Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 1 из 10

A

Роман-дневник, отправляющий читателя в путешествие из Советского Союза в современную Россию. Литературная хроника, в духе писателей быта – от Довлатова до Буковски. Главный герой – журналист средних лет, мизантроп и стихийный философ – недостающее звено между миром столичной помпезности и рядовым народонаселением. В попытке быть единственным он становится таким, как все. Ставка на внутреннюю эмиграцию проваливается. Последний экзамен – право называться гражданином и отцом.

Юрий Абросимов

Часть первая Исполненный город

Юрий Абросимов

Пожитки. Роман-дневник

Моему деду Ивану

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Часть первая Исполненный город

Дислокация

В жизни главное – оказаться в подходящей среде.

У моих знакомых одно время в стаканчике с водой стояла пара былинок, привезенных из Пакистана. Одна с тремя листочками, а другая так, без листочков. Обе зеленые. Предполагалось, что они пустят корни, их пересадят в кадку с землей и на свет появится нечто невиданное.

Наблюдать обычные сорняки, ничем не отличающиеся от среднероссийских, знать об их происхождении, по-настоящему мифическом на взгляд жителя очень восточной Европы – значит лишь чуточку догадываться о возможных внутренних переживаниях этих безропотных трав. Вместо того чтобы, украшенными бесплодной пылью, колебаться под изнуряюще влажным зноем пустыни, призреть течение времени, подобно желтому ветру, совершающему один и тот же круг, после чего наконец сгинуть под копытом какого-нибудь флегматичного camеl’a, былинки эти ошарашенно торчали из стакана на русской кухне, изучая вид за окном. Окно покрывалось изморозью, сквозь плохо законопаченные щели вокруг окна дула смерть. Однако былинки не умирали, поскольку родились в местности, где вода символизирует вечное бытие. Питательная влага доходила им «до пояса» и успешно боролась со смертью, но пустить корни они не решались. Тому препятствовали чувства внутри былинок, осознание судьбы, способной сделать с тобой все что угодно – слепо избрать из числа многих прочих, вырвать из родной почвы, перенести на другую планету, оставить, забыть…

Шли месяцы. «Ниже пояса» былинки становились черными.

– Они гниют, – констатировали мои наблюдательные знакомые.

Та, которая без листочков, действительно малость подсохла. Зато другая по-прежнему притрагивалась к окружающей серой мгле тремя зелеными блюдцами, с маленькими зазубринами по краям. Черный цвет ее стебелька исключал увядание.

«Они не гниют, – догадывался я, – они надевают траур».

* * *

Сегодня метр квадратный в Городе Детства стоит сумасшедшие деньги, а в то время он вообще ничего не стоил. Его добывали несколькими способами:

1) мановением волшебной палочки, то есть номенклатурно;

2) по распределению, то бишь умом, или

3) тривиально, иначе – по прихоти судьбы.

Отдав предпочтение последнему способу, моя семья догадалась частично использовать и первые два.

Известно, что даже тяжелые болезни дети переносят легче взрослых. Правда, коклюш или свинку трудно сравнить с пересадкой души, а в моем случае нечто подобное и разверзлось.

На прежнем месте жительства жизнь казалась светлее. Там ходили железнодорожные составы (гудок одного из них однажды слегка изменил меня). Там работал настоящий кинотеатр. Продавались грандиозные пирожные. Мороженое было натуральным, а не крашеной водой, как сейчас. Ездил «мой любимый автобус пятый». И повсюду висели большие буквы: «ФОТО». Я всегда читал их вслух – первую игнорировал, а остальные преподносил следующим образом: «ноль-молоток-ноль».

Там отсутствовали понятия тоски, горя, страха и счастья. Бал правили радость, восторг, веселье и иногда вселенского масштаба катастрофы.

Да, в школу я пошел не в Городе Детства, но школа просто не успела за один месяц отравить жизнь. Она вообще ничего не успела. Мое существование продолжала регламентировать бабушка – милейшее существо, по дробнее о котором мы поговорим ниже.

Если вы сможете представить себе рафинированно-заброшенного ребенка, то – приятно познакомиться. Возможно, мне посчастливилось долгие годы провести в таком месте, где сверху на тебя нисходит поэзия… Не знаю, насколько понятно я излагаю такие вещи… По правде сказать, о магической силе некоторых слов я догадался прежде, чем научился чтению. Дополнительные возможности открыл букварь. Алгоритм простой. «А» и рядом арбуз – следовательно, произносим «а». «Б» и тут же барабан – на очереди «б». Алфавит был изучен так, как пьют алкоголь алкоголики – «винтом».

Далее пошла разнообразная литература, исключая стихотворную. Делалось просто. Забредаем в книжный магазин и начинаем по порядку терзать все тонкие книжки большого формата. Открываем и видим столбик, последние слова в рифму.

– Фу!

Открываем другую. Идет сплошной текст.

– Берем!

Постепенно очередь дошла до журнала «Здоровье». Однажды, читая, по своему обыкновению, заголовки, набранные крупными буквами, я внятно, вслух произнес:

– РАК ШЕЙКИ МАТКИ!

Реакция окружающих потрясла воображение. Подобным же образом ведут себя муравьи, когда в их тщательно выстраиваемый дом-храм втыкают палку.

Я хорошо понимаю maman и бабку, находившихся под гнетом общественно-исторической формации. На дворе лютый застой. Иной анекдот означал дорогу в тюрьму. Пятилетний малец. Никто из соседей не услышит. От такой эклектики впору сойти с ума!

Вокруг забегали, ко мне подскочили, зашикали, стали подмигивать, вытягивать из рук журнал.

– Тихо-тихо-тихо! Никому не говори! Нельзя-нельзя! Страшные слова!

Я запомнил. Когда отчего-то становилось скучно, внутренне предвкушая, я проводил несколько сокровенных минут, вставал в позу, и…

– ШЕЙКА МАТКИ!!!

Уже тогда зародыш вкуса отсеял слово «рак», явно не относящееся к делу. Остальное взрывало муравейник в два счета.

Магическим словам предшествовали магические буквы. Хоть бы раз кто-нибудь поинтересовался: «Малыш, ты, я смотрю, пишешь все время. А почему не рисуешь?»

В самом деле, альбом для рисования изводился мной почем зря. Каждая страница посвящалась отдельной букве, которую я изображал многократно, варьируя размеры.

Почему не рисую? Тот же самый вопрос оставил брешь в моем сознании, когда впервые перед школой, наравне с остальными членами подготовительного класса (шла проверка на умственную отсталость), я получил элементарное задание – чего-нибудь нарисовать!

Я опешил. Вокруг немедленно принялись царапать ручками, карандашами, перьями, мазать кисточками, скрипеть ластиком. Они три-умф-ство-ва-ли! Они занимались привычным делом, каковое в их семьях успешно насаждали. Я же сидел перед чистым листом бумаги, с ужасом понимая, что надо изобразить не знак, а объект.

Кто знает, сколько мучений выпало на долю изобретателя колеса? Каких усилий стоило научить летать бескрылую сволочь? Мне пришлось успешно через это пройти примерно за полчаса. Группу треугольников, овалов и прямых линий в результате признали летней лужайкой, поросшей дивными цветами. Ффу-у-у!..

В Городе Детства лета не было. По крайней мере, лета ощущаемого. Периодически приходило время года, когда удавалось выбежать на улицу в одной рубашке, не рискуя подхватить ангину. Когда целых две июньские недели кряду продавали клубнику, а спустя некоторое время, в августе, еще три недели кряду выбрасывали болгарские помидоры-«пальчики» – мятые, как пользованная туалетная бумага, и столь же грязные. Но их все-таки мариновали, совали в восьмисотграммовые банки из-под болгарских же томатов – при условии, конечно, что удастся по жуткому блату достать крышки для консервирования (количество алюминиевых баночных крышек в стране существенно уступало числу крылатых ракет).