Копи царя Иоанна

— Ты знаешь, они пригнали два щита проходческих, вот, полюбуйся, — Антон передал две толстые книжки издания далеких пятьдесят лохматых годов в толстом белом картонном переплете, полностью посвященные двум разным машинам.

Одна из них еще была похожа на что-то, напоминающее вменяемый механизм. С первого взгляда становилось даже более-менее понятно, как оно работает. В «носу» конструкции размещался большой круг, из центра которого торчали какие-то толстые железные штыри, вместе напоминающие каменный цветок. Вокруг него по диаметру железного круга вращались два трапециевидных ряда из шестерен. Этот незамысловатый механизм и должен был вгрызаться в грунт и оставлять за собой штольню. В сердце похожей на гусеницу машины пролегал конвейер — по нему кусочки отобранной у мачехи-природы породы должны были доставляться в вагонетки и следовать на переработку. Кстати, гусеницами как раз конструктор снабдил свое детище весьма обильно: две снизу придавали машине вид старинного танка, а одна сверху смотрелась крайне странно — как будто это не проходческий щит, а детская переворачивающаяся машинка. Но тем не менее, замысел был понятен — для увеличения давления вперед, проходческий щит отталкивался еще и от потолка тоннеля.

Зато вторая машина была больше похожа на какой-нибудь механический атрибут фантастического фильма вроде «Звездных войн» и одновременно чем-то напоминала зерноуборочный комбайн. Впереди, словно лазерная пушка инопланетного танка, находилась большущая труба, оканчивающаяся буравом, причем эта труба явно обладала способностью к вращению во всех плоскостях. За конструкцией было кресло управляющего происходящим, похожее на сидение пулеметчика или заряжающего. Снизу большой загогулиной расстилался первый конвейер, лента которого была снабжена лопатками для загребания породы. Конвейер этот огибал бур с двух сторон и служил для переноса руды ко второй транспортной ленте — уже более-менее похожей на то, что было у первого проходческого щита, только выходящей на полтора метра назад и немного возвышавшейся над конструкцией, посему сзади система выглядела, как зерноуборочный комбайн «Нива». Инженер, разработавший этот проходческий щит, обладал гораздо более богатой фантазией и, наверное, любил картины сюрреалистов.

— Ну как тебе? Притащили старье, украли откуда-то. Ты представь, я их видел. Им самое место в Политехническом музее, ты подумай, пятьдесят восьмой год! Полвека технике! — Антон расхаживал из угла в угол. — Они разобранные, и сложили их в недостроенном гроте, прямо недалеко от нового выхода.

— Я голосую за вторую тачку, — Максим с улыбкой отдал главному инженеру книги, — автор велик!

— Ага, но народ сверху зело суеверен: наш-то фюрер наплел ему про призраков, и грот теперь под охрану взяли. Причем, это новенькие уже. Ты в курсе, скоро ведь сюда кучу народа пригонят, я слышал.

— Да ну, а кого?

— Понятия не имею, слышал-то краем уха, как Петрович с кем-то говорил из тех, кто с поверхности, а так… сложно сказать. Только бы это не были люди со стертой памятью, они на самом деле противные — как роботы, и все. Вроде стоит перед тобой человек, а на самом деле — просто исполнитель. Недолюбливаю я таких.

— А видел? Значит, тоже не сказки?

— Ну, не сказки, видел-видел. На самом деле такое чувство — мы тут с такими вещами дело имеем, что, ты представь, все, что с нами каждый день происходит, все, чего мы уже не замечаем, там, наверху, людям покажется сказкой, и еще обязательно найдутся те, кто поверит, кто даже станет фанатиком, а кто-то отнесется скептически и как начнет критиковать… просто смешно, на что народ время тратит! Занимались бы лучше делом. Кстати, о деле — завтра нам как раз туда — охламоны будут машины собирать — надо проконтролировать. Вот-с. Этим ты займешься. Да, мне сегодня Петрович говорил, что завтра еду начнут завозить, ходил склады проверять. И общаги. Так что скоро тут закипит жизнь! И еще, тот грот решено достроить — там разместят производство.

— Я смотрю, прыти у наших спецслужб не занимать. Да и вообще у власть имущих — при виде денег, лежащих на поверхности.

— Скорее, под поверхностью.

В проходе послышались шаги. Вошел Николай Петрович, машинально немного нагибаясь на входе, хотя потолки под землей везде находились на одном уровне. Вид у него был уставший и слегка сонный — весь день он ходил по штольням, преобразуемым в склады и будущие жилые помещения.

— Что делаем? Завтра начнется. И что бы ты думал? Второе письмо!

— Как, опять? — Антон либо удивился, либо изобразил на лице искреннее удивление, — да я вот насчет проходческих щитов с помощником моим.

— По-моему, их всех пора допрашивать. Ну никто этого сделать не мог.

— Опять там же?

— Нет, на этот раз в южном секторе. Либо это сотворили вчера, либо… — Николай Петрович косо посмотрел на Максима, — кто-то из аборигенов нашел способ расхаживать по ночам. Сегодня вечером всех переместить в четвертый блок.

— Это же на севере.

— Заодно и посмотрим. Возьми. Я наверх на пару часов, — сказал он с каким-то акцентом, отвернувшись от Максима. Что все это значило? Для самого Максима было загадкой. Но речь шла явным образом о нем и его монахах.

Про себя Максим уже как-то привык называть монахов из московского бункера «своими». Странно. Ведь среди всех обитателей подземелья он был самым неопытным, просто желторотым по сравнению с хранителями тайны, всю жизнь не видевшими солнечного света. Они были прекрасными диггерами, могли вслепую находить дорогу в кишечнике шахт и штолен, десятилетия оставались незамеченными для самой совершенной разведки мира. И все же… все это совсем не следовало из той повседневной жизни, которую вели пленники ФСБ. Их постоянная кротость, незлобивое отношение ко всему, что творилось вокруг, абсолютное отсутствие даже тени агрессии заставляло задуматься о многом человека, вырванного из бесчеловечной реальности постперестроечной России. Это шокировало. Максим поначалу просто принял их за абсолютно беспомощных людей, обреченных на жалкое существование в современном мире. Но это было лишь первое впечатление, в истинном смысле этого слова впечатавшееся в сознание. Они досконально и добросовестно исполняли все, что говорили им эксплуататоры, и это вовсе не было «итальянской забастовкой». Сразу это невозможно было понять, поэтому Максиму даже показалось, что, несмотря ни на что, он все же приспособленнее, что ему будет проще, и поэтому на него легла задача защищать монахов от беспредела. Ну, так он себе это все представлял на первых порах. Хотя, конечно, это было полным бредом; он пытался говорить об этом с монахами, но понял только то, что, видимо, ощущали все в системе: бесконечный разрыв в мировоззрении и свою обыденную приземленность. Все-таки кого-то близость к сокровищам делает мудрее.

Все это собственными глазами видели и Антон, и Николай Петрович, поэтому самое первое письмо, найденное им во время очередной из проверок после работ повергло его в недоумение. Поначалу подозрение легло на монахов, но вскоре стало понятно, что это невозможно. За Максимом наблюдали уже вторую неделю — не спускали глаз. Поэтому с появлением второй записки подозрения исчезли. Антон? У Николая Петровича под контролем был каждый вздох любого жителя системы. И уже во второй раз он оставался один на один с неизвестностью, что травмировало самолюбие работника спецслужб. Нет, в мистику он не верил, это было исключено. Но кто оставлял во тьме кимберлитовых галерей письма? Пока это оставалось для него загадкой. И чем скорее она бы разрешилась, тем было бы спокойнее новому хозяину алмазных копей. Как всегда при решении сложных вопросов, он обратился за помощью к Антону, во всех делах служившему ему правой рукой. Николай Петрович только распоряжался — Антон контролировал все: и в его руках было, наверное, даже больше власти. Только и Николай Петрович это понимал и ни с кого не спускал глаз, — так и сложилась у них негласная концессия по всем делам.

— Подумайте над этим, — проговорил он, как-то странно обращаясь, — то ли к Антону на «вы», то ли к ним с Максимом обоим, и вышел из комнаты. Несколько минут Антон молчал.