Страница 20 из 97
В это воскресенье Сергей Петрович, по заведенному обычаю, безмятежно и недвижно докуривал сигару, блаженно растворяясь в напевной стихии магического словесного скрипача. Его ритмично покачивали волнообразные звуковые течения:
В это время, вопреки запрету, в кабинет постучались. Курьер из Зимнего дворца экстренно явился за лейб-медиком его величества.
Через час императорский штандарт, неизменно веющий над Зимним дворцом, медленно опустился до половины флагштока.
В это время знаменитый клиницист подписывал в царском кабинете исторический бюллетень:
«Сего 1 марта в 13/4 дня государь император, – возвращаясь из манежа Инженерного замка, где изволил присутствовать при разводе, на набережной Екатерининского канала, не доезжая до Конюшенного моста, опасно ранен, с раздроблением обеих ног ниже колена, посредством подброшенных под экипаж разрывных бомб. Один из двух преступников схвачен. Состояние его величества, вследствие потери крови, безнадежно».
Официальное сообщение несколько продлило жизнь и сознание царя, стремясь затушевать факт его убийства на уличном тротуаре с размозженными ногами и растерзанным телом. Во дворец он был доставлен с еле заметными признаками жизни, почти трупом. Мундир лейб-гвардии саперного батальона был разодран в клочья. Почти ни следа от брюк и сапог – одна сплошная окровавленная масса из мускулов, кожи и костей. Лейб-медик Боткин еле расслышал предсмертные пузырчатые хрипы агонизирующего.
Правительственная легенда сохраняла хотя бы декорум более соответственного медленного умирания царя в своем дворце, среди врачей, родных и духовенства, после принятия святых тайн, по всем правилам православной кончины.
Отложив бесполезные инструменты и отерев окровавленные руки, царские врачи подписывали акт смерти, составленный Лорис-Меликовым.
Толпа молчаливо заливала Дворцовую площадь.
С балкона над Салтыковским проездом генерал-адъютант возгласил о перемене царствования.
Над Зимним дворцом ширококрылою ночной птицею развевалось черное знамя.
На вороном коне с траурной сбруей императорский герольд в черном бархатном кафтане с белоснежными брыжжами, в широкополой шляпе с загнутым назад пером выезжает на шумные перекрестки столицы.
У него на груди и спине горят шитые золотом царские короны и высоко вздымается в протянутой руке серебряный жезл с червонным орлом.
За ним – верховой сенатский секретарь в перьях и бархате в сопровождении взвода кавалергардов с четырьмя трубачами, вздымающими в небо свои горны, повитые крепом.
Развивая свиток, герольд возглашает обитателям Невского и Садовой, Васильевского и Коломны, Семеновского полка и Галерной гавани, что священные останки в бозе почившего венценосца будут перенесены из Зимнего дворца в собор Петра и Павла в такой-то час такого-то числа.
В это же время Лорис-Меликов убеждал нового императора обнародовать указ о созыве выборных депутатов в законосовещательную комиссию.
– Это вернейшее средство, ваше императорское величество, изолировать революцию и обессилить террор. Новому царствованию подобная мера сразу придаст характер передового движения века. «Когда идет караван, не отставай», – поют зурначи моей родины. Такая диверсия вернее всего упрочит власть в руках единодержавного монарха.
Для разрешения важнейшего вопроса об органическом изменении государства новый царь повелел созвать совет министров под своим личным председательством в ближайшее же воскресенье.
Особое совещание
Обладая восточным лукавством, он не обладал принципами Маккиавеля, а потому власть безграничная была ему не по силам.
Граф Лорис-Меликов в полном генеральском мундире с голубой лентой и звездою ордена Андрея Первозванного на груди, весь сверкающий и пестрый, как воитель с персидской миниатюры, приветствует в малахитовом зале Зимнего дворца виднейших государственных сановников и ближайших царских родственников.
Предстоит первое заседание совета министров под председательством нового царя Александра Третьего.
Вдоль меднозеленых стен с жестким ледяным блеском колышутся и переливают красками облачения военных, морских и гражданских чинов. Шитые золотом мундиры камергеров, серебрящиеся муаровые ленты Белого орла по жилетам, пестрая эмаль и чеканные узоры орденских знаков мерцают и вспыхивают вдоль жилковатых глыб зеркально отполированной гостиной. Среди парада и блистания одежд выделяется своей монашеской строгостью один только черный глухой мундир обер-прокурора Святейшего Синода.
Министры и князья охвачены смутной тревогой и томительными опасениями. В Петропавловском соборе под парчовым балдахином, раскинутым во всю ширину церкви, на высоте гигантского катафалка еще лежит среди бархата, горностая и регалий недельный труп старика с густой кисеей вокруг нагримированной головы и тяжелой порфирой, перекрывшей раздробленные голени. От всей эпохи реформ остался только мертвец в Преображенском мундире, искусно препарированный для показа толпе знаменитыми анатомами медико-хирургической академии.
Новая власть еще не упрочилась на зыбкой почве, сотрясаемой взрывами. Все запуганы грозными толками и зловещими вестями. Носятся смутные слухи, что в самый день погребения Александра Второго будут произведены покушения на молодого царя, на принца Уэльского и кронпринца прусского. Сорок восемь человек, переодетых извозчиками, откроют в четырех местах перекрестную стрельбу. Зимний дворец окапывали рвом; секретная полиция распространяла сведения, что землекопы успели перерезать семнадцать проволок от мины. Какие-то таинственные личности приобрели певческие кунтуши для проникновения в собор к моменту отпевания.
Собравшиеся сановники еле вступают в беседу. Все подавлены значением и смыслом предстоящего совещания. Все чувствуют, что сегодня решатся судьбы возникающей новой эпохи, определится направление целого царствования, установятся вехи, по которым отныне двинется русская история. Два-три часа корректного собеседования представителей династии с виднейшими «мужами Совета» решат общий ход верховной политики и на долгие десятилетия предопределят участь многомиллионной империи.
Ровно в два часа обер-гофмаршал осведомляется от имени его величества, все ли приглашенные налицо.
У входа, меж малахитовых колонн, появляется грузная, словно выточенная из многопудовой гранитной глыбы, огромная фигура в генеральском сюртуке с белым Георгиевским крестом на шее. Густые длинные бакенбарды почти сливаются в окладистую бороду. Новый царь, тяжеловесно ступая по паркету шагом командора, приглашает собравшихся перейти в залу заседания.
Малиновая гостиная вдовствующих императриц превращена в конференц-зал Государственного Совета. Вдоль длинного стола, перекрытого пурпуром, усаживаются в глубокие гамбсовы кресла военные, гражданские и морские сюртуки, переливающие красками и лучами. Наискось против царя чернеет глухой мундир обер-прокурора.
Упирая в генеральский воротник свою бороду, новый царь исподлобья озирает собрание. (Этот упрямый наклон головы заслужил ему в великокняжеской среде прозвание «бычка».) В душе он считает состав совещания чрезвычайно пестрым и разнохарактерным: кряжистый старец Строганов, принесший в шестое царствование свою преданность династии, и баловень успехов Валуев, щеголяющий своим дутым европеизмом; верный слуга монархии Маков и либеральный пролаза Абаза; а главное – вернейший оплот алтаря и трона Победоносцев рядом с этим армянским акробатом, решившим ограничить на западный лад самобытную власть Романовых. Не первый ли долг монарха – придать единый тон и цельный облик палате своих советчиков? Александр Александрович считает себя знатоком русской истории и древностей (любил романы Загоскина и Лажечникова). Он склонен придать глубоко национальный характер программе нового царствования и навсегда покончить с космополитизмом и конституционными бреднями.