Страница 20 из 178
— Значит, так. — Из-за работающего дизеля кричать приходилось громко. — Отъедете по проселку назад пять километров, срубите дерево, чтобы крона погуще была, привяжете к танку и вернетесь обратно, ясно? Мы тут наследили так, что нас любая сволочь и с воздуха, и с земли обнаружит. Заметете все. Нас догоните по следам. Давайте, Петров, сильно не задерживайтесь!
В реве и лязге батальон двинулся через деревню.
— А мы чего не едем? — спросил Симаков.
— А у нас ответственное задание, — мрачно ответил Петров. — Подметать за батальоном будем.
На песчаном проселке остались глубокие следы гусениц, и воздушной или наземной разведке не составило бы труда определить, что здесь недавно проходили танки. Отъехав от деревни несколько километров, старший лейтенант нашел то, что искал — одинокую березу с густой кроной. Чтобы долго не возиться, Петров приказал Осокину валить дерево танком. Водитель ответил: «Есть!», но машина почему-то не трогалась с места. Внезапно комроты почувствовал, что его тянут за сапог, и, посмотрев вниз, увидел под затвором пушки чумазое лицо своего механика.
— В чем дело, Вася?
— Товарищ старший лейтенант, — Осокин шмыгнул носом. — Может другое дерево поищем? Смотрите, какая красавица, грех рубить. И тень она дает.
Петров уже собирался взгреть водителя, но вовремя опомнился. Вздохнув, он наклонился и похлопал Осокина по плечу:
— Вась, по-человечески я тебя, конечно, понимаю. Но до леса четыре километра. И немцы в любой момент налететь могут. Давай, Васенька, мне и самому это не нравится, но надо…
Осокин грустно кивнул и полез на свое место. Танк вздрогнул, двигатель набрал обороты, и двадцатишеститонная машина переломила березу, как спичку. Экипаж вылез из танка, радист снял с борта топор. Из земли сантиметров на сорок торчал измочаленный пенек, тяжелый древесный дух кружил голову. Из сломанного ствола в пыль стекала смола. Осокин молча отвернулся, Симаков выругался, Петров и сам чувствовал себя — хуже некуда. Безуглый несколькими ударами перерубил последние полоски древесины, и экипаж закрепил березу буксирными тросами. Всю обратную дорогу экипаж молчал. Петров, высунувшись по пояс из башни, следил за тем, как огромное дерево, кувыркаясь и оставляя на проселке ветки и листья, перепахивает песок так, что теперь уже нельзя было сказать, кто тут прошел — танки, грузовики или конница.
На окраине деревни старший лейтенант приказал остановить машину.
— Воды в колодце наберем, — пояснил он экипажу. — А то кто его знает, как там дальше обернется. Без жратвы воевать можно, а вот без воды — ну никак.
Безуглый и Осокин вытащили из машины двадцатилитровый бидон, который хозяйственный водитель выменял на какой-то станции, и потащили его к колодцу. Наводчик завалился на моторное отделение и тут же захрапел. Командир обошел вокруг танка, проверяя, не ослабло ли во время марша натяжение гусениц. Ему приходилось видеть, как провисшие из-за растянутых траков стальные ленты слетали при резких поворотах. Меньше всего ротному хотелось, чтобы его машина «разулась» в бою. Присев на корточки, он как раз разглядывал один не внушающий доверия ведущий трак, когда насмешливый женский голос окликнул его сзади:
— Эй, соколик!
Опустившись на колено, старший лейтенант развернулся. Перед ним стояла высокая, крепкая женщина лет сорока с усталым, когда-то, наверное, красивым лицом. На ней была простая ситцевая юбка и выцветшая шерстяная кофта поверх застиранной льняной рубахи. Босые ноги женщины посерели от пыли. Женщина молча смотрела на танкиста, и Петров почувствовал себя неуютно.
— Вам чего, мамаша? — вежливо спросил он.
Женщина склонила голову набок, синие глаза смотрели холодно.
— «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход», — пропела вдруг она, и ротного передернуло от ехидной ненависти в голосе крестьянки. — Что, советские танкисты, полстраны пробежали, хоть нас-то защитите? Или дальше, на Волгу двинетесь, зиму ждать?
Кровь бросилась ротному в лицо, ноги стали как ватные. Сам он, что на Украине, что по дороге сюда, люто ощущал свою вину, видя колонны беженцев. Еще тяжелее было проходить через оставляемые села. Но в первый раз ему прямо высказали то, что чувствуют люди, которых оставляют на волю и милость врага. Петров медленно встал, еще не зная, что ответить.
— Ты мне скажи, танкист, вы только в кино красоваться умеете? Уж там вы бравые, а на деле-то? Хвост поджали? Сколько мы вам отдавали, кормили, одевали, на займы подписывались! Зачем, скажи ты мне? Чтобы смотреть, как вы от немца, поджав хвост, драпаете? — Она длинно и неумело выматерилась.
Петров опустил глаза, понимая, что любые его слова здесь будут бессильны. По большому счету, колхозница была права. РККА в его, старшего лейтенанта Петрова, лице, не остановила врага у границы, не отбросила обратно, а отступила сюда и теперь собиралась воевать под боком у этой женщины. Внезапно он понял, что больше не слышит храпа наводчика. С танка послышалось кряхтение, и Симаков тяжело соскочил на землю, встав между командиром и крестьянкой.
— Слышь, мать, ты бы не материла мне командира, а? — Симаков говорил медленно, подбирая каждое слово. — У него, между прочим, с Украины еще рана на теле. И мы не оттуда, — он махнул рукой на запад, — бежим. Мы туда едем. Чтобы драться. Вот если обратно побежим — можешь нам в глаза плевать…
— Да нужны вы мне тогда будете, — махнула рукой колхозница и повернулась, чтобы уходить.
— Эй, командир! — донесся из-за танка веселый голос Безуглого. — Пить хочешь? Тут вода вкусная.
— А мне жрать хочется, — добавил невидимый Осокин. — Со вчерашнего вечера ничего не жрал, уже кишки поют.
— Куда в тебя, Васька, столько помещается, ну ведь шкет мелкий, — подумал вслух радист.
— Я расту, мне кушать надо, — невозмутимо ответил водитель.
Лязгая бидоном, оба танкиста обошли танк и нос к носу столкнулись с колхозницей.
— Э-э-э, — озадаченно начал Безуглый. — А что тут у нас происходит?
— Шефская встреча «Село — фронту», — мрачно ответил Петров. — Грузите бидон и поехали, пока нам тут глаза не заплевали.
Только тут он заметил, что женщина встала как вкопанная и, не отрываясь, смотрит на Осокина.
— Господи, — прошептала она. — Ну пацаненка-то куда тащите?
Водитель умылся у колодца, и теперь, своим детским каким-то лицом, комбинезоном не по размеру, он и впрямь казался подростком.
— Я — не пацаненок, — спокойно сказал механик, залезая на лобовую броню.
Крякнув, Осокин принял у радиста бидон и опустил его на свое сиденье, затем сам нырнул в люк и с грохотом заворочался внутри танка.
— Ладно, чего время терять, — вздохнул Петеров. — Сашка, полезай, помоги ему. Да поедем пожалуй.
— Подождите, — сказала вдруг женщина и быстрым шагом направилась к ближайшей избе.
Командир и наводчик забрались в башню, Осокин наконец пристроил куда-то бидон и теперь осторожно газовал.
— Смотри, командир, она обратно идет, — кивнул Симаков.
Колхозница возвращалась, прижимая к груди что-то, завернутое в холстину.
— Заранее, что ли, плюнуть хочет, — пробормотал комроты, когда та подошла к танку.
— Вот, возьмите, — женщина протянула сверток Петрову. — Вы же, наверное, голодные. Там хлеб, сало копченое и яйца вареные.
— Чего этот вдруг? — ляпнул Симаков.
Женщина махнула рукой.
— Да у меня самой и муж, и братья, и старшенький в армии. Может, и их кто покормит. Вы уж простите меня, родные, что я так на вас… — она вдруг отвернулась и вытерла глаза краем косынки. — Вы, главное, живыми возвращайтесь. У меня три дочери подрастают, за кого я их выдавать буду?
В этот момент Осокин дал газ, и «тридцатьчетверка» медленно поползла по улице. Петров оглянулся в последний раз — женщина, имени которой он даже не успел спросить, стояла у забора и смотрела им вслед. Под свист невесть откуда взявшихся пацанов танк, набирая скорость, прошел по улице, волоча за собой измочаленную березу, и въехал в лес. Старший лейтенант внимательно оглядывался, но никаких признаков того, что в этом лесу, большом, надо признать, сосредотачивается для наступления целая дивизия, он пока не видел. Решив поупражняться, командир закрыл башенный люк и принялся крутить перископ, пытаясь разобрать что-нибудь в мелькании стволов и ветвей.