Фельдмаршал Румянцев

«За оным же следовали полки его бригады обыкновенною церемониею, с распущенными знаменами, с барабанным боем и играющею военною музыкою. Все офицеры и самыя знамена должны были салютовать, проходя мимо генерал-фельдмаршала, при котором случае всякий старался как можно исправлять свою должность. Чистота и опрятность в одеждах и убранствах солдат, зеленыя на шляпах их ветви, а того паче кожаные и наподобие древних шишаков сделанные и некоторый род плюмажей на себе имеющия каскеты на всех гренадерах – придавали особливую красу войску и умножали великолепие».

Андрей Болотов, участвуя во всей этой торжественной церемонии, как, видимо, и многие другие, испытывал противоречивые чувства. Его, необстрелянного юнца, пугала неизвестность, чужие страны, отдаленные и вражеские, где им придется проливать кровь, терпеть нужду, а кому-то выпадет жребий вообще не вернуться в любимое Отечество. Эти мысли, охватывавшие его порой, приводили в уныние и расстраивали душу. Но, глядя на многочисленность нашего войска, на уверенные и твердые лица своих однополчан, друзей и знакомых, юный поручик испытывал чувство гордости за свое Отечество, выставившее такое войско. Возникала «льстящая надежда, что неприятелю никак против нас устоять не можно, мечтательное воображение, что мы по множеству нашему замечем его даже шапками, и безсомненная надеянность, что мы его победим, сокрушим и возвратимся с славою, покрытые лаврами, ободряла паки унылое сердце и оное, власно как одивотворив, наполняла огнем военной ревности, толь много помогающей нам охотно и без скуки переносить все военные труды и беспокойства» – вот мысли и чувства, которые испытывал юный Болотов в то время и над которыми иронизировал спустя многие годы мудрый летописец, вспоминая свое участие в Семилетней войне.

3 мая торжественно покинул Ригу генерал-фельдмаршал. «От грома пушек, гремящих тогда со стен городских, стенала только река, и выезд сего полководца был самый пышный и великолепный. Наша бригада случилась тогда стоять на самой дороге, где ему ехать надлежало, чего ради выведены мы были в строй и должны были ему отдавать честь с преклонением знамен, как главному предводителю».

И медленно потащилась русская армия по польской земле во главе с фельдмаршалом Апраксиным. После четырехдневной осады пала пограничная прусская крепость Мемель с гарнизоном в 800 человек; дивизия Фермора вошла в Тильзит. Два города и двенадцать амтов (волостей) присягнули на верность русской императрице.

Глава 7

Успех или поражение?

20 июля 1757 года главные силы русских перешли прусскую границу. Стояла несносная жара. Обмелели реки, по которым предполагалось доставлять фураж и провиант, а провиантские магазины были учреждены лишь до Ковно. И сколько трудов, сколько времени понадобилось на доставку провианта на обывательских подводах…

Было и еще одно обстоятельство, которое чрезвычайно замедляло движение армии и на которое обратил внимание все тот же Андрей Болотов – на чрезмерное отягощение армии обозами. По обычаю того времени, офицеров обслуживали камердинеры и денщики, за офицерами следовали по одной, по две, а то и по три повозки со своим штатом обслуживания и с необходимыми вещами для комфорта, со своим провиантом из родительских деревенек. Генералы, командовавшие бригадами, вскоре поняли, что с такими обозами армия окажется бессильной совершать быстрые маневры и перегруппировку сил в случае надобности. И по армии был отдан приказ, чтоб уменьшено было количество повозок в каждой бригаде: на двух офицеров по одной повозке. Сначала этот приказ огорчил офицеров, еще не привыкших к лишениям войны. И пускались на разные ухищрения, чтобы сохранить все по-прежнему… Никто не хотел лишать себя привычных удобств – ни рядовой офицер, ни главнокомандующий.

Фельдмаршал Апраксин, по воспоминаниям его современников, был человеком «пышным и роскошным», «благодетельного и доброго расположения сердца», «но малознающ в вещах», пронырлив, честолюбив, всегда имел «великий стол», «гардероб его из многих сот разных богатых кафтанов состоял». Это был человек, не лишавший себя всех удовольствий жизни и в походе против прусского короля. Его палатки составляли целый армейский городок, обоз его насчитывал более пятисот лошадей, а в его личном пользовании было пятьдесят богато убранных заводных лошадей.

Почти столь же обременительные обозы следовали за генералами и офицерами. И эти обозы чуть не стали причиной проигрыша первой же битвы между русскими и пруссаками.

Фельдмаршал Левальд, по приказу Фридриха II, придерживался пассивной обороны, сосредоточивая свои полки на защиту Кенигсберга. Поэтому русские войска первые версты по прусской земле прошли без всякого сопротивления, что и породило благодушие и беспечность, чем немедленно воспользовался более опытный неприятель. Как только наш отряд конных гренадер и казаков, вышедший на рекогносцировку и не обнаруживший неприятеля, расположился в деревне Кумелен на отдых, на него неожиданно налетел полковник Малаховский со своими черными и желтыми гусарами. Застигнутые врасплох русские постыдно бежали, потеряв убитыми более сорока и пленными двадцать шесть человек. Эта первая неудача, вроде бы пустяковая, имела серьезные последствия в ходе событий этого года.

Эта первая стычка с пруссаками дала понять, что предстоит нелегкая кампания с хорошо организованным, храбрым и мужественным противником. А главное, местное население, прусские обыватели, увидев, как позорно бежали конные гренадеры и казаки, вошедшие в их селение гордыми завоевателями, возомнили себе, что и сами могут чинить русским «повсюду вред и беспокойство», «от легкомыслия вздумали и сами помогать гусарам нас побивать», вспоминает очевидец, «и стреляли по нашим из своих домов и окон».

Фельдмаршал Апраксин, раздосадованный такой неудачей, отдал «то злосчастное повеление», которое легло постыдным пятном на русскую армию: ежели еще раз подобное произойдет и обыватели поднимут руку на русских воинов, то в ответ – не щадить ни мирных жителей, ни их селений.

Казаки, калмыки и другие конные части воспользовались этим приказом и начали грабить мирных жителей, опустошать их дома.

В Европе заговорили об этих варварских грабежах и насилиях.

Вскоре в одной из стычек победу одержали русские гусары под командованием полковника Стоянова. Эта весть быстро облетела всю армию, ободрила оробевших после первого поражения, а главное – все поняли, что и пруссаки умеют бегать.

Наконец, вся русская армия была в сборе: вслед за кавалерией Румянцева и корпусом Сибильского к главным силам подошла дивизия Фермора, действовавшая против Мемеля и Тильзита. И перешла речку Прегель, став лагерем на возвышенности, поросшей лесом. Впереди, у подошвы горы, раскинулась долина версты на две в длину, за ней крутая и высокая гора, за ней густой лес…

Дальнейшему продвижению вперед русской армии мешали целый ряд оборонительных сооружений. По всему чувствовалось, что опытный фельдмаршал Левальд готовится дать бой русским войскам. Во всяком случае, вслед за нашей армией перешел на левый берег речки Прегель и встал на пути русской армии. Между двумя армиями было широкое Егередорфское поле, окруженное густыми лесами, с одной стороны Норкитенским, с другой – Астравишкинским. У деревни Пушдорф расположилась армия Левальда. Не удалось пруссакам заманить русскую армию на свои оборонительные укрепления на правом берегу. Ну что ж, обе армии давно готовились к генеральному сражению: за прусской была столица Восточной Пруссии Кенигсберг, а русской было повелено в рескрипте: «Более всего наша честь крайне с тем сопряжена, чтоб Левальд от вас не ушел. Приобретение не только Пруссии, но хотя б чего и большаго почтем мы за ничто, ежели б Левальд, оставляя сие королевство, соединился с королем прусским».

Апраксин попытался отрезать путь отступления Левальду. Но корпус генерала Сибильского не справился с поставленной задачей. Да и был он незначительным по своим силам, а главное – сам командующий был нерешительным генералом, хотя и весьма самоуверенным. Так что Апраксин вынужден был искать прямого столкновения с прусской армией и разгромить ее. И вот решительный час наступал…