ответ: «Крепки ли пуговицы на Вашем мундире, К. Симонов?» Прочесть?
– Не надо! – остановил его Шолохов. – Могу сразу ответить: пришиты крепко! Вам известно, кто пришивал?
– Сионисты пришивали! – выскочил Мальцев.
– Ой ли! – усмехнулся Шолохов. – Есть на его мундире пуговицы, пришитые и вами. Кто его избирал в руководство Союзом? Что же никто из вас не встал на бруствер?
– Сионисты его в гении произвели, а как дойдет до русских, так топчут! – не унимался Мальцев.
– А вы не давайте себя топтать.
Шолохов подошел к Первенцеву:
– Разве тебя, Аркадий, стопчешь? Это какого же коня надо оседлать, чтобы стоптать тебя? Не тот виноват – кто бьет, а тот – кого бьют! Костя Симонов игрок! Джек Лондон прекрасно расписал, как гнали наперегонки собачьи упряжки, чтобы первыми застолбить золотоносные жилы. Так и Костя Симонов – тему застолбит, а у нас смотрят на тему, а не на то, как она раскрыта. Я не знаю, что вы хотели выиграть, заговорив о псевдонимах, а вот что он хочет выиграть, видно, не заглядывая в его карты. Ищет популярности у шумливой литературной публики. А тебя, Бубеннов, эта публика отныне бить будет нещадно.
– Уже окрестили антисемитом! – заметил Бубеннов.
– Чтобы руки тебе не отбили, – продолжал Шолохов, – надобно Костю Симонова поставить на место. Это уже моя забота… Я сейчас от вас в ЦК, вечером встретимся.
– Прошу ко мне! – поспешил с приглашением Бубеннов.
– В штаб ВРК! – восторженно воскликнул Елизар Мальцев.
– Революции, братцы, я вам не обещаю. Псевдонимы – это конечно же пустяки. Шолом-Алейхему псевдоним был не нужен, ему не надобно прятать бесталанность за русской фамилией, но и Косте Симонову не по плечу хозяйничать в русской литературе, сам еще в начинающих ходит, хотя и звенят медали у него на груди. Машина есть у кого-нибудь до Старой площади подвезти или вызывать?