Страница 6 из 13
– Стой, – заорал вдогонку Гаевский, – куда прешь, дурик!
Илья тоже хотел закричать, скомандовать, остановить – даже рот уже начал открывать. Не успел – боец споткнулся о пулеметную очередь. Упал, ткнувшись лицом в мягкую, вспаханную снарядами землю.
Ватное оцепенение прошло. Танки продолжали ползти, ну и что?! Подумаешь, танки! Володя Сулима, комотд-первый, уже кричал своему пулеметчику: «По смотровым щелям бей!», а Близнюк деловито вынимал из подсумка гранаты, приговаривал: «Та йдить вже сюды». Главное они сделали: пехота осталась лежать у подножья холма.
На правом фланге роты, где склон был совсем пологим и по нему, выгибаясь, змеился проселок, первый танк ворвался на позиции. Взревел, перемалывая гусеницами окопчики, начал поворачиваться…. и вдруг дернулся, налетев на хлопок из-под днища, застыл. Готов!
Во взводе Калитвинцева кто-то вскочил навстречу другому танку, попытался замахнуться… упал, пробитый очередью. Но гранату его подхватили и докинули-таки! Второй! Получайте, гады!
Ротный не ошибся. Немцы отступили, оставив один танк на позициях оборонявшихся, а второй, покалеченный, но не обездвиженный, поспешил выйти из боя. Командир колонны понял, что артиллерии у защитников высотки нет, а терять бронетехнику за здорово живешь в его планы не входило.
Танки выстроились у подножья холма. Методично, словно на полигоне, не опасаясь ответного огня, принялись расстреливать линию обороны осколочными. И ничего нельзя было с этим поделать, лишь сжаться в комочек на дне окопа, ждать новой атаки. Надо было просто пережить артобстрел. Только слабой защитой оказались окопчики в полроста. Эх, была бы пушка…
И тут Илья понял: пушка есть! Немецкий танк стоит в двух сотнях шагов. Ходовая часть разворочена, но башня-то целая! И люк раскрыт – у экипажа нервы не выдержали, когда Геркины бойцы начали в упор лупить по смотровым щелям, уйти пытались.
Он закричал, не высовываясь из окопа:
– Сержант Гаевский! С танковой пушкой разобраться сумеете?!
Комотд ответил не сразу. Илья испугался было – убит?! – но тут же услышал:
– Попробую!
– Тогда по команде – за мной, к танку! Один, два – вперед!
Видно, не только Букину мысль о пушке пришла в голову. Едва вскочил, глядь: Герка с одним из бойцов уже на броне. Немцы рядом со своим танком не били, берегли, Калитвинцев без помех юркнул в люк, захлопнул. А пару минут спустя башня начала разворачиваться.
Первые два Геркиных снаряда легли мимо. Но третий припечатал прямиком в двигатель, и хвост черного дыма пополз над стоящими в ряд танками. Есть!
После такого удачного выстрела Герке нужно было уходить немедленно, потому что торчащий посреди холма танк сразу же стал мишенью, и добрая половина орудий била теперь по нему. Но Калитвинцев не ушел. Успел выстрелить еще дважды. В танки больше не целил, понимал, что не успеет пристреляться, бил осколочными по степи, где залегла немецкая пехота. А потом оглушительно грохнуло, расплескивая пламенем, тяжелая танковая башня, словно спичечный коробок, отлетела метров на десять. От прямого попадания сдетонировал боезапас…
Еще через несколько минут немцы опять пошли в атаку. «Огонь! Огонь!» – закричал Илья и за себя, и за командира второго взвода. Но какими же редкими в этот раз были винтовочные щелчки! И, конечно, они не могли положить живую серую цепь, бегущую в поднимающейся за танками пыльной туче.
– Синельников! Синельников! – орал слева Гаевский. – Почему пулемет молчит?!
– Убило Синельникова!
– А с пулеметом что? Пулемет цел?! Да мать же вашу! Товарищ лейтенант, слышите, – первое отделение молчит. Неужто всех накрыло? Или в щели позабивались, как крысы? Я к ним, гляну, а?
– Я сам. Ты со своим пулеметом разберись.
– Лады!
В первом отделении Илья нашел одного живого. Боец Коваленко, пацан еще, восемнадцать весной исполнилось, лежал на дне окопчика, трясся какой-то мелкой, отвратительной дрожью.
– Боец, взять винтовку! Стрелять нужно!
Коваленко затравленно сжался, вытянул вперед левую руку. Гимнастерка на предплечье была разорвана, перемазана кровавой грязью.
– Товарищ лейтенант, так раненый я, раненый…
– Ты что?! Какая рана, это царапина! Вставай! Что у вас с пулеметом?
– Убило всех… кажись.
Он еще поскуливал, но уже поднимался. Букин ткнул ему в руки винтовку.
– Прикрой меня. Я к пулемету, посмотрю, что там…
И вдруг бруствер рядом с лицом начал вспухать, становиться на дыбы, обвалился сверху безмолвной черной стеной…
Коваленко продолжал скулить на дне окопчика, зажимая руками живот:
– Дяденька, не надо, пожалуйста, не надо… Я убитый уже, честно, убитый…
Скулил и смотрел вверх. Там, вверху, над развороченным бруствером, стоял немец с плоским, будто игрушечным, автоматом. Молодой, не намного старше, чем Коваленко, с тонкими губами и одутловатым лицом. Стоял, слушал, склонив голову набок. Понимал ли, о чем ему говорят?
Автомат в руках немца дернулся, и грудь Коваленко провалилась тремя маленькими дырочками. Скулеж оборвался на полуслове. И стало тихо. Где-то дальше, за линией обороны, за холмом, ревели танки, но вокруг было тихо, лишь время от времени – чужая, лающая речь и короткие выстрелы.
Немец повернул голову к Букину, повел автоматом. Ждать, когда тот вновь дернется, Илья не стал, закрыл глаза. В голову ударило, будто оглоблей. И все потухло.
Дворик утопал в майском кипении яблонь. Утопал в тяжелом, дурманящем, солоновато-сладком аромате. Страшном аромате крови и смерти. И мама сидела на лавочке у порога, смотрела остановившимися, невидящими глазами. И рядом сидела Лариска, почему-то маленькая, десятилетняя, баюкала куклу, приговаривала: «Тише, тише, не плачь. А то немец услышит, придет…»
Немец уже был здесь, слышал. Молодой, с одутловатым лицом, кривил тонкие губы, вел стволом автомата. И проваливалась маленькой дырочкой тряпичная грудь куклы, а потом…
Илья открыл глаза. Поднимать веки было тяжело, они словно стали свинцовыми, занемели, но он сделал это. И голову повернул к развороченному брустверу, стряхнул придавившую спину землю.
Почему-то все начиналось сначала. Танки ревели, взбираясь на склон, серая живая цепь бежала следом в пыли – немцы шли в атаку. Но ведь они уже были здесь – или это только привиделось?
Раздумывать не оставалось ни времени, ни сил. Илья отхаркнул соленый скользкий сгусток, захрипел:
– Взвод, огонь! Рота, огонь!
Тишина. Ни выстрела в ответ. Илья приподнялся над бруствером, обвел взглядом позиции своего взвода, потом второго, первого. Только перепаханная снарядами, утрамбованная гусеницами, напитанная кровью земля. Не привиделось, значит. Роты больше нет, все убиты. Все! И некому больше защитить… Одутловатый немец кривил тонкие губы, плоский автоматик в его руках неспешно расплевывал смерть… Ну нет, так не будет!
Илья обернулся к лежащему на дне окопа расстрелянному Коваленко. Наклонился, принялся трясти за плечо.
– Вставай, боец, вставай! Вставай скорее! Близко они, совсем близко!
Он тряс, тряс, тряс, будто пытался вытрясти смерть из застывающих членов, отогнать ее хоть на час, хоть на одну атаку.
– Вставай, боец, вставай! Идут они, и остановить их, кроме нас, некому!
Тряс, тряс, тряс – и смерть не смогла устоять. Запекшиеся кровавой пеной губы дрогнули, шевельнулись веки на закатившихся глазах.
– Товарищ лейтенант… я же убитый…
– Нельзя, нельзя быть убитым сейчас, Коваленко! Кто тогда Родину защищать будет?
И боец подчинился. Начал вставать, взял плохо гнущимися пальцами винтовку. А Илья перевалился через бруствер, пополз к следующему окопчику, где сидел, прислонившись к стенке, посеченный осколками Володя Сулима. И снова тряс, уговаривал: «Вставай, сержант, вставай!» Потом полз дальше, к следующему, к следующему…
Позиции оживали. Наверное, это было чудо. Илья не знал. Даже не думал о таком, некогда было думать. Рота вела бой – это главное. Строчил из пулемета по фашисткой нечисти безногий Синельников, вновь командовал своим отделением Гаевский, дополз-таки до танка обвязавшийся гранатами Близнюк…