Страница 24 из 102
Он ожидал, что его приключения вызовут живой интерес у слушателя, но тот продолжал молчать, словно все, что было сказано, его не касается. Это обидело и даже озлобило рассказчика.
– Чего молчишь? – спросил он. – Аль опасаешься за свою шкуру? Конечно, если гестапо дознается о том, что ты тоже хоть краешком уха слышал об экспериментах Вагнера, то смерти тебе не миновать.
Турханов понимал, что при известных условиях фашисты не остановятся даже перед применением химического и бактериологического оружия. Он знал также о том, что их ученые давно трудятся над усовершенствованием старых и разработкой новых видов этого оружия. Поэтому он допускал возможность существования и лаборатории, и самого профессора Вагнера, о которых поведал в своем рассказе Елфимов. Но. личность самого рассказчика вызывала в нем такое отвращение, что он решил немедленно прервать с ним всякое общение.
Говоришь глупости,– сказал он спокойно, вернее стараясь сохранить видимость спокойствия. – Того, кто попал в гестаповский застенок, выдумками о разных чудодейственных эликсирах не удивишь. Мы о них читали в школьные годы в старых книгах столетней давности.
Значит, ты не веришь мне? – разочарованно спросил Елфимов.
Нет, не верю! – отрезал Турханов. – В таких местах, где мы находимся сейчас, разных фантазеров и выдумщиков больше чем достаточно. Если слушать всех, развесив уши, то и жить не захочется. Давайте лучше спать.
Как хотите,– пробормотал Елфимов недовольным голосом, затем растянулся на койке, повернулся спиной к соседу и быстро захрапел.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В состоянии крайней безнадежности одни впадают в апатию, другие приходят в исступление. Такие крайности, лишая человека возможности принимать разумные решения, нередко заканчиваются каким–нибудь безрассудным поступком с его стороны. Так закончил свой жизненный путь и Елфимов.
На следующее утро надзиратель разбудил его раньше других.
Что случилось? – испуганно спросил он по–немецки.
Поторапливайся! – бросил тот. – Вызывает дежурный.
«Так и есть. Дознались, проклятые собаки! – выругался про себя Елфимов. – Спасенья нет. Пришел и мой черед отправиться за теми, которых я сам отправлял в ад группами и поодиночке. Что же предпринять? Неужели нет никакого выхода?»
При появлении надзирателей заключенным полагалось быстро вскочить на ноги и застыть по стойке «смирно», пока им не скажут «вольно». Но Турханов на сей раз не поднялся, а продолжал лежать с закрытыми глазами, притворившись спящим, хотя он так и не смог заснуть после рассказа Елфимова. Другой бы надзиратель обругал его за это, но Барбаросса спокойно дождался, пока Елфимов, кое–как заправив постель, тяжелой походкой обреченного не вышел в коридор, где его ожидали вооруженные эсэсовцы.
– Опасная личность,– прошептал надзиратель, про ходя мимо койки Турханова–. – Если спросят, говорите, что спали и не видели его. Я подтвержу...
Барбаросса не успел закончить. Из коридора послышался сильный шум, кто–то глухо ударился об дверь, потом со стуком упал на пол. За короткой возней грохнул выстрел, и тут же застрочил автомат. Не прошло и минуты, как завыла сирена и по всей тюрьме объявили тревогу.
Бунт!
Восстание!
Бей фашистов!
Да здравствует свобода! – раздались возгласы на разных языках.
Кто–то запел «Интернационал». Другие поддерживали его. А выстрелы гремели на всех этажах. Турханов даже не заметил, когда ушел Барбаросса. Быстро натянув на себя свою полосатую одежду, подбежал к двери и хотел было посмотреть в глазок, но он снаружи был чем–то закрыт, и разглядеть, что творилось в коридоре, не удалось...
Стихийное восстание продолжалось недолго. Не прошло и десяти минут, а стрельба уже прекратилась. Пение революционных песен и провозглашение антифашистских лозунгов продолжалось примерно минут двадцать, потом некоторое время слышались душераздирающие крики истязуемых и грубая брань надзирателей и представителей охраны. К этому времени все сотрудники гестапо, вызванные по тревоге, были уже на месте. Прибыл и шеф гестапо Рудольф Иммерман.
– Хайль Гитлер! – поприветствовал он встречавших. – Пригласите ко мне дежурного!
Не успел он усесться за письменный стол, как дежурный прибыл с рапортом.
Бунт подавлен,– доложил он. – Зачинщик убит. За открытое неповиновение расстреляны десять хефтлингов, а двадцать смутьянов посажены в карцер.
Наши не пострадали? – спросил шеф.
Убиты три эсэсмана и один надзиратель. Два эсэсмана в тяжелом состоянии доставлены в ближайший госпиталь.
Более подробно а событиях этого утра доложил старший следователь Швайцер, который явился к шефу за дежурным.
Кто начал бунт? – спросил Иммерман.
Хефтлинг под номером 78950. Арестован на границе протектората и ночью доставлен сюда. При аресте на звался Еремеевым, а теперь установили настоящую фамилию. Это бывший заключенный концлагеря Маутхаузен Елфимов.
Елфимов? – встревожился шеф гестапо. – Не был ли он из концлагеря направлен на работу?
Так точно. Полгода тому назад он был направлен на химзавод. Чем он занимался там и каким образом по пал в протекторат, пока не установлено. Его только что опознал один из хефтлингов, который в концлагере отбывал наказание вместе с ним.
«Это он! – мысленно воскликнул обрадованный Иммерман. – Наконец–то умолк навеки. Но он больше недели находился на свободе. Не успел ли за это время разболтать наши тайны?»
Я знал его,– сказал он вслух. – Случай помог нам избавиться еще от одного опаснейшего преступника. Но пока он находился в бегах, мог разболтать кое–какие тайны о нашей работе. Надо установить его связи и всех, кто с ним встречался за это время, задержать и доставить к нам. Я лично допрошу их.
Могу обрадовать вас, герр штандартенфюрер. Он мог поговорить с тремя лицами. Все они находятся под стражей.
Что это за люди?
Супруги Махач, у которых скрывался и был арестован Елфимов, и хефтлинг 78901, вместе с которым он провел эту ночь в одной камере,– доложил Швайцер.
С Турхановым? – насторожился шеф. – Кто их поместил в одну камеру?
Елфимова доставили к нам ночью. Дежурный, приняв его за обыкновенного беглеца, распорядился поместить в одну камеру с Турхановым, так как там имелось свободное место.
Иммерман насупился. «Опять этот Турханов,– раздраженно подумал он. – Надо проверить, случайно оказались они вместе или кто–то нарочно подстроил все это».
Вот что, дорогой мой Швайцер,– сказал он после минутного раздумья. – Все, что удастся вам узнать о Елфимове, докладывайте мне немедленно. Распорядитесь, что бы супругов Махач сегодня же доставили к нам. А Турхановым займусь сам. Кстати, как идет расследование по его делу?
Ждем ответов на наши запросы. Сам пока ведет себя спокойно. Я тоже до получения ответов на запросы решил не тревожить его, а продолжал изучать материалы дела. Знаете, герр штандартенфюрер, уж очень много не ясного, загадочного в биографии этого человека.
А именно?
Свои сомнения я изложил в специальной справке. Вот она,– сказал старший следователь, выложив на стол несколько листов, исписанных на пишущей машинке.
Оставьте здесь. Я просмотрю их в свободное время, а пока пришлите ко мне надзирателей, доставивших Елфимова в камеру к Турханову и выводивших его оттуда утром.
Этим делом занимался Барбаросса один...
Хотя ни сам шеф гестапо, ни его ближайшие помощники никогда не отличались доверчивостью, Барбаросса пользовался у них полным доверием. «К сожалению, даже самый преданный человек может споткнуться, упасть. Барбаросса тоже, если и не по злому умыслу, то по неосторожности или по недомыслию, может выболтать то, что услышал от Елфимова. Правда, этого еще можно избежать, если своевременно предупредить его об ответственности. Но как быть с Турхановым? Его ведь не предупредишь? Если он успел узнать о наших тайнах, то остается только одно средство заставить его молчать: как можно скорее отправить его туда, где царит вечное молчание»,– усмехнулся Иммерман.