Страница 3 из 18
Имя Екатерины в связи с арестом, следствием и казнью, естественно, не упоминалось – жена Цезаря вне подозрений! Она сохраняла спокойствие и невозмутимость, но попыталась, правда, как делала довольно часто, ходатайствовать перед Петром за арестованного. Император в припадке гнева разбил зеркало, очень красивое и дорогое, бросив многозначительную фразу: «Вот прекраснейшее украшение моего дворца. Хочу и уничтожу его!» Екатерина сдержанно, как всегда в таких случаях, ответила: «Разве от этого твой дворец стал лучше?» Однако намек, более чем прозрачный, поняла, зная крутой нрав супруга. Беспрекословно поехала с ним, по его приказанию, поглядеть на отрубленную голову своего фаворита. Инцидент был исчерпан, но доверие к Екатерине у Петра было подорвано. И, скорее всего, от планов передать престол императрице Петр отказался.
События, связанные с казнью Монса и утратой Екатериной доверия Петра, произошли всего за два месяца до смерти царя. В бумагах Монса нашли также факты, компрометирующие ближайших соратников Петра. В Петербурге ждали новых казней. Назывались имена Меншикова (которого Петр отдалил от себя и снял с поста руководителя военного ведомства), царского кабинет-секретаря Макарова и других сподвижников. Говорили, что Петр собирается поступить с Екатериной так же, как английский король Генрих VIII с Анной Болейн. Царедворец Андрей Остерман потом называл своей заслугой то, что он уговорил Петра не рубить голову супруге. Аргумент был таков: после этого ни один порядочный европейский принц не возьмет замуж дочерей Екатерины. Но и при таком – самом удачном – исходе уделом Екатерины в ближайшее время оставался монастырь с тюремными условиями заключения. Здесь показателен пример первой супруги Петра – Евдокии Лопухиной. Когда царь начал «от живой жены» роман с Анной Моне, Евдокия устроила сцену ревности и отлучила его от ложа. Петру только этого и надо было – он быстренько развелся с царицей и заточил ее в монастырь. Так что после того как факт ее измены стал очевидным, Екатерина, зная вспыльчивый нрав Петра, должна была понимать, что ее ожидало.
Когда неверность Екатерины уже не вызывала сомнений, взгляд императора должен был неизбежно обратиться в сторону внука – Петра Алексеевича как единственно возможного наследника престола, хотя Петр I и издал знаменитый указ о престолонаследии (после казни в 1718 году мятежного наследника престола Алексея), который начинается так: «Понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою злостию надмен был сын наш Алексей…» Таким образом, исходя из этой самой «авессаломской злости» своего сына, Петр фактически отменил права на престол не только сына Алексея, но и своего внука Петра и по этому указу имел право сам назначать своего наследника. Отменялся старый, освященный традицией порядок передачи царской власти от отца к старшему сыну, а в случае смерти старшего сына – к внуку (если отсутствовал внук, престол переходил к младшему сыну и т. д.). Теперь престол мог достаться Петру Алексеевичу только в том случае, если он сумеет понравиться своему деду. И хотя в глазах всей страны он был единственным легитимным наследником, в церквях царскую фамилию поминали так: «Благочестивейшего государя нашего Петра Великого, императора и самодержца Всероссийского, благочестивейшую великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну. И благоверные государыни цесаревны. Благоверную царицу и великую княгиню Параскеву Феодоровну. И благоверного великого князя Петра Алексеевича. И благоверные царевны великия княжны», то есть Петр стоял ниже своих теток-царевен.
Но времена идут, царский гнев утихает, тем более что история измены Алексея давняя, а у императора появился повод, чтобы гневаться на нового изменника, точнее изменницу. Екатерину после того, что случилось, своей наследницей он назначить не мог. Во-первых, Петр был очень ревнив и не прощал измен. Во-вторых, в соответствии с традиционными монархическими представлениями измена жены монарха приравнивалась к государственной измене. В-третьих, в бумагах Монса нашли много документов, которые вскрывали огромные злоупотребления царицы и ее приближенных, то есть запахло не только амурной, но и прямой государственной изменой.
Дочери Анне престол передать Петр не мог потому, что она была обручена с голштинским герцогом, и к тому же Анна официально отказалась от права на российский трон. Другую дочь – Елизавету – Петр воспринимал как особу легкомысленную и к правлению не готовую. К тому же ее планировали выдать замуж за короля Франции Людовика XV, да и не могла младшая дочь стать в шестнадцать лет императрицей, обойдя свою мать и старшую сестру. Это сильно осложнило бы ей правление, и реальную власть захватил бы все тот же Меншиков, которого Петр от власти «отодвинул». Да к тому же обе дочери считались в глазах народа незаконнорожденными (официальное венчание родителей произошло уже после их рождения) и немками, а потому и не имели священного права на трон. И самое главное – они были очень близки к Екатерине, и измена матери резко уронила и их престиж в глазах отца.
Итак, оставался единственный претендент. Тот самый, который через несколько лет станет Петром II. В его пользу говорило несколько моментов. Во-первых, десятилетний мальчик еще ничего не сделал, чтобы заслужить неприязнь деда. Да, он был сыном изменника Алексея, но рана, нанесенная Алексеем Петру Великому, уже успела зарубцеваться, к тому же Петр-внук не знал ни отца, ни матери, он рос сиротой, и в этом теперь было его преимущество перед цесаревнами. Во-вторых, Петр-младший вырос в новой России, его с детства окружали сподвижники деда, и тот мог видеть во внуке продолжателя своего дела, и продолжателя уж точно ничем не худшего, чем Екатерина и принцессы. В-третьих, вся Россия считала мальчика естественным и законным наследником престола.
Современники указывают, что Петр Великий все время колебался в отношении внука и время от времени выказывал ему сильное расположение. Естественно, в 1724 году колебания должны были закончиться, и Петр, вероятно, остановился на кандидатуре внука как наследника.
Но Петр-внук жил отдельно от деда, у него было свое окружение, поэтому люди из окружения Петра Великого могли опасаться, что с приходом к власти Петра II и возвращением к активной деятельности первой жены Петра Великого – Евдокии – они потеряют свое влияние. А некоторые из них (участники убийства царевича Алексея – отца наследника и сына Евдокии) опасались даже жизни лишиться. Поэтому противников наследования Петра II в окружении Петра I было более чем достаточно.
28 января (8 февраля) 1725 года первый российский император скончался, не оставив четких указаний о судьбе престола. За стенами кабинета, где он умирал, давно царили смятение и тревога: отсутствие завещания Петра создавало драматическую ситуацию, судьба императорского престола должна была решиться в столкновении придворных «партий» – группировок знати, высшего чиновничества и генералов.
Президент Тайного совета и министр герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского (1700–1739) – мужа дочери Петра I Анны (и фактически основателя династии, которая правила Россией до 1917 года) – граф Г.Ф. Бассевич (лицо крайне заинтересованное в возведении на освободившийся русский престол тещи герцога Екатерины или жены герцога Анны) оставил записки, в которых указывал, что рука Петра I закостенела, когда он хотел написать имя своего преемника, а голос онемел, когда он хотел сказать это имя своей дочери Анне Петровне, жене упомянутого герцога. Записки Бассевича служили одним из главных источников рассуждений о смерти Петра Великого для историков.
Эпохальный труд по истории России создал Сергей Михайлович Соловьев, как до него Карамзин. Но Карамзин закончил свою «Историю государства Российского» описанием событий начала XVII века. Поэтому первоисточники по истории XVII–XVIII веков (куда полностью вписывается жизнь Петра Великого) поднял именно Соловьев в своей 29-томной «Истории России с древнейших времен». И все последующие историки занимались в основном тем, что другими словами переписывали историю Соловьева, кое-что уточняя и дополняя. Правда, Соловьев жил и работал в стране, которую возглавляли люди, считавшиеся потомками Петра I и Екатерины I, и, естественно, не мог открыто описывать все нелицеприятные моменты, всю изнанку взаимоотношений коронованной четы, но часто между строк можно прочитать то, что историк желал смягчить «политкорректности ради».