Страница 16 из 36
Итак, мышление не может вскрыть истины без чувств, а чувственные ощущения обманчивы, они ее затемняют. Отсюда трудность познания истины. Это Демокрит выразил, пользуясь изречением, которое давно употреблялось в народной речи и в литературе и затем вошло в поговорку: «истина скрыта в глубине» или «на дне глубокого колодца» (там же, 51). Это изречение выражает трудный путь к истине, а не свидетельствует об агностицизме, который приписывают Демокриту многие идеалистически настроенные историки философии.
Демокрит обосновывал трудность познания также индивидуальными свойствами каждого человека. Согласно Сексту Эмпирику, который всячески выпячивает скептические моменты в философии предшественников, Демокрит говорил: «В самом деле мы ничего непреложного не воспринимаем, но лишь нечто изменяющееся в зависимости от того, как организовано наше тело, от того, что к нему притекает, и от того, что реагирует на этот приток» (там же, 55). Постановка вопроса о роли субъекта в познании тоже была плодотворна в развитии философии и по сути дела правильна. Но это в какой-то мере сближало Демокрита с Протагором, что послужило для многих идеалистически настроенных толкователей философии Демокрита поводом для приписывания ему агностицизма и отказа от объективной истины. Однако в учениях Демокрита и Протагора было существенное различие: по Протагору, нет критерия для различения истины и лжи (см. 16, 1, 73); человек, и как коллектив, и как индивид, — мера всех вещей, причем имелось в виду именно его чувственное восприятие окружающего; Демокрит же (если точен источник) имел иную точку зрения: «Для всех людей одно и то же добро и истина, приятно же одному одно, другому другое» (13, 89), т. е. он ограничивал чисто субъективную сторону познания. Протагор, как и Демокрит, признавал основой бытия реальную «текучую материю» (18, 2, 252). Но Демокрит, кроме того, считал реальный мир, состоящий из атомов, основой ощущений; существование атомов он объявлял подлинно истинным и в этой истине не сомневался, ибо она объясняла всю природу, ее становление, устройство, эта истина не противоречила, а, наоборот, подтверждала данные чувственного опыта.
Учение Демокрита о соотношении разума и чувств в процессе познания было большим завоеванием античной философии. Это соотношение понималось, по сути дела, как единство противоположностей. Об этом говорится, в частности, в диалоге — споре, часть которого передана Галеном.
Римский врач Гален, который, как преемник школы Гиппократа, располагал, видимо, сочинениями Демокрита, оставил ряд сведений о последнем. На основе двух свидетельств Галена можно составить следующий диалог:
Говорит разум (мысль):
«Только считают (nomoi), что существует цвет, только считают, что существует сладкое, только считают, что существует горькое, в действительности же — атомы и пустота» (13, 90).
На это отвечают ему чувства:
«Жалкая мысль! От нас ты взяла (все), на что ты опираешься, и нас же ниспровергаешь? Ниспровергая нас, ты падаешь сама» (там же, 80).
В учении Демокрита о познании замечателен не только элемент диалектики. Демокрит преодолевал в своей гносеологии ограниченность наивного реализма ионийских философов и, сознавая всю сложность отношений субъекта к объекту, в сущности впервые ставил огромной важности проблему, получившую в философии Нового времени название проблемы «первичных и вторичных качеств».
Первичные качества, согласно Демокриту, это фигура, порядок и положение атомов. Они постигаются разумом и существуют в «действительности» (etee; эту категорию тоже впервые ввел в философию Демокрит). Действительность означает у Демокрита, во-первых, объективно существующие атомы и пустоту, во-вторых, предмет познания и, в-третьих, истину (см. 34, 130). А поскольку каузальная связь была для Демокрита всеобщей закономерностью, то, в-четвертых, действительность означает у него также подлинную причину всех ощущений и восприятий.
Вторичные качества, согласно Демокриту, это чувственно воспринимаемые свойства вещей: тепло, холод, цвет, вкус, запах. Они существуют «во мнении» (nomo), так как связаны с субъектом и его органами чувств. Однако они вызываются действительностью; форма и сочетание атомов определяют те или иные чувственные качества. Таким образом, уже Демокрит дал диспозиционное решение проблемы первичных и вторичных качеств, притом не впадая в субъективизм. Но мы должны все же отметить, что излишнее подчеркивание иллюзорности чувственного познания было слабой стороной гносеологии Демокрита. Противоречие, обнаруженное философией между видами познания, осталось у Демокрита неразрешенным до конца, и это дало основание молодому Марксу говорить о противоречивости и неуверенности Демокрита в этом вопросе, о некотором разрыве между его теоретическими и практическими установками (см. 2, 40, 160—163). Тем не менее Демокрит положительно решал вопрос о познаваемости мира. Его материалистическая теория способствовала развитию научного исследования.
Огромной заслугой Демокрита было также создание одного из первых в Древней Греции логических учений. Вероятно, мы могли бы говорить о системе логики, если бы до нас дошел его трактат «О логике» или «Канон» (в трех книгах). В нем излагалось учение о критерии истины, хотя слово «критерий» Демокрит, возможно, еще не употреблял. К сожалению, от этого произведения остались только немногочисленные отрывки. Согласно Аристотелю, из философов-естествоиспытателей («физиков») впервые Демокрит стал оперировать логическими понятиями и определениями, и «в методе исследования он выгодно отличается от других» (13, 99; 100).
На основе свидетельств Секста Эмпирика (Против ученых VII 138) и Альберта Великого (Этика I 1, 3), а также некоторых других источников А. О. Маковельский следующим образом восстанавливает суть логического учения Демокрита. Критериями истины являются: «1) „совершенное ощущение“, т. е. чувственное восприятие, совершаемое в условиях научной проверки; 2) „совершенный разум“, т. е. ум, вооруженный научным методом и руководствующийся правильными принципами исследования и 3) чувственная практика, служащая проверкой принятых нами мнений, поскольку применение в жизни тех или иных положений приносит нам пользу или вред, содействует нашему благу или причиняет нам страдание» (51, 54—55). Это учение затем развил демокритовец и учитель Эпикура Навсифан в своем логическом произведении «Треножник», а затем Эпикур в своей «Канонике».
Выступая против «аподейктики», т. е. чисто дедуктивного метода, Демокрит явился одним из зачинателей индуктивной логики (см. 47 и 46, 440—445), которая была включена Аристотелем в его грандиозную логическую систему (основным методом Аристотеля была дедукция, силлогизм) и получила развитие в эпикурейской школе.
Лексикограф Суда под словом «необходимое» сообщает о том, как Демокрит классифицировал суждения и как широко он понимал в логике to anankaion. Согласно Суде, Демокрит разделял все существующее на то, что существует в силу необходимости, т. е. всегда во всех случаях (например, человек — живое существо), 2) и то, что возможно. Из возможного а) одно существует в огромном большинстве случаев (например, человек имеет пять пальцев; старея, седеют), б) другое случается реже (например, противоположное — что человек имеет от рождения четыре пальца или шесть, или же, что, старея, человек не седеет). Наконец, 3) некоторые явления в равной мере существуют или не существуют (например, человек занимается общественными делами или не занимается, уезжает или не уезжает). Свидетельство Суды, позднего, но ценного по своим источникам автора, совпадает с рассуждением Аристотеля в его логическом сочинении «Топика» и с высказываниями его комментатора Александра, поэтому данную классификацию считали (вопреки прямому свидетельству Суды) принадлежащей только Аристотелю. Но Аристотель здесь, как и в ряде других мест, мог опираться и, видимо, опирался на Демокрита. В свидетельстве Суды имеется один пример, который не мог принадлежать Демокриту: «необходимо, например, что бог нетленен». Но вряд ли он принадлежал и Аристотелю. Поздние комментаторы, в частности стоики, считали своим долгом снабжать тексты классиков подобными «наставительными» примерами; рецепты таких приемов изложены в специальном сочинении у Плутарха (см. 46, 571—575 и 47, 61; 62).