Опасная граница: Повести

— Нет-нет!

— Там же наши!

— А что тебе там делать? У тебя же нет оружия! — возразила Стейскалова, прибежавшая из соседней комнаты.

— Да, с голыми руками там делать нечего, — согласился железнодорожник и посмотрел на свои широкие ладони и крепкие пальцы. И хотя руки у него сильные, что ими сделаешь без оружия. Но в лесу сражаются свои, ребята в серых и зеленых формах. Почему бы в трудную минуту к ним не могли присоединиться и железнодорожники?

— Отец, прошу тебя, ни во что не ввязывайся. У нас и без того забот хватает.

Он кивнул. Жена была права. Лицо ее побледнело, полные губы сжались в узкую полоску, подбородок дрожал. Она была близка к отчаянию.

— Что же мне делать? — спросил он беспомощно.

— Папа, может, им действительно нужна помощь? — отозвалась вдруг Ганка.

Стейскал понял, что сейчас она думает об этом суматошном парне с веселой улыбкой. Да, наверное, нужно пойти взглянуть... Помочь раненым, если они есть. Он посмотрел на жену. В ее глазах стоял страх. Спокойная и счастливая жизнь сразу нарушилась. Конечно, нужно пойти к своим и помочь им. Он был в армии и умел обращаться с винтовкой.

Стейскал сжал кулаки. Он понимал, что никуда не пойдет. Не может же он бросить этих двух женщин одних. Что толку в его смелости?

Стрельба снова взбудоражила лес, над острыми верхушками елей и сосен взвились черные клубы дыма. Он поднимался над лесом как предупредительный сигнал.

— Посмотрите, там что-то горит!

— Наверное, какая-нибудь машина, — предположила Ганка.

Мимо окна мелькнула тень.

— Папа, сюда идет старик Мюллер.

Песок заскрипел под тяжелой поступью посланца. У Стейскала сразу отлегло от сердца. Это связной из Шлукнова. Интересно, что он скажет. Мюллер числился на станции разнорабочим и делал все, что ему приказывали. Ни на что другое он не годился, потому что любил выпить.

Шаги раздались в прихожей, и вот в дверях показался человек в синей форме.

— Привет, Мюллер!

Мюллер был небольшого роста, коренастый, седоволосый, с широким, несколько туповатым лицом. Из-под шинели, на которой не хватало нескольких пуговиц, виднелась старая вязаная кофта, рот с остатком потерпевших зубов смущенно улыбался. Смешно щелкнув коваными каблуками, Мюллер выбросил правую руку в фашистском приветствии:

— Хайль Гитлер!

Воцарилась тишина. Вскинутая рука Мюллера заметно дрожала, а вместе с ней дрожала на рукаве темной шинели красная повязка с белым кругом, в котором, словно отвратительный паук, распласталась черная свастика. На пропотевшей и потерявшей вид служебной фуражке не было кокарды.

— Мюллер!

— Вокзальная команда Шлукенау... — начал старик по-немецки, и в горле у него сразу заклокотало, будто он полоскал его глотком водки.

— Мы всегда говорили с тобой по-чешски! — строго одернул его Стейскал.

Мюллер мгновенно вышел из заученной роли, переменил неестественную позу, рука его опустилась и закачалась вдоль туловища, а на широкое лицо легла печать растерянности.

— Стейскал... я здесь... ну, чтобы принять станцию. Пойдут поезда... Так что должен быть порядок... — И вдруг голос его смягчился и стал даже льстивым: — Не сердись, приятель! Сегодня все наше — железная дорога, почтамт, учреждения... С сегодняшнего дня Судеты принадлежат великой Германии.

— Кто это тебе сказал, Мюллер?

— В Шлукнове сказали... Ворачека уже нет, начальником станции там теперь Вахман из рейха.

— А где Ворачек?

— Их увели... Как всех... Знаешь...

Мюллер с трудом подыскивал слова, он понимал, как ранят они сейчас человека, с которым он всегда был в дружеских отношениях. Когда он подменял путевых обходчиков, то не раз сидел в этой комнате, а Стейскалова готовила ему чай с ромом. Болтали о разном, ругали Ворачека за то, что сумасброд...

— Вы нас всех хотите ликвидировать?

Мюллер кивнул. Руки у него беспокойно двигались, будто он хотел сделать какой-то жест. На лице выступили капли пота.

Стейскал вспомнил, что этот человек когда-то добивался места в Вальдеке. Вот сегодня он и поспешил, чтобы быть первым. В свое время он пытался оказать давление на Патейдла, но годился только на то, чтобы подметать платформу и толкать тележку с багажом. В исключительных случаях его использовали при отправке срочной корреспонденции или в камере хранения, а в период отпусков он подменял путевых обходчиков.

Снаружи опять донеслись выстрелы.

— Вы только начинаете прибирать все к рукам, а люди уже погибают. Почему, Мюллер? — спросил с горечью в голосе Стейскал. — Ведь можно было бы все сделать мирным путем.

Мюллер сгорбился и беспокойно переступил с ноги на ногу. Его узловатые пальцы с грязными ногтями почти касались колеи.

— Да, у людей недостаточно благоразумия. Долой оружие! Гитлер не хочет насилия. Гитлер хочет только справедливости. Чехи должны проявить благоразумие.

— Послушай, сколько времени прошло с тех пор, как ты сам ругал Гитлера?

Мюллер вздрогнул, будто от удара кнутом. Широкое лицо его исказила недовольная гримаса.

— Да, Стейскал, это было. Но сейчас... никакой дружбы с вами!

— Ладно, — спокойно ответил Стейскал. — Это все, что ты должен мне сказать?

Взгляд Мюллера блуждал по комнате. Вот он остановился на серванте, где всегда имелась бутылочка какого-нибудь крепкого напитка, чтобы согреться. Мюллер вспомнил приятные беседы со Стейскаловыми и даже почувствовал жалость к ним. Но приказ коменданта был категоричен: принять станцию Вальдек, и он примет ее.

— Ты должен передать мне станцию.

— Станция — не голубятня, Мюллер. Да ты и сам знаешь, служишь не первый год. Для этого нужно иметь какую-нибудь бумагу, письменный приказ.

— Новое начальство приказало.

— Тебе-то оно может приказывать, а мне — нет. Я должен получить письменный приказ от наших властей. Мы еще в Чехословакии. Официально мы Судеты не передали. А может, и не передадим вовсе.

— Но, Стейскал...

— Послушай, Мюллер. Здесь, в кассе, деньги, билеты, документы. Меня в тюрьму посадят, если я кому-то передам это под честное слово. Ведь у тебя же нет никакой бумаги! Так почему я должен тебе верить? На все надо иметь документ. А раз его нет, то и передавать ничего не буду. Ясно?

— Стейскал, я должен...

— Железная дорога — это серьезное учреждение, Мюллер, а не кабак.

Старик с повязкой на рукаве понимал, что Стейскал прав. Касса, деньги... Он хорошо помнил случай, когда сумма в отчете и наличность не сходились и начальник станции с кассиром всю ночь пересчитывали деньги, чтобы найти какие-то десять геллеров... Однако новый начальник, который пока что ходил по станции без формы, сказал ясно: «Если этот чех не захочет уйти, его придется выгнать! Ликвидировать! Ликвидировать!» Последнему слову Мюллер придавал громадное значение. Оно давало ему неограниченную власть. Он, правда, не представлял себе, каким образом сможет ликвидировать добряка Стейскала, которого по-своему любил и уважал, но хорошо усвоил, что новый режим, взявший его к себе на службу, требует от каждого немца безоговорочного послушания, железной дисциплины и непоколебимой твердости. У кого сила, у того и власть.

— Я должен принять станцию! — упрямо заявил он.

— Принесешь мне приказ с печатью, подписью, и я немедленно сдам тебе дела. Я давно жду этого. Мне нужен только документ, понял? — твердо сказал Стейскал.

У него вдруг родилось подозрение, что человек этот пришел сюда самовольно в надежде занять место, пока другие этого не сделали. Как только чехи уйдут из Судет, сразу начнется драка за хорошие места. Мюллер, наверное, сообразил это и решил действовать оперативно. Но этого нельзя допустить. Здесь должен служить честный, надежный человек. На шоссе большое движение, и если вовремя не закрыть шлагбаум...

Мюллер вдруг вытянулся так, что затрещали его ревматические суставы. Чтобы громко щелкнуть каблуками, он смешно подскочил, будто клоун, потом вскинул непослушную руку в нацистском приветствии, неловко повернулся и вышел. После его ухода в комнате наступила гнетущая тишина.