Страница 5 из 21
Саму девушку несли в красном паланкине. Полы его были отогнуты так, чтобы было видно богатое платье и свадебный макияж невесты. Выбеленная белилами до снежного цвета, с затянутыми на затылке волосами и крохотными, подведенными ярким кармином губами, невеста походила на фарфоровую куклу. Но Цзэдун, который нашел в себе силы и вышел навстречу процессии, не обращал внимания на эти тонкости. Он смотрел во все глаза и не мог поверить вероломству отца: в паланкине сидела та самая девушка, которую он однажды застал в их доме в самой пикантной ситуации.
Цзэдун закусил губу до крови и мысленно поклялся, что он пальцем не притронется к своей «жене». Но только через три года он смог сбежать из дома, чтобы больше никогда в него не вернуться. О своей первой женитьбе он старался не вспоминать и впоследствии вообще отрицал, что был женат до брака с Ян Кайхуэй.
Часть II
Юй. Вольность
По сравнению с его родной деревней, Дуншан казался Цзэдуну по-настоящему крупным городом. Это был уездный центр со всеми причитающимися ему по штату благами цивилизации: банком, тюрьмой и уездной школой. В школе семнадцатилетнего юношу приняли вполне благосклонно: он был начитан, интеллигентен, да и отец (очевидно, чувство вины было ему не чуждо) отсыпал сыну в дорогу не одну монету.
Учителя отмечали его способности, знание китайских классиков, канонических конфуцианских книг. Позже Мао вспоминал о двух книгах, присланных ему двоюродным братом, в которых рассказывалось о реформаторской деятельности Кан Ювэя (сторонник либеральных реформ). Одну из них он даже выучил наизусть. Его любимыми героями стали основатель первой единой Китайской империи Цинь Ши-Хуанди, разбойники из романа «Речные заводи», военные и политические деятели эпохи Хань, выведенные в романе «Троецарствие», затем Наполеон, о котором он узнал из брошюры «Великие герои мировой истории».
И все же на кусок хлеба Цзэдуну приходилось зарабатывать самостоятельно. Он не гнушался никакой работы — переписывал свитки для библиотеки, составлял жалобы крестьянам, разгружал повозки и даже мыл посуду в небольшом кабачке недалеко от школы. Там он чаще всего и кормился.
В эту осень, через год после поступления в школу, Цзэдун уже чувствовал себя коренным жителем Дуншана. Ему было восемнадцать лет, он был высок и худощав. Мягкий поначалу, он быстро понял, что выжить в городе можно, только стиснув зубы и научившись толкаться. Нельзя сказать, что он был драчлив — в критической ситуации он бледнел, ладони его становились холодными и влажными, а сердце билось где-то в горле. Но юноша знал, что стоит один раз отступить — и пощады ему не будет. Поэтому он обычно носил с собой довольно длинную, отполированную ладонями палку, которой можно было если и не отбиваться, то хотя бы угрожать.
Впрочем, до драк доходило нечасто. Как-то так получилось, что Цзэдун быстро оброс нужными знакомствами и связями. Он умел быть благодарным и полезным. Так, в лавочках на рынке он нашел нескольких давних приятелей отца, познакомил с ними одного авторитетного молодого человека с той улицы, где жил сам, и обеспечил себе прикрытие в полукриминальной среде, занимавшейся мелкими кражами и сбытом краденого. В библиотеке он нашел редкий свиток и переписал его для директора школы, собиравшего коллекцию древнекитайской литературы. Все это он делал с таким тактом и легкой усмешкой, что никому и в голову не пришло обвинить его в подхалимаже.
В этот день он шел с занятий на рынок, где надеялся подзаработать, разгрузив очередную партию товара или посторожив какую-нибудь лавку. Холодный ветер пробирал до костей. Цзэдун шел быстро, наклонив голову, чтобы ветер не резал глаза, и чуть не столкнулся с приятелем.
— Куда ты летишь?
— На рынок. А ты оттуда? Есть работа?
— Какая работа, ты что, не слышал? Революция! Императора свергли! Хватит уж, попила эта маньчжурская гнида нашей кровушки! Теперь сами себе хозяевами будем. Долой чиновников! Да здравствует свобода!
Новости потрясли Цзэдуна. Нет, волнения в народе ходили давно. Все говорили о продажности имперского двора, о засилье иноземных империалистов, о необходимости реформ и перемен. Но революция — это было что-то новое.
В течение нескольких дней все жили в ожидании чего-то неизвестного и оттого казавшегося страшным. Губернатор провинции Хунань примкнул к восставшим войскам и собирал собственную армию. Однажды вечером в дом, где жил Цзэдун, постучали. Хозяин выглянул во двор, а спустя несколько минут позвал юношу.
— Это к тебе.
В темноте осенней улицы Мао разглядел только силуэт худощавого мужчины в плаще. Он не сразу узнал своего приятеля и одноклассника, который сообщил ему о начале революции.
— Заработать хочешь?
— В смысле?
— В прямом. Губернатор объявил мобилизацию. Это не опасно! Почти. Ведь открытых боев почти нет. Так просто, пугают друг друга.
Забегая вперед, скажем, что приятель Цзэдуна сильно кривил душой. Синьхайская революция оказалась жестокой и кровопролитной. Усугубляло ситуацию и то, что при ослаблении имперской власти (а 12 февраля 1912 года последний император из династии Цин, захватившей китайский престол в 17 веке, отрекся от престола) активизировалась борьба различных кланов и группировок. Каждый хотел урвать свой кусок и выловить всю рыбку в мутной воде восстаний. Человеческая жизнь, и без того не слишком ценная в Китае, в эти дни обесценилась окончательно. Пожалуй, только редким везением Цзэдуна (очевидно, судьба берегла его для других испытаний) можно объяснить тот факт, что юный и неопытный связной, рыская между раздробленными частями армии, не получил ни одного ранения.
Революция — это не званый обед, не литературное творчество, не рисование или вышивание; она не может совершаться так изящно, так спокойно и деликатно, так чинно и учтиво. Революция — это восстание, это насильственный акт одного класса, свергающего власть другого класса[1].
В этот период Цзэдун приобрел бесценный опыт сразу в трех направлениях: он научился выживать, познакомился с идеями социализма (крайне популярными у солдат) и… впервые влюбился..
— Ты читал последний номер «Сянцзян жибао»?
— Нет еще, а что там?
— Помнишь этого русского анархиста, Ленина? Там его новая статья! Это что-то потрясающее. Он пишет о войне и империализме, о том, как нас обманывают и заставляют проливать свою кровь за чужие богатства. Странный он, этот русский! Такое ощущение, что он жил среди нас. И даже лицо китайское — присмотрись! Наверняка, в роду кто-то из наших был.
Солдатам армии губернатора постоянно подкидывали свежую газету. Она поражала Цзэдуна свободой мысли и широтой идей. Здесь было все, о чем ему грезилось — национальное единство и социальная справедливость, равенство и братство, всеобщее понимание и любовь.
Надо сказать, что в последнее время теоретические представления о любви у Мао перешли во вполне практическую плоскость. Солдатское общество привлекало девушек из соседних деревень. Они летели на свет костров, как мотыльки, и не боялись обжечь свои крылышки. Общая атмосфера неразберихи, неясного будущего и мрачных прогнозов нарушила моральные устои. Девушки хотели любить и быть любимыми здесь и сейчас. Ведь завтра могло и не наступить.
В армии Цзэдун пробыл всего полгода. Ему хватило, чтобы досыта наесться подгорелой кашей, мокрыми портянками и непродуманными, противоречащими друг другу командами из центра. В школу возвращаться не было смысла, и Мао отправился в родную деревню. Какими бы напряженными ни были отношения с отцом, это показалось ему более приемлемым, чем рисковать жизнью за сомнительные права губернатора.
Впрочем, жизнь в деревне после учебы в городе и армейского опыта показалась юноше еще более тупой и скучной, чем раньше. Он не находил себе места от одной мысли о том, что ему придется сменить отца и наследовать его дело, он впадал в тоску.
1
Мао Цзэдун. «Доклад об обследовании крестьянского движения в провинции Хунань», март 1927 года, Избранные произведения, т. I.