Ришелье

Во Франции обстановка сложилась иначе. Когда кончились религиозные войны, длившиеся почти сорок лет, гугеноты заявили, что они остались непобежденными и что война закончилась вничью. В конце концов, ведь это их вождь, Генрих Наваррский, стал королем Франции. Неважно, что он принял католичество — иначе он не смог бы быть королем, — важно, что он, будучи молодым, сражался под знаменами гугенотов. Когда Ришелье приехал в Люсон, прошло всего десять лет, как Генрих IV издал Нантский эдикт (1598), по которому их вероисповедание получало такие же права, как и католическое, их представители вошли в правительство и стали губернаторами провинций — например, губернатор провинции Пуату, к которому обращался, как мы помним, Ришелье, был гугенотом, — гугенотские крепости получали субсидии от государства, гугенотские молельные дома подчинялись кальвинистской консистории.

Это было своего рода государство в государстве. Гугеноты были хорошо вооружены, у них были опытные военачальники из гугенотской знати, им помогали самые богатые люди королевства, — они готовы были в любой момент начать новую войну. И хотя они численно были в меньшинстве, но они представляли гораздо большую угрозу для государства, чем католическое большинство Англии в правление Елизаветы I. Ведь восстания английских католиков были подавлены потому, что у них не было умелых полководцев. Последние, разбогатев на грабеже церкви, выступали на стороне власти. Возврат к католицизму казался новой английской знати ужасным кошмаром — ведь тогда пришлось бы возвращать награбленное, — а о политике терпимости по отношению к католикам не могло быть и речи, потому что католическое большинство рано или поздно вытеснило бы протестантов, что опять-таки не сулило ничего хорошего новым лордам.

Франция после длившихся полвека религиозных войн лежала в руинах. Множество деревень и даже городов были стерты с лица земли, другие разграблены; сотни тысяч людей были убиты, умерли от голода и болезней, скитались по стране в поисках подаяния; были уничтожены многие произведения искусства, в их числе собор в Орлеане, великолепная гробница Вильгельма Завоевателя. Альтернатива политике религиозной терпимости, то есть уничтожение гугенотского вооруженного меньшинства, возможно, и увенчалась бы успехом, но это привело бы к новым, еще большим разрушениям и несчастьям для всего народа Франции.

И Ришелье, спокойно взвесив все за и против, твердо решил проводить политику религиозной терпимости. Уже в его первых официальных заявлениях, произнесенных перед паствой в Люсоне, были слова: «Нашей гражданской обязанностью является поддержание порядка. Что касается наших религиозных чувств, то они не должны мешать нам выполнять предписания власти».

В течение шести лет он призывает верующих относиться к инакомыслящим с кротостью, так как это истинно христианская добродетель; пытается убедить их в том, что «кротостью можно добиться гораздо большего, чем силой». Более того, он обращается к гугенотам со словами: «Я прошу у вас поддержки, хотя вы и не согласны со мной».

Когда Ришелье был избран депутатом от духовенства на собранные по указу короля Генеральные штаты (1614), он произнес на собрании депутатов речь, в которой были такие слова: «Что касается протестантов, то мы не должны применять к ним силу оружия, чтобы обратить их. Если они живут мирно и исполняют законы короля, то мы будем молиться за них и показывать им пример добродетельной жизни. Только таким путем мы можем обратить их». Ни в одной проповеди или речи, произнесенной им, мы не найдем слов осуждения гугенотов; в них каждое слово призывает делать добро даже по отношению к еретикам.

Было бы большой несправедливостью, если бы все эти речи и хорошие слова мы рассматривали как увертку или попытку обмануть слушателей. Ришелье искренно верил, что только с помощью политики религиозной терпимости можно достичь гражданского мира и порядка внутри страны. Правда, он умалчивал о том, что порядок внутри страны давал ему возможность вмешаться в европейскую политику. Быть может, мысль об этом еще не приходила ему в голову, когда он был люсонским епископом, но мы знаем, что он начал готовить себя для будущих больших дел.

Первые годы он провел в Люсоне, никуда не выезжая. Зимой и осенью жил в своем епископском особняке, весной и летом на вилле, находившейся вблизи небольшого мужского монастыря в Куссе. Она была построена еще его отцом, и он очень любил это место. Он решил время от времени бывать в Париже и обязательно показываться при дворе, никак не подчеркивая свой церковный сан и давая всем понять, что он светский молодой человек, как любой другой «отсутствующий епископ». Его пребывание при дворе должно быть непродолжительным. Он должен вести себя независимо и не искать покровительства придворных. Надо добиться, чтобы на него обратили внимание, но при этом сделать все так, чтобы его не заподозрили в желании выдвинуться.

До нас дошел один очень интересный документ, который датируется началом 1610 года. Он был обнаружен уже в наши дни. Это памятная записка, в которой молодой епископ рассматривает, как ему вести себя при дворе.

Прежде всего он не должен искать знаков внимания и расположения к себе со стороны знати. Отказываться от приглашений — если они будут — на званые ужины, потому что это пустая трата времени. В том случае, если он примет участие в общем разговоре, стараться заинтересовать своих слушателей, никогда не прибегая ни к сплетням, ни к злословию по адресу тех, кто здесь не присутствует. Быть всегда опрятным, потому что «чистоплотность приближает человека к Богу, и он становится равным королю».

Очень интересно следующее, сформулированное им правило: «Ничего не оставлять на волю случая, все подвергая расчету», или такое: «Никогда не упускать предоставившуюся возможность». Вот еще одно правило: «Отвечая на поставленный вопрос, стараться не прибегать ко лжи, но и не высказывать опасную правду. В любом случае отвести свои войска в полном порядке, не понеся никаких потерь».

Характерно, что в последнем правиле говорится об умалчивании правды или о большем или меньшем искажении ее, то есть о тех формах лжи, которыми мы широко пользуемся. Но самое интересное, что эта мысль зафиксирована на бумаге, а не осталась в подсознании, как это обыкновенно бывает со всеми нами. Как это похоже на план предстоящей военной кампании! Не забудем, что тому, кто писал эти строки, идет только двадцать пятый год.

И вот когда молодой епископ готовится появиться при дворе, почта привозит в Люсон печальное известие: король Генрих IV убит. Видимо, самое раннее, когда Ришелье узнал об этом, могло быть 18 мая. Это мало вероятно, потому что почта должна была бы делать по сто двадцать километров в день. Скорее всего, он узнал об этом на пятый или шестой день, то есть 19 или 20 мая 1610 года.

Смерть короля потрясла Ришелье. Он глубоко чтил его не только потому, что король был боевым товарищем его отца и много сделал для их семьи, но также потому, что король очень тепло относился к нему лично, называя его «мой епископ». Ведь именно королю он был обязан тем, что стал епископом. Ему были памятны проповеди, которые он читал перед королем, и, конечно, он гордился его похвалой.

Но дело было не только в его личных чувствах. Ришелье, как, пожалуй, никто другой, понимал, к каким тяжелым последствиям для страны может привести этот удар кинжалом, нанесенный рукою католика-маньяка. Смерть короля развязала руки гугенотским принцам, — теперь их ничто уже не удерживало.

Он садится и пишет Марии Медичи, которая стала теперь управлять страной, льстивое, полное цветистых фраз, почти подхалимское письмо. В нем он выражает свое соболезнование в связи с кончиной короля, но для этого оно слишком длинно и слишком витиевато. Интересно, что оно датировано 22 мая 1610 года.

Письмо было отправлено брату Анри для передачи королеве. Брат Анри получил от короля титул камергера и принадлежал к кружку из семнадцати молодых людей, поражавших даже привычных ко всему горожан необычностью поведения и роскошью нарядов, Получив письмо младшего брата, Анри ответил ему, что он не может вручить такое нелепое письмо королеве. Арман Жан не обиделся на брата, он твердо решил добиться расположения королевы.