Страница 162 из 192
Завидов постучал по кабине и приказал шоферу свернуть к обочине дороги, остановиться.
— Вы и вы — со мной, — указал он на двух бойцов с карабинами, а еще двух послал к погибшему, наказав тщательно его обыскать и забрать все, что при нем.
Второго парашютиста несло вдоль дороги на юго-восток. Рита прикинула: опустится не далее полукилометра от них — и, не давая себе отчета, спрыгнула за Завидовым.
— А вы куда? — обернулся лейтенант.
— С вами, — ответила она.
Завидов лишь долю секунды думал, что ей ответить. Рите даже показалось, что он обрадовался ее решению, но он жестом руки велел ей остановиться.
— Не надо. Летчик вооружен.
Она и сама это знала. Но о том, что фашист, находясь у нас в тылу, окруженный столькими людьми, вздумает отстреливаться, она и мысли не допускала.
Рита бежала за Завидовым и солдатами по пшенице, больно стегавшей по голым коленям и рукам, не спуская глаз со снижающегося парашютиста. Он тоже видел их, тянул стропы, чтобы ускорить скольжение, на что-то надеясь.
А пшеница выросла высокая, чуть ли не в рост человека, с длинным тяжелым колосом, и Рите было жаль топтать ее, хотя понимала, что убрать урожай вряд ли удастся.
Парашютист упал метрах в двухстах. Отстегнул купол — белое полотнище хорошо было видно издали, — и то ли залег, то ли ползком решил уйти от них. Завидов приказал одному бойцу взять правее, второму левее, а Рите дал знак остановиться.
Она послушалась, постояла, пока они удалились метров на сто, и неторопливо и осторожно двинулась следом. Завидов и бойцы, разомкнувшись метров на тридцать, держали направление на парашют. Когда до купола осталось метров сорок, лейтенант крикнул:
— Хенде хох! Сдавайся!
Немец не поднялся и не отозвался.
— Дальше не ходите, — повернулся Завидов к Рите и, подняв пистолет, медленно пошел вперед. Бойцы — один справа, другой слева — не отставали от него.
Рита с затаенным дыханием наблюдала за ними, и сердце ее сжимал страх, не за себя, за них, и больше всего — за лейтенанта. Теперь она поняла: он ей небезразличен…
Завидов и бойцы сошлись у парашюта. Но там, судя по выражению их лиц, летчика уже не было. Они двинулись дальше, расходясь в стороны.
— Выходите, сдавайтесь! — снова крикнул Завидов, и снова немец не отозвался. Он будто сквозь землю провалился.
Завидов и бойцы ушли довольно далеко, и Рита не выдержала, потихоньку стала продвигаться за ними, жалея, что не взяла у оставшихся в машине карабин. Она миновала парашют. Белый шелк, чуть пригнув колосья, невесомо расстилался над землей, маня своей чистотой, умиротворяющим спокойствием. Захотелось упасть на него лицом вниз и лежать неподвижно, вдыхая запахи пшеницы, земли, неба…
От подвесной системы — лямок с металлическими карабинчиками — тянулся свежий след — примятая пшеница. По нему и пошел Завидов. Вскорости след пересек другой, третий. Их оказалось здесь, к сожалению, немало: люди, так бережно сеявшие семена, теперь безжалостно топтали плоды своих рук — было не до пшеницы.
И все-таки один след Рита выделила: пшеница здесь была примята так сильно, словно тащили кого-то волоком, а местами в земле виднелись лунки — человек полз, упираясь носками сапог. Она пошла по этому следу, чуть забирая влево.
Рита увидела его совсем неожиданно, не пройдя и метров пятидесяти: немец полулежал, опираясь на локоть и нацелив на нее пистолет. Она не испугалась, лишь вздрогнула от неожиданности и остановилась. Секунды три они смотрели друг на друга, словно гипнотизируя, заставляя один другого подчиниться своей воле: она — чтобы он опустил пистолет, он — чтобы она молчала. Можно, конечно, повернуться и уйти, а потом позвать Завидова, но этот трусливый фриц и так не посмеет выстрелить. И Рита властно скомандовала, по-завидовски:
— Хенде хох! Сдавайся!
Немец видел, что она без оружия, нагловато ухмыльнулся и предупреждающе поводил пистолетом: дудки, мол, убирайся подобру-поздорову.
Завидов был довольно далеко и вряд ли мог услышать ее голос, но обернулся и обратил внимание, что она чем-то озабочена, крикнул:
— Что там у вас?
— Сюда! — махнула Рита.
В тот же миг немец выстрелил. Она это поняла по вырвавшемуся из дула пистолета огоньку. Что-то тяжелое, сильное ударило ее пониже груди. В глазах засверкали искры, небо опрокинулось, а земля рванулась из-под ног. Еще Рита осознала, что падает. В какую-то черную, бездонную яму…
6
19/VII 1942 г. …Боевой вылет с бомбометанием по скоплению вражеских войск и техники на подступах к Ростову…
Рита никак не могла понять, где она и что с ней, хотела проснуться, отогнать этот страшный, кошмарный сон, поднимала голову, но сильная боль не только не позволяла сделать этого, но не давала даже разомкнуть век. Душил какой-то знакомый терпкий и неприятный запах. Вспомнила: так пахло в палате, где лежал раненый Шурик… Как она попала туда? Ведь Шурик давно выписался… И голоса какие-то незнакомые, непонятные. Эта страшная головная боль не дает сосредоточиться… И все-таки она разобрала: «Нет, нет… миновал», «Теперь все зависит от организма…», «Будем надеяться…»
Она собрала все силы и разомкнула веки. От боли в голове зазвенело в ушах, перед глазами все закачалось — окна, кровати, стоявшие неподалеку люди. И она, понимая, что снова может потерять сознание, и не желая этого, вынуждена была смежить веки. А когда боль чуть приутихла, не выдержала, посмотрела туда, откуда доносились голоса.
— Наконец-то, — подошла к ней женщина в белом халате и белой косынке с красным крестом. — Значит, будем жить. Только лежите спокойно, ни о чем не спрашивайте и не напрягайтесь. Вы ранены, вам сделали операцию. Все опасности позади.
Подошла еще одна женщина. Рите даже удалось их разглядеть: немолодые, симпатичные женщины, похожие друг на друга. Та, что подошла позже, положила Рите на лоб ладошку, прохладную, приятную. Подержала немного. Рите очень хотелось, чтобы она заговорила, сообщила, куда ее ранило. Но женщина лишь вздохнула, обернулась и сказала кому-то:
— Приготовьте чай. И полный покой. Никаких разговоров, никаких вопросов.
Женщины ушли. А вскоре молоденькая девушка подсела к ней с чашкой чая и, мило улыбнувшись, заговорила как с малым ребенком:
— Теперь мы молодцом. Сейчас попьем сладенького чайку, и нам станет еще лучше. Ну-ка, приоткрой ротик. Чуть-чуть… Больно? Ну, не надо, я сама.
Девушка аккуратно просунула руку под ее голову, приподняла немного и, зачерпнув чайной ложечкой из стакана светло-коричневой водицы, влила ей в рот. Теплая сладкая жидкость приятно растекалась в груди, проясняла голову. И Рита с жадностью пила каплю за каплей, желая утолить все нарастающую жажду.
Стакан опустел, и девушка ласково сказала:
— Вот и отличненько. Теперь сделаем укольчик — и баиньки.
— Пить, — выговорила Рита, и голова у нее снова закружилась.
— Пока хватит. Вот поспишь — тогда еще принесу.
Руки целы и невредимы, убедилась Рита, только шевелить ими невыносимо больно. А вот ног она не чувствовала. И не только ног — все от груди и ниже было сплошной болячкой.
Сестра сделала укол, и боль несколько приутихла. Рита еще раз попыталась пошевелить ногами, но не почувствовала их.
— Что со мной? — спросила она.
— Как что? Тебя же ранило. В живот. Слава богу, сердце и легкие не задело, так что проживешь сто лет.
Рита уснула. Сколько спала, она не имела представления. Наверное, долго. В палате горела электрическая лампочка, было тихо, лишь в углу кто-то жалобно постанывал.
В палату вошла женщина-врач, та, что прикладывала ей руку ко лбу, за ней — девушка-медсестра со стаканом чая. Врач, как и днем, подержала ладошку на лбу, послушала пульс и, вздохнув, проговорила сама себе:
— Кажется, и в самом деле получше.
Она еще сомневалась! Рите хотелось крикнуть: «Да, да!» Но какое там крикнуть — едва пошевелила языком, в голове зазвенело, как в колоколе, по которому били со всех сторон.