Вечный Тук

Натали Бэббит

Вечный Тук

Пролог

Первая неделя августа зависает на макушке лета, вершине целого года, словно самое верхнее сиденье чертова колеса, когда вращение его замирает.

Недели приближения к этому времени — всего лишь неторопливое восхождение из благоуханной весны, а те, что следуют за ним, — предвестники осенних холодов; но первая неделя августа — это недвижный зной. Удивительная тишина, с чистыми белыми рассветами и ослепительными полуднями, с закатами, расписывающими небосвод многоцветьем красок. По ночам небо то и дело озаряется вспышками одиноких зарниц. Но вокруг царит безмолвие: не слышно грома, и дождь не облегчает духоту. В эти странные, одуряюще жаркие, словно замершие дни людей порой тянет совершать поступки, о которых им наверняка придется позже жалеть.

Именно в это время не так уж давно и случились три события, как поначалу показалось, не имевшие друг к другу совершенно никакого отношения.

На рассвете Мэй Тук села на свою лошадь и отправилась в лес, что начинался прямо за околицей деревни Лесная Прогалина, чтобы встретиться с Майлзом и Джессом, своими сыновьями, — как она делала раз в десять лет.

Около полудня у Винни Фостер, чья семья владела этим лесом, терпение наконец лопнуло, и она решила, что пора сбежать.

А на закате у ворот Фостеров появился незнакомец. Он кого-то разыскивал, но кого именно — не говорил.

Судите сами: ну какая может быть связь между этими происшествиями? Но иногда события могут связываться самым невообразимым образом. В центре всего оказался лес — словно колесная ось. Ведь у каждого колеса должна быть ось. И у чертова колеса она есть, и даже у года с его круговоротом есть своя ось со ступицей-солнцем. Эти неподвижные точки лучше не трогать — иначе все может рухнуть. Однако порой люди понимают это слишком поздно.

Глава 1

Дорогу, что вела к деревне Лесная Прогалина, давным-давно протоптало стадо коров, бродившее здесь, как ему вздумается. Тропа петляла и изгибалась, плавно скатываясь вниз, устремляясь вверх, взбегая к вершине невысокого холма и снова ныряя вниз среди клевера и жужжания пчел, а от подножья сворачивала и пересекала луг напрямик. Тут она терялась. Расплывалась и вдруг обрывалась, будто приглашая коров на мирный пикник — неторопливо пожевать и предаться глубоким раздумьям о вечном. Затем появлялась вновь и тянулась дальше, подходя наконец к лесу Но, едва окунувшись в тень первых деревьев, резко сворачивала, словно впервые спохватившись — а куда, собственно, она забрела? — и огибала лес широкой дугой.

По другую сторону леса даже и представить было нельзя, что еще недавно по этой дороге шагалось так легко. Тропа больше не принадлежала коровам. Обнаруживалось вдруг, что это — владение человека. Внезапно солнце начинало нещадно палить, а из-под ног поднималась густая пыль, по обочинам торчали жалкие клочья жухлой травы. Налево от дороги, посреди неровно выкошенной лужайки, стоял первый дом — на совесть сработанный, приземистый, неприступного вида. Он был огорожен внушительным железным забором высотой фута в четыре, говорившим без слов, но яснее ясного: «Двигай дальше — тебя здесь не ждут». И дорога покорно шла дальше своим путем мимо все более приветливых коттеджей, попадавшихся навстречу все чаще. Но деревня к делу не относится — кроме, пожалуй, тюрьмы и виселицы. Важен только первый дом — первый дом, дорога и лес.

С лесом творилось что-то странное. Если первый дом выглядел так, что лучше бы его миновать, то к лесу тоже не хотелось приближаться, но совсем по другой причине. Дом раздувался такой спесью и самодовольством, что, проходя мимо, хотелось пошуметь как следует, а может, и запустить в него парой камней. Но в лесу хотелось говорить шепотом: он стоял сонный, застывший, отрешенный от всего мира. И коровы, должно быть, думали: «Пускай себе спит. Мы его не потревожим».

Ощущали все это жители деревни или нет — трудно сказать. Наверное, да, — но лишь некоторые. А остальные ходили окольной тропой не поэтому — просто дороги через лес не было. К тому же лес принадлежал Фостерам, хозяевам того самого неприступного дома, а значит, был частной собственностью, хотя и не находился у них за забором и был доступен всем.

Владение землей — странная вещь, если вдуматься. Прежде всего, до какой глубины оно простирается? Если человек владеет куском земли, принадлежит ли ему и все, что лежит внутри, в глубине, в самых недрах и дальше — до самого центра Земли, где, сужаясь до крошечной точки, сходятся все другие владения? Или вся его собственность — тонкий слой почвы, под которым черви могут ползать, как им вздумается, не заботясь о правах и границах?

В любом случае лес высился над землей (не считая, разумеется, корней), а значит, весь, от почек до сучьев, был собственностью Фостеров из неприступного дома; и что с того, что они никогда туда не ходили, никогда не бродили среди деревьев, — это ведь их личное дело! Винни, единственный ребенок в этом доме, тоже ни разу там не была, хотя временами, стоя у забора и бездумно колотя палкой по железным прутьям, поглядывала в сторону леса. Но на самом деле он ее никогда не интересовал. То, что тебе принадлежит, обычно не вызывает любопытства.

Да и что может быть интересного в каких-то нескольких акрах леса? Что там, кроме пронизанного лучами сумрака, кроме белок и птиц да рыхлого ковра прелых листьев и всякой прочей всячины, такой же привычной, хоть и не столь приятной, — вроде пауков, колючек и разных червяков?

А на самом деле своей уединенностью лес был обязан коровам: они были мудры по-настоящему — не в пример всяким умникам, утверждающим, будто коровам не понять, чем обладают. Если бы они протоптали свою тропу через лес, а не вокруг, люди бы тоже по ней ходили. Люди заметили бы в глубине леса гигантский ясень, а со временем — и родник, пробивающийся из-под корней меж скрывающими его камнями. И все обернулось бы такой непоправимой бедой, что усталая древняя земля — не важно, владеет ею кто-то до самого огненного ядра или нет, — вздрогнула бы на своей оси, словно жук, насаженный на булавку.

Глава 2

Итак, проснувшись на рассвете того дня первой недели августа, Мэй Тук долго лежала, с улыбкой глядя в потолок, затянутый паутиной. И наконец громко объявила:

— Завтра мальчики будут дома!

Ее муж, тоже лежавший рядом на спине, не шевельнулся. Он спал, тихо похрапывая, и на его сонном лице еще не проступили печальные дневные морщины. На какой-то миг уголки его губ приподнялись в улыбке. Тук почти никогда не улыбался — разве что во сне.

Мэй села в постели, снисходительно взглянула на него и повторила чуть громче:

— Завтра мальчики будут дома.