Страница 37 из 68
— Прощения прошу, — приподнял он тюбетейку. — Никомед Иванович гражданин Халузев дома?
Ахнув от неожиданности, женщина прижала к груди коврик.
— Простите, невзначай я подошел, напугал вас, — извинился Георгий Модестович.
Вежливость почтенного старика произвела на женщину самое благоприятное впечатление.
— Ничего, батюшка, не винитесь, — сказала она нараспев. — Нету Никомеда Ивановича. В Гилевке он медком пользуется.
Чуть не сорвался с языка нетерпеливый вопрос, но Георгий Модестович сдержал себя.
— А вы, никак, супруга Никомеда Ивановича?
— И что вы, батюшка! — отмахнулась женщина ковриком. — Кому такой надобится! Соседка я ихняя. Вот домовничаю да дом обихаживаю. Все вахлак вахлаком жил, пыли налегло, никак не приберусь… А вы ему знакомый?
— Друг-товарищ, — усмехнулся Георгий Модестович и только теперь задал вопрос, который занимал его больше всего: — Не пойму, что за Гилевка такая? Никогда будто не слыхал…
— Да он баженовским поездом ездит. До Баженовки ему Проша, мой сынок средненький, билеты загодя на городской станции берет.
— Бывает, значит, дома?
— А в прошлую субботу со своим баженовским знакомым наведался, — словоохотливо сообщила женщина. — В среду вновь приехал, сказал, что дня два-три в Горнозаводске проживет, а как услышал, что его утречком Расковалов спрашивал, опять подался…
— Расковалов? — остолбенел Георгий Модестович. — Расковалов был? Точно?
Женщина смотрела внимательно, удивленная волнением старика. Это заставило Георгия Модестовича взять себя в руки; он приподнял тюбетейку.
— Ну, коли хозяина нет, так я в другой раз зайду.
— Может, передать что Никомеду Ивановичу?
— Сам, сам к нему зайду! — ответил Георгий Модестович и поспешно зашагал прочь.
«Спутался, спутался с Никомедкой, спутался! — думал гранильщик о Павле, и с каждой минутой расстояние, отделявшее Баженовку от Новокаменска, сокращалось. — Гилевка — отвод глаз! — взволнованно бормотал он. — Ишь, медку захотелось паучку мельковскому!»
— Валька приходила? — отрывисто спросил он у жены, еще не перенеся ногу через порог.
Оказалось, что Валентины не было, а гость есть: Георгия Модестовича ждет тот самый человек, который однажды уже потревожил старика по поводу стекляшки, купленной сдуру за добрый камень. Фыркнув, старик поднялся в мезонинчик. Его жена, вышедшая подмести лестницу, поняла, что дело неладно, заглянула в приоткрытую дверь и подумала, что хозяин собирается поколотить гостя.
— Инженера-то, инженера как звать? — наседал на гостя Георгий Модестович, тесня его к балконной двери. — Как звать, спрашиваю?
— Но позвольте, позвольте! — повторял ошарашенный гость. — Я ведь вовсе не собирался выяснять личность этого инженера из Новокаменска. Меня интересовало и интересует — камень это или не камень, стоит он своих денег или ювелир оказался жуликом.
— У кого куплен, куплен-то у кого? — крикнул Георгий Модестович, задохнулся и взялся за сердце.
— Но я же повторяю, я снова повторяю: купил я его у инженера из Новокаменска по предложению ювелира Крапульского. Я бы не стал вас беспокоить, но меня все уверяют, и Нина Андреевна тоже, что такой альмарин за такие деньги купить нельзя, а во-вторых, этот Крапульский вчера уехал со всем скарбом, и квартирная хозяйка не знает — куда. Вы поймите мое беспокойство!
Я был вполне уверен, что я снова жертва, вроде Гумбольдта, которому всучили стеклянные печатки вместо хрустальных.
— Дай еще посмотрю. — Старик взял камень, поданный гостем, посмотрел, взвесил на ладони и возвратил.
— Итак? — спросил гость.
— Камню этому цены нет, — глухо сказал Георгий Модестович. — Втрое, а то и впятеро стоит. — Он встал и быстро поклонился гостю: — Прошу вас больше с такими делами ко мне не ходить! Понятно вам? Покорно прошу!
— Мерси! — поблагодарил обрадованный гость, направляясь к двери. — Весьма признателен за консультацию. Вы меня вновь на свет родили…
Спускаясь по лестнице, он произнес, обращаясь к жене Георгия Модестовича:
— Уморительный случай!..
Но в это время дверь вверху шумно и широко открылась, Георгий Модестович выбежал на площадку и завопил:
— Аферисты! Подпольно камень скупают! Вон отсель, Гумбольдт!
Испуганный гость вылетел на улицу. Примерно через час Георгий Модестович спустился вниз и приказал жене:
— Ты вот что. В чемоданчик малый, знаешь, хлеба белого положи, бутерброды… Я на день-два съезжу, а куда — это все равно, никому дела нет. — Он подумал и уже крикливо добавил: — Валентина Абасина придет, так скажи ей, что я на совещании в «Ювелирторге» и до ночи дома не буду. Видеть ее не желаю! Порадовали меня с женишком! Спасибо им!
Разбитый, сгорбленный, он медленно поднялся к себе и до вечера не подавал признаков жизни.
3
В то время, когда Ниночка Колыванова и Павел были уже студентами Горного института, а Валентина кончала среднюю школу, девушки дружили. Было в их отношениях много такого, что, собственно, и является дружбой: споры о хороших книгах, прочитанных ими, целые дни, проведенные в музеях, в картинной галерее, общественная работа, которую девушки обязательно выполняли вместе, как признанные «неразлучники», увлечение спортом. И было в их дружбе и много наивного, ребяческого: подруги беседовали даже о пустяках шепотом, при посторонних говорили загадками, увлекались одними и теми же поэтами и артистами. Старшей в этой паре, конечно, была разбитная и горячая Ниночка; тихая, застенчивая Валя подчинялась ей беспрекословно. Дружба незаметно погасла, замерла: Ниночка кончила Горный институт и поступила в проектную организацию, каких множество в Горнозаводске, а Валентина была студенткой. У каждой образовался свой мирок, свои интересы, к тому же Валентина, молчаливая в своем чувстве к Павлу, однажды не ответила тем же на признания Ниночки по поводу ее «негодного Федьки». Подруга обиделась, но стоило лишь Валентине обратиться к Ниночке в беде — и дружба вспыхнула с новой силой.
Часов в двенадцать, когда Валентина позвонила Ниночке на работу и рассказала, что ей не удалось найти Павла, что его не видели ни в Горном институте, ни в Геологическом музее, словом — нигде, Ниночка переняла тревогу Валентины.
— Откуда ты говоришь? Из пассажа?.. Садись на трамвай и приезжай ко мне! — скомандовала она. — Дела складываются так, что через полчаса я освобожусь. Жди меня и не тоскуй. Как легко ты расстраиваешься! Поставь чай, возьми конфеты в ящичке моего ночного столика. Ох ты, плакса ты моя!
Домой Ниночка вернулась через полтора часа, когда Валентина уже оцепенела в тоскливом ожидании и места себе не находила в большой, по-летнему запущенной квартире Колывановых.
— Прости, я опоздала, но зато я свободна, как ветер. Дела сданы. Дождусь возвращения папочки из Москвы, обниму его, обниму маму, братишку, сестренку, и прощай Горнозаводск, здравствуй Северный Урал! Федька приедет за мной, мы зарегистрируемся, выпьем с моими родителями по бокалу шампанского, и я вступлю в великую армию строителей уральского севера.
Переодевшись в домашний серенький халатик, она села рядом с Валентиной, обняла ее и сердечно сказала:
— Что ж это я болтаю о своих делах! Что у тебя?
— Павла сняли с работы и… он исчез, — шепнула Валентина.
— Быть не может! — поразилась Ниночка. — Ты шутишь! В чем его обвиняют?
— Долго рассказывать…
— Говори же, я слушаю!
Валентина начала свой рассказ, сама ужасаясь тому, что услышала: об авариях, о пожаре на шахте, об отце Павла. Она боялась взглянуть в глаза Ниночке, чтобы не увидеть в них отражение своей тоски.
— Какая чепуха! — возмутилась Ниночка. — Дикая нелепость!
— Ты понимаешь, чем грозит Павлу эта чепуха и нелепость?
— Прекрасно понимаю, что это ему ничем не грозит! И ты пойми, что все эти обвинения — именно чепуха! В чем обвиняют Павла? В страшных преступлениях. Мог их совершить Павел? Ни в коем случае! Ведь ты знаешь Павла, ты знаешь его честность. Чего же ты боишься?