Страница 6 из 15
Зигмунт. Пошли к Менахему! Я обыскал карманы Каца. У него были с собой паспорт, десять рублей, чистый платок и письмо от Абрама.
Абрам. Дорогой мой товарищ Якуб Кац!
Я закончил школу, был посвящен в раввины и принес в жертву своего первого ягненка. После обеда мы все, вся иешива, пошли в Battery Park, где проходят регаты, а с эспланады хороший вид на Liberty Island и Statue of Liberty. Наверное, весь Нью-Йорк пришел полюбоваться парусниками. Какие же они были красивые! Изящные и пузатые, маленькие и большие, длинные и короткие, с гремя мачтами, с двумя, с одной… Так и порхали по волнам. Мне запомнилось, что первой пришла красивая двухмачтовая яхта под названием «Swallow». Ласточка.
Видишь, я не забываю польский, хотя мой язык теперь — английский.
А что у тебя? Как поживают наши одноклассники? Почему мне никто не пишет?
Привет всем. Навсегда ваш Абрам Бейкер.
P. S. Я часто обо всех вас думаю.
Урок VIII
Дора. Я ужасно рассердилась на Менахема. Вот вечно так — когда он нужен, его нет. У малыша болел животик. Я дала ему укропной воды. Кто-то постучал в дверь. «Кто там?»
Зигмунт. «Польская армия!» — пошутил я.
Хенек. Где Менахем?
Дора. Не знаю. Уехал куда-то. Он все время куда-нибудь ездит. Собрал чемодан и ушел.
Рысек. Удрал вместе с красными?
Зигмунт. Чего малой орет? Уложи его спать. Надо поговорить.
Дора. У него болит живот.
Зигмунт. У тебя есть укропная вода? Дай-ка сюда ребенка. (Берет мальчика на руки и напевает.)
Малыш успокаивается, Зигмунт уносит его на кухню.
Ну вот и славно.
Так ты говоришь, Дора, этот сукин сын Менахем бежал с красными? Нагадил полякам и удрал…
Дора. Он ничего плохого не делал. Ну что он такого сделал? Вы же знаете, как все было. Спросите у Якуба Каца, это он начал.
Рысек. Кац уже больше ничего никому не скажет. Он лежит на площади. А рядом — его мозги.
Дора. У меня ноги подкосились.
Рысек. Вот смотри, Дора, как оно было! (Показывает шрамы.)
Зигмунт. Ау тебя, Дора, не осталось шрамов от красных?
Дора. Что ты такое говоришь, Зигмунт? Я почувствовала, что краснею….
Рысек. Я почувствал, как у меня встал. Аж больно сделалось. Я обрадовался, а то уже боялся, что красные мне все напрочь отбили.
Зигмунт. Посмотрим, посмотрим, что у тебя за шрамы… Дора. Они схватили меня за волосы и потащили па кровать. Рысек сорвал с меня блузку и юбку. Больше на мне ничего не было. Я же была дома. Я вырывалась. Пыталась лягаться. Но кто-то из них держал меня за ноги.
Хенек. Я держал.
Дора. Я кричала, потом почувствовала, что у меня там стало мокро.
Зигмунт. Она кричала по-еврейски.
Дора. Найн, найн, найн….
Зигмунт. Я сказал Рысеку: «Мазлтов, Рысек!»
Рысек. Мы с Хенеком раздвинули Доре ноги, я расстегнул брюки и воткнул ей, глубже некуда. Почти сразу кончил. Она кричала. У меня опять встал, и я начал снова…
Дора. Мне было приятно… первый раз в жизни.
Хенек. Глядя на них, я кончил в штаны.
Зигмунт. Когда Рысек слез с Доры, я сказал: «Держи ее». Навалился сверху и вошел. Она вырывалась как бешеная, но руки у парней были крепкие. Я кончил и говорю Хенеку: «Теперь я ее подержу, а ты, Хенек, давай».
Хенек. Я сказал: «Хватит».
Зигмунт. Вот видишь, Дора, у Рысека шрамы от красных есть, а у тебя — нет.
Дора. Я молчала, чтобы не злить их. Очень хотелось натянуть на себя покрывало, но я боялась, что они рассердятся. Я лежала голая, внутри все болело, но я ничего не говорила.
Рысек. Я открыл буфет. Увидел графин с какой-то цветной настойкой. Разлил ее по красивым хрустальным рюмкам, мы выпили. Одну, другую, третью. Пили мы с Зигмунтом. Хенек отказался.
Хенек. Мне блевать хотелось.
Зигмунт. Ладно, господа, пошли. Посмотрим, что делается в городе.
Дора. И они ушли. Закрыли за собой дверь и ушли. Самое ужасное, что хотя внутри у меня все болело, но было приятно… Эти гады меня изнасиловали — и что? Мне приятно. Я себя ненавидела. Что я за тварь?! И еще эти глаза Рысека… Такие красивые… Боже! Меня поразила тишина. Почему ребенок молчит? Что Зигмунт с ним сделал? Я вскочила и бросилась в кухню. Игорек сидел в корзинке, чмокал соской и улыбался.
Все.
Урок IX
Менахем. Я сидел в этом коровнике и изнемогал от жары. Внизу было ведро с водой, и я все время бегал туда пить. Пришла Зоська.
Зоська. Что ты делаешь, Менахем? Почему не сидишь наверху? Я иду в город. Погляжу, что там и как.
Менахем. Погляди, Зоська, умоляю. Что там с Дорой и Игорьком? До чего же жарко…
Зоська. Только спрячься, Менахем, заклинаю… Не дай бог Олесь увидит…
Зигмунт. Я пошел на рыночную площадь, там в доме 10 был НКВД, думал, вдруг они бросили какие-нибудь документы. Может, найду свое письмо Сталину. Из-за него я больше всего боялся. Одно только это письмо я подписал своим именем. Все остальное — фамилией «Попов». Но там уже были жандармы, от НКВД с их бумагами и следов не осталось. Новый бургомистр представил меня амтскоменданту, сказал, что красные убили моего отца и на меня можно положиться. Амтскомендант, элегантный пожилой мужчина, видимо, австриец — отутюженная форма, белое шелковое кашне, — поглядел на меня внимательно и сказал по-польски: «Гут, поможешь навести орднунг с евреями».
Владек. Я спрятал Рахельку на чердаке. Даже мать ни о чем не догадывалась. Впрочем, по этой лесенке ей все равно было не взобраться.
Рахелька. Я сидела тихо, как мышка, вздохнуть боялась. Было невыносимо жарко…
Владек. Я побежал в город. На площади евреи ложками скребли мостовую. Вокруг стояли мужики с палками. За ними толпа баб и детей. Как на престольном празднике. Вокруг площади молодые евреи носили на снятой с коровника двери обломки памятника Сталину и пели советскую песню «Широка страна моя родная». Впереди шел раввин, нес на палке свою шляпу. Старик едва передвигал ноги. Жарища. Все обливались потом, но те евреи, что, полумертвые, таскали эту груду камней, вышагивали и пели вроде бы с удовольствием. Музыканты подыгрывали им на гармошке и кларнете. Даже смотреть было противно. Тех, кто отставал, били палками или резиновыми дубинками. Откуда-то вдруг появился Хенек. В руке у него была толстая ветка.
Хенек. А ты, Владек, чего прохлаждаешься?! Взял бы хорошую палку да помог похоронить товарища Сталина.
Владек. Ладно, сказал я, сейчас возьму хорошую палку и буду помогать. А сам перешел на другую сторону площади и продолжал смотреть. Увидел, как Зигмунт избивает дубинкой портного Элека.
Зигмунт. Удрать собрался, поросячье рыло? Бросить семью и бежать? Разве мужчины так поступают? Так поступают только коммунисты! А не мужчины. Не слышал приказа господина амтскоменданта? Он велел вам сидеть здесь и чистить землю, которую вы изгадили своим присутствием. Ясно?