Страница 2 из 99
«Достигнув преклонного возраста, желая не только сохранить свое собрание, но и предоставить его в общественное пользование, B. C. Михалков позаботился о его будущем и сделал соответствующие завещательные распоряжения», — писала рыбинская «Верхневолжская правда» (12 октября 1986 г.) в статье «Село Петровское и его обитатели», сопровождая статью портретом моего прадеда.
Мой дед, Александр Владимирович Михалков, штаб-ротмистр Кавалергардского полка, страдал душевным заболеванием, связанным с потрясением после смерти жены, и потому сам он был в отставке, а имущество его под опекой. Опекуном был назначен генерал-лейтенант В. Ф. Джунковский. Будучи в должности товарища министра внутренних дел, Джунковский снискал уважение в революционных рабочих кругах, и, когда в первые послереволюционные годы он был арестован ЧК, делегация рабочих добилась его освобождения. Последние годы своей жизни Джунковский был церковным старостой в одном из приходов Москвы. В тридцать седьмом году его вновь арестовали, и он разделил участь многих представителей своего класса. В. Ф. Джунковский был моим крестным отцом.
Мой отец, Владимир Александрович Михалков, получил образование на юридическом факультете Московского университета. Он выполнил волю своего деда, и родовая библиотека в 1910 году влилась в основной фонд Библиотеки Академии наук в Петербурге, где и хранится по сей день.
Помню себя ребенком в родовом имении Назарьево под Москвой. Я стою с няней возле дома, а отец со второго этажа бросает мне красивую конфету — «Чернослив в шоколаде».
Помню октябрьские дни семнадцатого года, когда с улицы доносилось «Вихри враждебные веют над нами» и мама уводила детей в комнаты с окнами, выходящими во двор.
Помню себя в имении Ольгино в Амбросиевске, Области войска Донского. В комнате пахнет персиками, разложенными по всему полу большой комнаты с выходом в сад. Помню охрану из донских казаков.
До сих пор целы и находятся под охраной государства могилы моих предков: прадеда, прабабки и брата прадеда, похороненных возле назарьевского храма. Храм, до сих пор не восстановленный, занят под всевозможные бытовые службы, а сам дом усадьбы вошел в комплекс санатория им. Куйбышева. Я недавно отдыхал в этом санатории и гулял по тем же дорожкам, по которым когда-то бегал в коротких штанишках.
Мне было одиннадцать лет, когда умер В. И. Ленин.
Спустя пятнадцать лет, в 1939 году, мне был вручен в Кремле первый орден Ленина…
В первые годы становления советской власти разрушенное народное хозяйство страны нуждалось в помощи образованных специалистов — представителей русской интеллигенции.
Мой отец оказался в их числе. Энергичный, деловой и дальновидный человек, начав фактически с пуля, отец стал впоследствии одним из основоположников промышленного птицеводства страны. В 1932 году ему была предложена кафедра профессора в Воронежском сельскохозяйственном институте. Он дал согласие, но в Воронеж переехать не успел. В том же году он умер в г. Георгиевске от воспаления легких.
26 декабря 1986 года в Тимирязевской сельскохозяйственной академии состоялось юбилейное заседание, посвященное 100-летию со дня рождения известного ученого-птицевода В. А. Михалкова.
1925 год.
Мне двенадцать лет. Я хожу по домам подмосковного поселка Жаворонки и предлагаю приобрести брошюру под названием «Что нужно знать крестьянину-птицеводу». Брошюра издана Книгосоюзом. Автор ее — мой отец.
Человек по своей натуре масштабный и инициативный, он был одержим идеей перестройки мелкого крестьянского птицеводства в крупное государственное. Уже вторая книга отца называлась: «Почему в Америке куры хорошо несутся?»
Однажды мы получили из-за границы, кажется из Лондона, оригинальную посылку: в ней лежал упакованный в вату десяток крупных яиц. Яйца поделили между курами-наседками. Три яйца оказались «болтунами», зато из остальных вывелись… утята! Это были предвестники ставшей потом столь популярной у нас в стране породы яйценосных уток индийский бегун, ярым поклонником и пропагандистом которых был мой отец.
Вспоминается и другой семейный случай, на этот раз характеризующий моральные устои моего отца. Мне, тринадцатилетнему юнцу, посчастливилось выиграть в лотерее московского ГУМа… бутылку портвейна! Гордый своей удачей, я вернулся домой и простодушно протянул ее отцу:
— Это тебе, папа!
— Где ты ее взял? — спросил отец.
— Выиграл в лотерее!
Отец молча вышел во двор, на моих глазах отбил горлышко бутылки об угол мусорного ящика и, вылив вино на землю, спокойно, но веско сказал:
— Никогда не играй! Запомни! И я на всю жизнь запомнил…
Моя мать, Ольга Михайловна Михалкова, — урожденная Глебова. Ее предки тоже служили на военной и государственной службе, активно участвовали в походах и войнах, которые приходилось вести России. Достаточно вспомнить прадеда моей матери, Михаила Петровича Глебова (1789–1852), участника Отечественной войны 1812 года, заслужившего в сражении при Гельзберге 29 мая 1814 года золотое оружие с надписью «За храбрость». Женщина безгранично добрая, мягкая и беззаветно преданная семье, она в прошлом была сестрой милосердия, некоторое время учительствовала, а затем целиком посвятила себя мужу и детям. Семья наша жила очень скромно, — всегда на что-то недоставало денег, и матери хватало забот: надо было воспитывать меня и моих младших братьев, Александра и Михаила, помогать отцу в его неутомимом изобретательстве всевозможных механических кормушек и других приспособлений для разведения домашней птицы. Большую часть своих гонораров за книги отец тратил на осуществление своих изобретений.
За заслуги отца мать получала персональную пенсию. Умерла мама в Москве, в 1943 году.
Писать стихи я начал рано. Мне было немногим больше десяти лет, когда беспризорники, проникшие в нашу квартиру, похитили шкатулку с моими «сокровищами», среди которых, вместе с перочинным ножом и рогаткой, хранилась общая тетрадь с начисто переписанными первыми моими стихотворениями.
В 1945 году, в Горьком, после моего выступления в зале Горьковской филармонии знавшая когда-то нашу семью А. Н. Румянцева передала мне бог весть как сохранившиеся у нее восемь моих стихотворений, датированных 1924–1925 годами. Была среди них и моя первая басня. Она заканчивалась моралью:
Жили мы тогда круглый год в Подмосковье на даче, принадлежавшей неким Яковлевым, занимая первый этаж дома, одиноко стоявшего в запущенном парке. Ходить в школу было далеко, и потому первоначальное образование я получил в семье.
Рядом с дачей Яковлевых в небольшом флигеле жила семья, с которой мы дружили. Мы не знали, чем занимаются наши соседи, возвращающиеся порой ночью из города. Время было неспокойное, полное всевозможных слухов. Однажды осенней ночью дача и флигель были неожиданно окружены вооруженными людьми, а соседи арестованы. Они оказались членами преступной банды, орудовавшей в Москве.
Кто-то из знакомых порекомендовал родителям взять для присмотра за детьми оставшуюся без работы прибалтийскую немку. Эмма Ивановна Розенберг вошла в нашу семью и с присущей ей немецкой педантичностью взялась за воспитание своих подопечных.
Я с душевной теплотой вспоминаю эту сухопарую, жилистую старую деву, заложившую в мой характер основы самодисциплины и обучившую меня немецкому языку настолько, что я еще в детстве мог свободно в первоисточнике читать Шиллера и Гете. Не прошли мимо меня и приключенческие романы немецкого автора Карла Мая. Я зачитывался ими при свете карманного фонаря, накрывшись с головой одеялом, в те часы, когда детям было положено спать.
Не обошлось в моем домашнем воспитании и без сельского священника. Две зимы кряду наезжал к нам на своей лошадке три раза в неделю молодой о. Борис, он же Борис Васильевич Смирнов (был арестован и расстрелян). В его задачу входило преподавать мне основы географии, истории русского языка. По своей инициативе он попытался было занять меня и Законом Божьим, однако старания его были безуспешны, ибо «агитки» Демьяна Бедного начисто вытеснили из моей головы и Новый, и Ветхий Заветы.