Страница 4 из 18
«Наш путь лежал через лес, спускавшийся к реке, которая перекатывалась по камням в пятнадцати метрах внизу. Яркая зелень травы блестела на солнце, деревья просыпались к жизни, земля была покрыта цветами всевозможных оттенков. Цветущий кустарник с очень подходящим для него названием багрянник[7] наполнял весь лес жизнью и красками. Повсюду цвели нежно-желтые лютики, незабудковой голубизны колокольчики, красные, белые, лиловые цветы всевозможных оттенков. Склон холма за рекой весь полыхал оранжевым, но мы были слишком далеко, чтобы распознать сам цветок. По мере приближения к долине Йосемите местность становилась все более дикой: склоны стали круче, и трава сменилась камнями. Мы начали спуск по узкой каменистой тропинке. В три часа мы въехали в долину. Первым моим впечатлением было разочарование. Я не мог понять, почему люди так восхищаются гигантскими скалами, поднимающимися прямо в небо: они огромны и дики, но в чем их прелесть? Сначала я даже не осознал их размеры. Но вскоре научился понимать и ценить их необычную красоту. Это чувство возникало у меня постепенно, особенно на закате. В той части долины, где находится отель „У Бернарда“, скалы подступают со всех сторон и подавляют, но тремя километрами ниже по течению долина расширяется. Мы добрались до небольшого песчаного островка у подножия Эль-Капитано и остановились там на часок после обеда. Я лежал и смотрел вверх на гигантскую скалу, вздымающуюся вертикально в небо на девятьсот с лишним метров, и почти столь же грандиозные скалы на противоположном берегу (они образовывали что-то вроде рамки для пейзажа с темными соснами, выступающими на фоне бледно-голубого неба, залитого золотым закатным светом). И тогда я почувствовал, как ошибочны были мои первые впечатления и как ничтожны все слова, сказанные о долине, по сравнению с действительностью».
Перечитав это описание долины Йосемите спустя более сорока лет, я задался вопросом: если бы мне сейчас снова довелось попасть туда, произвела бы ее красота на меня столь же сильное впечатление, как в юности, и смог бы я выразить свои впечатления столь же поэтическим языком?
Сент-Бёв однажды написал: «Три четверти всех людей переживают в себе поэта, который умирает в молодости, а человек остается жить».
Альфред де Мюссе ответил ему сонетом, в котором подверг сомнению правоту этого высказывания и, призвав Сент-Бёва к ответу за кощунство на языке богов, указал ему помнить, что «в каждом из нас спит поэт, всегда молодой и живой».
Однако боюсь, что с возрастом поэт засыпает так крепко, что только самые глубокие чувства, будь то счастье или горе, могут пробудить его ото сна. Ибо, устав от жизненных тягот и битв, большинство из нас приходят к убеждению, что «нельзя вернуть час пышности трав и величия цветов».[8]
Выехав из долины, мы попробовали вернуться в Мерсед через горы, но снег был так глубок, что мы вынуждены были спешиться. Три часа черепашьими темпами карабкались в гору, ведя лошадей в поводу, но потом отказались от этой затеи. Из-за этого мы потеряли столько времени, что добрались до подножия горы, отделяющей каньон Мерсед от Хайтс-Коув, только поздно вечером и вынуждены были из последних сил карабкаться по узкой тропинке, вьющейся по краю пропасти до двух тысяч метров глубиной. Когда мы добрались до вершины, было уже так темно, что мы погнали лошадей впереди себя, а сами пошли следом за ними, поскольку они легче находили дорогу. Мы добрались в Хайтс-Коув лишь в одиннадцать ночи едва живые от усталости и голодна.
Глава 2
1880–1888
Токио. – Снова Вена. – Австро-российское соперничество на Балканах. – Обзор ситуации в Болгарии. – Отречение князя Александра и избрание князя Фердинанда
Мы покинули Сан-Франциско на борту корабля «Город Пекин» и после утомительного и однообразного двадцатидневного путешествия прибыли в Йокогаму 24 мая. Япония в ту пору переживала переходный период. Хотя она уже ступила на путь, который в невероятно короткое время привел ее в число великих мировых держав, она еще не была так европеизирована и сохраняла живописное очарование старой Японии. Кроме линии Токио—Йокогама железных дорог в стране не существовало. Хотя возможности для путешествий были вследствие этого ограничены, оказалось, знакомиться со страной гораздо удобнее, путешествуя на рикшах или пешком. Во время долгих поездок в глубь страны, которые я совершал каждое лето, мне довелось провести ночь на вершине Фудзиямы – горы, которой нет равных и которая величественно вздымается на высоту 3776 метров над равниной. Я поднимался на Асамаяму – огромный действующий вулкан; побывал в древней столице Киото; посетил Никко и другие места паломничества; переправлялся через пороги на реках; я прошел пешком сотни километров, забираясь куда мне вздумается, включая такие места, где никогда прежде не видели европейцев. Кроме одного случая, когда владелец чайной проявил вражду к иностранцам, характерную для Японии в прошлом, и отказался нас впустить, повсюду нас встречал самый теплый прием, и в деревнях, где мы останавливались, нам отводили самые лучшие комнаты. У меня были местные повар и слуга, и, хотя дома они и шагу не ступали за порог, за время наших путешествий усталость ни разу не помешала им отменно кормить меня. Они не оплошали даже тогда, когда мы поднимались на Асамаяму и были в пути семнадцать часов, так как наши проводники сбились с дороги и повели нас вниз по противоположному склону горы.
Когда я жил в Токио, Японию посетил король Георг, тогда еще носивший титул принца Уэльского, вместе со своим старшим братом покойным герцогом Кларенсом, служившим младшим офицером на «Вакханке». Прием, устроенный в их честь, очень похож на тот, что был оказан нынешнему принцу Уэльскому во время его последнего визита. В программу входил новый для нас вид спорта – ловля диких уток. Сначала птиц с помощью подсадных уток заманивали на заполненные водой каналы, а потом, когда они пытались подняться в воздух, ловили схлопывающимися двустворчатыми сетями. Затем следовал японский вариант игры в поло, традиционный японский обед и прием в дворцовом саду. Император оказал им особое внимание: впервые в истории, если я не ошибаюсь, он поднялся на борт иностранного военного судна и присутствовал там на завтраке. Еще одна поездка, в которой я сопровождал принцев, – экскурсия в Камакуру, в 25–30 километрах от Йокогамы, к знаменитому бронзовому Будде. Мы выехали в большом составе, но после обильного завтрака на природе никто, кроме двух молодых принцев, не пожелал проделать обратный путь верхом, поэтому я имел честь возвращаться домой в их компании.
Жизнь в Японии была в то время очень дешева, и среди прочих роскошеств я мог позволить себе небольшую племенную ферму скаковых пони. В Йокогаме, где располагались британская и другие иностранные колонии, два раза в год устраивались состязания японских и китайских пони. Соревнования проходили отдельно, так как китайские пони гораздо резвее. Японцы, большие любители конного спорта, всячески препятствовали тому, чтобы их лучшие пони попадали в руки иностранцев, но на осенних состязаниях 1882 года мне удалось в третий раз подряд на одном и том же пони выиграть чемпионскую гонку для японской породы и оставить за собой переходящий кубок стоимостью 100 фунтов. Я также выиграл соревнования в тяжелом весе, где я сам был наездником, а мой лучший пони китайской породы непременно стал бы победителем, если бы японский жокей не придержал его. Я обращался к распорядителям жокей-клуба, и они устроили ему допрос, но так как он всячески отрицал, что придержал моего пони намеренно, результаты не были пересмотрены.
В ту пору нашим посланником в Токио был сэр Гарри Паркс, очень способный человек, у которого за спиной многие годы безупречной службы. В 1860 году, когда он входил в состав делегации, возглавляемой лордом Элджином, Паркс был вероломно арестован китайцами и провел одиннадцать дней в тяжелых цепях. Он отказался покупать себе свободу на условиях, которые могли помешать успеху переговоров лорда Элджина, и был приговорен к казни. После захвата Летнего дворца приговор отменили и его освободили. Будучи посланником в Японии, он оказывал императору большую поддержку во время первых лет его правления и несколько раз чудесным образом избегал гибели от рук убийц. Его характер, однако, был не из лучших, и временами он обходился со своими подчиненными довольно круто. Однажды, это было еще до моего появления, они не могли найти депешу, которую он запросил. В раздражении он зашел в канцелярию, вытащил все бумаги из архивных папок и начал разбрасывать их по полу, пиная ногами, а затем, повернувшись к секретарям, воскликнул: «Это научит вас держать архив в порядке и сразу же находить мне нужные бумаги!» Когда я прибыл в Токио, он был в отпуске в Лондоне, и там, в министерстве иностранных дел, ему намекнули, что с персоналом следует обходиться повежливее. По возвращении сэр Паркс совершенно изменился, и по отношению ко мне он был сама учтивость. У меня не было никаких поводов жаловаться на него, за исключением длины его донесений. После того как я переписал одно из них, занявшее более четырехсот страниц, у меня появилось большое желание напомнить его автору слова, которыми Шеридан ответил Гиббону, благодарившему его за то, что в своей речи в палате общин он назвал его «блестящим писателем Гиббоном»: «Я сказал не блестящий, а плодовитый».[9]
7
Багрянник, церцис канадский (Cercis canadensis) (лат.) – лиственный кустарник или маленькое дерево; в период цветения ветви густо покрыты розовыми цветами.
8
У. Вордсворт. Ода «Об откровениях бессмертия».
9
Игра слов: luminous – блестящий, voluminous – плодовитый (о писателе).